Мое сердце подпрыгнуло:

– В некоторых случаях?

– Именно таким может оказаться и ваш.

– Сделайте это.

Что угодно, только избавиться от этого ненавистного кресла!

– Это не так просто. Во-первых, надо подождать, пока не останется никаких последствий травмы. Тогда…

– Как долго?

– Месяцы. – Он увидел отчаяние в моих глазах. – Ну, несколько недель в любом случае. Нервные пучки раздулись, рецепторы все еще мертвы. Когда с этим все будет в порядке, то в определенной ситуации…

Меня снова осмотрели.

– Если рана не очень большая, можно прибегнуть к хирургическому вмешательству. Такие операции часто приводят к восстановлению чувствительности и двигательных функций. Эта технология была разработана и опробована в годы войн с космическими рыбами, когда требовалось поставить на ноги многих раненых. Когда бомбы попадали в здания-муравейники, результат был равносилен взрыву подземных мин. Врачи оказывали помощь пострадавшим на месте, а потом тех на шаттлах отвозили на Землю.

Доктор Дженили и его коллеги опробовали новый метод на безнадежных больных, и результаты были обнадеживающими. Они усовершенствовали свою технологию, стремясь ускорить восстановление нервных пучков. Уже составили списки наиболее подходящих кандидатов для таких операций.

– И я могу стать одним из них? – Мой пульс заметно участился.

– Есть такая возможность. Но мы сами ничего не можем сказать. Хотя шанс есть.

Я бросил на Фити смятенный взгляд.

Открытие Дженили пробудило новый интерес к нейрохирургии. Врачи по всей земле пытались повторить то, что делал он. Однако безрезультатно.

Он между тем продолжал успешно работать на Лунаполисе. Причина наконец выяснилась. Нервные пучки восстанавливались только при тяготении, не превышавшем одной трети земного. В обычных условиях вживленные нервы умирали.

– А что бывает потом? Пациенты могут отправляться домой?

– Да, после полного восстановления. В разговор вмешался доктор Рэйнс:

– Поймите, мы делаем все, что в наших силах. Но может статься, что вы и не попадете в этот список. Если же результат будет положительным, период после операции окажется критическим. Несколько недель постельного режима. Ни малейшего движения. Любое растяжение… – Он покачал головой.

– Отлично. – Я смогу скоро вернуться к общественной жизни, и, если они сделают операцию, я приложу все силы для восстановления. – А как скоро я смогу покинуть госпиталь?

– Вы же сопротивляетесь физиотерапевтическим процедурам. Нам необходимо…

– Отвечайте на вопрос моего отца. – Фити произнес это негромко, но голосом, в котором звучала сталь. Так, помню, когда-то говорили сержанты с кадетами. И те стремглав мчались выполнять приказание.

– Через несколько дней. Но вы будете прикованы к своему креслу и обязаны будете делать ежедневные…

– Прекрасно. – Я взмахом руки отослал их прочь. Я или добьюсь операции у Дженили, или убью себя и отправлюсь в ад. – Присылайте вашего терапевта.

Два дня прошли в томительном ожидании. Я учился перебираться с кровати на кресло и обратно. Оказалось, что кресло с моторчиком – очень громоздкое и неудобное устройство. Под сиденьем были установлены батареи Вальдеса, теледатчики – спереди и сзади, микрофон – под одним подлокотником и ручка управления – под другим. Обшивка была напичкана разной электроникой. Кресло двигалось туда, куда я скажу. Самый настоящий компьютер на колесиках, ни больше ни меньше.

Все же это был не корабельный комп, и мне пришлось поучиться с ним обращаться. Конечно, в него заложили специальную программу общения. Комп говорил мне:

– Скажите какое-нибудь предложение, пожалуйста.

– Какое?

– Любое.

– Меня зовут Ник Сифорт.

– Еще.

– Я родился… чушь собачья!

– База-справка вас не поняла. Скажите несколько предложений, пожалуйста.

– Что я могу… ладно… Я, Николас Эвин Сифорт, клянусь своей бессмертной душой хранить и защищать Устав Генеральной Ассамблеи Организации Объединенных Наций, быть лояльным и подчиняться всем условиям принятия меня в Военно-Космические Силы Объединенных Наций и повиноваться всем законным приказам и распоряжениям, и да поможет мне Господь Всемогущий.

