Я сделал над собой усилие и улыбнулся начальнику Академии Хазену, спешившему нас поприветствовать. Вертолеты и реактивные самолеты, которые обеспечивали нам то ли эскорт, то ли защиту, наконец растворились в небе.

Вообще-то охрана сопровождала меня повсюду. Но уже в первый срок моего пребывания на посту Генсека ООН я запретил охранять меня в Академии ВКС и на земных базах Военно-Космических Сил. Я бы ни при каких обстоятельствах не позволил Тилницу и его разношерстной команде подумать, что нуждаюсь в защите от Военно-Космических Сил, служба в которых была еще так свежа в моей памяти. По территории Академии я собирался ходить безо всякой охраны, если не считать начальника заведения и его подчиненных. Помимо всего прочего, Академия отнюдь не являлась лагерем, вход в который распахивался перед любым желающим.

Я осмотрелся. Территорию Академии окружал высокий металлический забор с контрольно-пропускным пунктом. Кадеты и служащие, как всегда, ухаживали за тутовыми деревьями и можжевельником. Высокие клены отбрасывали густую тень.

Когда-то девонская Академия была построена далеко от города, но магазинчики и пабы сами скакнули поближе и теперь всегда были к ее услугам. В то же время ее здания стояли довольно далеко от забора, среди густой растительности, и это давало хоть какое-то ощущение отторженности.

Мы с Арлиной едва улизнули с грандиозного приема, последовавшего за тем, как я благословил «Галактику», и у меня все еще болели челюсти от лучезарной улыбки, которую мне приходилось там носить на лице. Правда, стоя среди приветствовавших меня чиновников, я сумел перекинуться парой слов с Дереком Кэрром, пока он не успел выйти и вновь присоединиться к торговой делегации планеты Надежда. Я собирался повидать его еще разок, когда вернусь в окрестности Вашингтона.

– Рад приветствовать вас, господин Генеральный секретарь, – приблизился к нам Хазен. Лицо у него было с красными прожилками, из-под синей флотской униформы выпирало брюшко, в волосах заметно пробивалась седина. Тем не менее он силился выглядеть значительным.

Я отсалютовал ему в ответ:

– Взаимно.

На сердце у меня чуть-чуть потеплело. Все-таки Девон был моим домом. Но тут же я нахмурился: был моим домом, пока я, после моего предательства, не потерял на него все права. Я поспешил сосредоточиться на чем-нибудь другом. Следовало мне раньше думать, когда я совершал свои проступки. А теперь только Господь Бог мог меня простить, и то не обязательно.

Пока мы шли по такой знакомой мне дорожке к зданию администрации, я критически осматривал начальника Академии, которого до того видел лишь однажды, на одном из приемов. Несмотря на то что вся моя жизнь была посвящена ВКС, я никогда не мог и мечтать, чтобы запретить Адмиралтейству назначить начальника, которого я толком не знал. Со времен восстания беспризорников я больше занимался гражданскими делами и укреплением нашей экономики.

Я откашлялся:

– Вы знакомы с миссис Сифорт, я полагаю? – Арлине были хорошо известны мои привычки, и, пока я размышлял, она неплохо поддерживала разговор. Бывший офицер, жена знала Академию не хуже меня.

Мы медленно шли мимо владений начальника Академии, где когда-то находился мой кабинет, и вдоль казарм, которые в кадетские годы были моим домом.

Мои помощники успели предупредить начальника Академии о пожеланиях Генсека, и он не стал нарушать привычный распорядок жизни кадетов и отрывать их от занятий ради встречи высокого гостя. Так или иначе, во дворе было почти безлюдно. Обычно здесь сновали туда-сюда толпы кадетов, выполняя какие-то поручения или, в качестве наказания, тщательнейшим образом выстригая газоны.

Хазен словно прочитал мои мысли:

– Я отменил все работы во дворе, господин Генеральный секретарь. – Он поднял глаза к небу. – Прошу прощения, надо было мне поставить тенты для защиты от солнца.

– Мне никакие навесы не нужны, – презрительно усмехнулся я, но тем не менее ускорил шаг.

