25 мая 1813 года в Москве, в губернском правлении в торжественной обстановке, после зачтения царского указа, генерал-губернатор Ростопчин самолично вручил отличившимся крестьянам соответствующие награды. Но… вместо 23 крестов (знаков отличия Военного ордена) и 27 медалей «За любовь к Отечеству» было вручено только 22 креста и 25 медалей. Трое крестьян не дожили до этого торжественного дня, предназначавшиеся им награды были возвращены на монетный двор в переплавку.[609] Остальным кроме регалий были вручены гражданским губернатором Н. В. Обрезковым наградные грамоты, «…на коих изображены в лавровом венке крест и вензель государя императора с надписью „За веру и царя“».

После этого в доме Ф. В. Ростопчина последовало угощение, где поднимались тосты «За здоровье его императорского величества и августейшего его дома». На прощание сам хозяин дома — сиятельный граф, подарил кавалерам Георгиевского креста «синие бархатные шапки, на коих вышиты золотом слова „За бога и царя“», а награждённые медалями получили «синие тонкого сукна шапки с вышитым золотом же крестом и вензелем Государя императора».[610]

Затем во главе с Ростопчиным они посетили приходскую церковь на Лубянке, где при стечении огромного числа зрителей был совершён благодарственный молебен, выслушаны наставления генерал-губернатора. Награждённые крестьяне — Иванов Егор, Прохоров Павел, Колюганов Пётр, Минаев Емельян …и все остальные — были отпущены в свои деревни. А ровно через семьдесят лет, в 1883 году, фамилии этих крестьян можно было увидеть в списках героев, помещённых в золочёных рамах на вечные времена в величественном храме во имя Христа Спасителя, возведённого в столице нашего Отечества — Москве в память потомству грядущих поколений нашего российского народа.[611]

В ночь на 24 июня, переправившись с «Великой армией» через Неман, Наполеон забил мощный клин своей несметной военной силы между русскими армиями М. Б. Барклая-де-Толли и П. И. Багратиона, стараясь как можно глубже расщепить их и затем разбить поодиночке. Единственное спасение русских заключалось в быстрейшем соединении этих армий, что можно было осуществить лишь отводом их в тыл. Этот манёвр удалось совершить только на подходе к Смоленску, но сдержать натиск втрое превосходящих сил Наполеона не представилось возможным. Отступление русских стало неизбежным шагом для сохранения армии и последующего её укрепления с тем, чтобы собраться с силами для решающего удара и перехода в контрнаступление.

В процессе отхода велись упорные арьергардные бои, которые сдерживали продвижение французских войск, изматывали и обескровливали их. Однако при этом сказывалось отсутствие согласованности между командующими — Барклаем-де-Толли и Багратионом. Не было между ними взаимного доверия. Для согласованных действий всех русских военных сил требовался главнокомандующий, который бы сумел возглавить их. Особый комитет выдвинул кандидатуру шестидесятилетнего М. И. Кутузова. Он обладал огромным военным опытом, пользовался непревзойдённым авторитетом и доверием всего народа. И хотя император Александр I был против его назначения, он уступил общему желанию. Вот что писал Александр I об этом своей сестре: «…Зная этого человека, я вначале противился его назначению, но когда Ростопчин письмом от 5 августа сообщил мне, что вся Москва желает, чтобы Кутузов командовал армией… мне оставалось только уступить единодушному желанию и я назначил Кутузова».[612]

20 августа был подписан указ о назначении, а 23 он выехал в армию, которая его встретила с восторгом. Солдаты поговаривали между собой — «Едет Кутузов бить французов».[613]

Но вопреки ожиданиям, русская армия продолжала отступление. Объективные причины заставляли Кутузова не спешить с решающим ударом. Ещё силён был неприятель. А вместо обещанного подкрепления русской армии в 100 тысяч человек подошло к ней только 15 тысяч. Кутузов надеялся на новые формировавшиеся кадровые подразделения М. А. Милорадовича и на народное ополчение. Кроме того, он выискивал подходящую позицию для генерального сражения. И такое место было Кутузовым найдено, о чём он писал царю: «…Позиция, в которой я остановился при деревне Бородине, в 12-ти верстах вперёд Можайска, одна из наилучших, которую только на плоских местах найти можно…»[614]

Бородино! Сколько в этом слове гордости и печали! Сколько об этом сражении написано, сложено стихов и песен! На этом маленьком клочке земли участвовало в небывалом побоище, по последним относительно точным данным, со стороны русской армии 120 тысяч человек при 640 орудиях, с французской — 130–135 тысяч человек при 587 орудиях.[615]

Вот как пишет в своих записках участник сражения А. Н. Муравьёв: «…с 5 часов утра до 9 вечера более 1000 орудий с обеих сторон… разносили смерть между сражавшимися, не говоря уже о более 200.000 ружей и других оружий и штыков, со зверством необыкновенного исступления наносивших смерть на близком расстоянии и в рукопашном бою».[616] А приказ по русским войскам был такой: «…Чтоб… с позиций не снимались, пока неприятель не сядет верхом на пушки… Артиллерия должна жертвовать собою, пусть возьмут вас с орудиями, но последний картечью выстрел выпустите в упор и батарея, которая таким образом будет взята, нанесёт неприятелю вред, вполне искупающий потерю орудий».[617]

«Описание Бородинского сражения будет всегда несовершенным, какая бы кисть или перо не предприняли начертать оное».[618] Да! Невозможно передать картину этого события простому смертному. Можно только в какой-то степени её представить по имеющимся цифрам. Так, по данным начальника артиллерии «Великой армии» генерала ла-Рибоаспера, в Бородинском бою было сделано только с французской стороны выстрелов:

артиллерийских — 43.538,

ружейных — 2.144.000,

что составляет более 60 процентов всего боезапаса артиллерии Наполеона.[619]

На Бородинском поле полегло 94 тысячи человек[620] и 32 тысячи лошадей.[621] Недаром это сражение называлось «битвой генералов» — их у французов выбыло из строя 47, а у русских 22. Вот так «французская армия, — по словам генерала Ермолова, — расшиблась о русскую».[622]

Кутузов в донесении писал Александру I: «Баталия, 26-го числа бывшая, была самая кровопролитнейшая из всех тех, которые в новейших временах известны. Место баталии нами одержано совершенно, и неприятель ретировался тогда в ту позицию, в которую пришёл нас атаковать».[623]

В этом решающем сражении главная задача Кутузова была решена — противник потерял почти половину своего войска и лишился огромного количества боезапасов. Но главное — его непобедимая армия утратила моральный дух, в то время как русские приобрели в Бородинском сражении уверенность в будущем успехе. И хотя Москва была сдана, Кутузов считал дальнейшую победу обеспеченной. На Совете в Филях, противореча собравшимся генералам, он сказал: «…С потерей Москвы не потеряна Россия. Первою обязанностью поставляю сохранить армию и сблизиться с теми войсками, которыя идут к нам на подкрепление. Самым уступлением Москвы приготовили мы гибель неприятелю…»[624] Кутузов гениальным тарутинским манёвром вывел из-под удара армию, поставил свои войска к югу от Москвы, отрезав тем самым Наполеона от южных продовольственных районов. В такой обстановке армия неприятеля не могла оставаться в Москве. Это как раз то, к чему стремился Кутузов.