Последовала долгая пауза.

– Синтаксис воспринят. Языковые особенности усвоены.

– Что это, черт побери, значит?

– Это означает, что я вас понял. Ожидаю ввода информации…

Я учился одеваться, ухаживать за собой, овладевал всякими хитростями, о которых обычный человек не имеет никакого представления. Ночами мне виделись сны о том, как я скачу, обгоняя ветер, хотя в прежней жизни больные колени уже много лет позволяли мне лишь ковылять.

День ото дня я все больше понимал, что жизнь продолжается. Я позвонил в Балтимор Чарли Витреку. По телефону он говорил легко и радостно, хотя только Господу Богу было ведомо, чего это стоило моему гардемарину. Он сказал, что трансплантация возможна, надо только подождать подходящего случая.

Через некоторое время я обнаружил, что уже предвкушаю возвращение домой. Я позвонил Мойре Тамаровой и спросил, не могу ли как-то облегчить горечь утраты. Но помочь ей ничем было нельзя. Повинуясь внезапному импульсу, я пригласил ее, как раньше Алекса, с детьми в Вашингтон. Она равнодушно согласилась, хотя дату приезда мы не согласовали.

После трех недель пребывания в госпитале я почувствовал беспокойство и устроил продолжительное деловое совещание. Бранстэд, Тилниц, Филип, Карен Барнс и генерал Доннер, специалист службы безопасности, встретились со мной в отдельной комнате.

Я спросил:

– Патриархи сделали то, что намеревались? После памятной встречи с представителями Господа Бога на земле, когда я вел себя так вызывающе, прошло уже несколько недель. Я полагал, что Марк и Бранстэд скрывают от меня какие-то детали.

– Есть несколько плохих новостей, – мрачно вымолвил Джеренс и посмотрел на Марка.

– Сэйтор не призывал к отлучению от церкви? – Если все меня бросят, Арлина все равно останется рядом, хотя я не был уверен, что это не подвергнет риску ее бессмертную душу.

– Не совсем. – Он протянул мне чип «Всего мира на экране».

Я вставил его в свой голографовизор.

– Боже!

Старейшина, от лица всех патриархов, возмущался бомбардировкой Ротонды и высказывал полную поддержку моей администрации. Однако его стенания были подчеркнуто, почти вызывающе небрежными.

– Что все это значит?

– Заявление о том, что теперь вы уже не будете поддерживать терроризм. И Сэйтор уже видел толпы людей, – сардонически добавил Бранстэд.

– Я… что?

– Собственно, особенных толп снаружи, разумеется, не было. Но мы засыпаны письмами. Я усадил Уоррена отвечать на е-мэйлы, но это будет продолжаться еще месяцы. – Уоррен был нашим главным компьютерщиком, обладавшим к тому же эпистолярным даром. – Все началось после банкета по поводу премии Бона Уолтерса, а после бомбежки… ваш рейтинг никогда не был столь высок. – Он лучезарно улыбнулся, и его изможденное лицо просветлело.

Я тяжело опустил кулак на стол:

– Алекс погиб, и с ним вместе – три отличных парня. Еще шестеро тяжело ранены. И все это – чтобы заполучить уважение этих болванов. И теперь паясничать над мертвыми! Это кощунство!

Бранстэд, сидевший напротив меня, вскочил и угрожающе подался вперед, опираясь растопыренными пальцами о деревянную поверхность стола:

– Не называйте их болванами, господин Генеральный секретарь! Я с этим не согласен. Они уважают вас. Некоторые даже любят. Вы должны хотя бы уважать их чувства.

– Что ж… Ну… – сглотнул я слюну. Пришлось пойти на попятную.

Все молчали.

Что ж, мне оставалось только работать. Возможно, на больничной койке в Лунаполисе. Мысли у меня путались. Если я останусь в своей должности, то мы должны работать.

– А что выяснилось насчет этих экологистов? – спросил я у Тилница.

– По-прежнему нет никаких следов сержанта Академии Букера. По бомбежке – тоже ни одной зацепки.