– До конца недели у нас радиационное предупреждение, несмотря на защитные рассеиватели. Если гамма-излучение будет выше нормы, я отправлю большинство наших красавчиков на Фарсайд.

Корпуса Лунной Академии находились на обратной стороне спутника Земли. В этих муравейниках наши кадеты проходили практику.

– Чем позже – тем лучше.

– Они тоже так говорят, – пожал плечами он. – А вас-то в свое время разве держали здесь взаперти, в четырех стенах?

– Это было полстолетия назад. – Я принял серьезный вид. – Сейчас совсем другие времена. – К моему облегчению, мы подошли к дому начальника Академии. У меня буквально ноги подкашивались, к тому же Арлине было вредно находиться под таким палящим солнцем.

– А как тут Грирсон? – Я воззрился на воина через большой стол из красного дерева.

Сержант М'бово сказал, что мальчишка у себя в казарме.

– С ним все в порядке, настоящий трудяга, сэр. Все еще горит желанием попасть в этот Космофлот.

«Кадет весь отдает себя Космическому Флоту», – любили повторять в Академии. И эти некогда высокопарные словечки постепенно ужались до пренебрежительного «Космофлот».

– Ему ведь только пятнадцать. – Голос Арлины исполнился нежности. Сам я порой жестковато держался с курсантами-салагами, а ей всегда хотелось быть с ними более мягкой. На нашего сына, Филипа, она оказывала даже большее влияние, чем я. Конечно, став юношей, и он понял, что терпение Арлины имеет свои пределы. И переходить их не следовало – иначе оставалось уповать лишь на Господа Бога.

Не так давно, когда Филип подрос, мы с Арлиной серьезно задумались о том, не завести ли нам еще детей. Но все эти мои хлопоты на службе… Я вздохнул. Все долгое время моего пребывания на высоком посту подчиненные не отходили от меня ни на шаг, словно только я мог дать им верный совет или предостеречь от ошибки. А я в ответ многих из них спровадил на тот свет.

– Господин Генеральный секретарь? – Хазен, с папкой наготове, застыл в ожидании.

Я снова переключился на наше заседание:

– Очень хорошо, посмотрим.

Я положил его папку в стопку «нерешенных» дел. Хотя на столе перед каждым сиденьем помещался дисплей, на флоте чтили традиции. Так, на каждого кандидата в кадеты заводилась старомодная папка с бумагами.

Мой визит в Академию объяснялся двумя причинами. Во-первых, Девон являлся одним из немногих мест – за исключением нашего с Арлиной дома, – где мне не досаждали вездесущие журналисты. Территория этого учебного заведения считалась закрытой, и горько приходилось тому вертолету, который осмеливался туда залететь.

Другой мотив моего посещения Академии был более сложным. Некогда, будучи ее начальником, я отобрал нескольких кадетов для особых заданий. Из этой затеи ничего не вышло, и все они сложили головы во время одной из моих бессмысленных причуд. Однако мои преемники не учли того печального опыта, и традиция продолжалась.

Несколько лет спустя, когда я вернулся к общественной жизни в качестве сенатора, а потом и Генерального секретаря ООН, меня вконец достала пустопорожняя болтовня моих помощников-политиканов, и я стал подыскивать себе адъютантов помоложе. Я набрал свежеиспеченных гардемаринов, только что выпущенных из Академии, – но, к моей досаде, немного поварившись в политической кухне, они сделались столь же несносными, сколь и их предшественники.

Тогда мне пришло в голову, что надо отбирать их еще в пору учебы в Академии, пока они не стали гардемаринами, и затем – за небольшим исключением – посылать их на годик-другой на космический корабль. Я надеялся, что потом, когда им предложат должности в администрации ООН, они хотя бы будут помнить о флотских традициях и дисциплине. Большинство действительно о них помнили, особенно если не задерживались у меня слишком долго. Мой нынешний адъютант, Чарли Витрек, был хорошим парнем, он мне сразу понравился, но через неделю ему предстояло снова отправиться в полет, и нам требовалось прихватить с собой нескольких гардемаринов, которых я отобрал в предыдущие годы.