— Рецепты прописывать легко, — бросил реплику Мерзляков.

Ухтинский недовольно поглядел на него, и тот заерзал на стуле. Волошин молчал. Видно было, что он пытается ухватить утерянную мысль, но ничего из этого не выходит. Наконец он махнул рукой и сел.

— Разрешите мне высказать предложение, Петр Михайлович? — повернулся в сторону главного геолога Орлов, и после утвердительного кивка Ухтинского продолжал: — Учитывая, э-э, настоятельные просьбы представителей красочной промышленности, я думаю, стоит продолжить работы на волконскоит, э-э, до конца полевого сезона. Это — первое. Было бы весьма полезным, э-э, назначить руководителем партии геолога Волошина. Я знаю, что он давно, э-э, болеет волконскоитом. Ему, как говорится, и карты в руки.

В наступившей тишине все ждали, что скажет Волошин, но он сидел и что-то писал в блокноте, держа его на колене. По всему было видно, что отвечать он не собирается.

Противоречивые чувства волновали в это время Андрея Волошина. Он страстно желал окунуться в поиски волконскоита. В то же время не хотелось отбивать эту работу от товарища, который и сам сможет справиться с ней, если возьмется как следует.

— Есть ли еще желающие выступать? — спросил Ухтинский и внимательно обвел присутствующих взглядом. — Нет? Подведу итог. Поисковые работы на волконскоит продолжим. При первых же удовлетворительных результатах рассмотрим вопрос об увеличении штата партии и необходимых ей средств. Сейчас же пока оставим все без изменения, предоставив возможность партии пересмотреть методику работ и увеличить, насколько будет целесообразно, площадь исследования. Начальником Частинской партии с завтрашнего дня назначается Волошин.

В тот же вечер Волошин принял дела у Мерзлякова и на следующий день пароходом выехал в Частые. Андрей понимал всю серьезность поставленной перед ним задачи: во что бы то ни стало найти волконскоит. Немного успокаивала мысль о том, что в его распоряжении имеются сведения об этом минерале, которые он собрал в архивах.

Не знал еще Волошин, как противоречивы и путаны эти сведения. Не знал он и всей сложной, во многом трагичной истории, связанной с открытием волконскоита.

Летним погожим днем 1830 года лесными тропинками, минуя дороги и селения, шел человек с небольшой котомкой за плечами. Он был одет в сильно поношенный зипун, на голове возвышалась порыжевшая островерхая суконная шляпа. Полосатые домотканые штаты были заправлены в серые от пыли онучи, прикрученные крест-накрест лыковыми бечевками, державшими громадные стоптанные лапти. Лицо молодого путника обросло короткими рыжеватыми волосами. Из-под выгоревших бесцветных бровей светились угрюмые и усталые глаза. По незаурядному росту и широким плечам, на которые, видимо, с большим трудом натягивался кое-где распоровшийся зипун, можно было судить о молодецкой силе путника.

Дойдя до ручейка, вытекавшего из-под камней, он устало опустился на колени, стащил с головы шапку, обнажив целую копну не то курчавых, не то спутанных русых волос, и жадно припал потрескавшимися губами к жгучей ключевой воде. На дне ручейка бурлил песок. Чистые песчинки, поднимаясь фонтаном и вновь опускаясь на дно, весело играли разными цветами. Поверхность воды непрерывно дрожала, и казалось — углубление в камнях наполнено крутым кипятком.

Напившись вволю, путник лег на спину, раскинул руки, зажмурил глаза и задумался.

Еще вчера он был рабочим небольшого медного рудника, находящегося километрах в двадцати к югу от Кнауфского медеплавильного завода. Звали его Егорка Рябой. Имел он и фамилию — Бормантов, но на руднике никто ее не знал.

Ясно представилось вчерашнее утро. Рабочих разбудил окрик десятника Вавилы. Егор сбросил с себя зипун, сел и сонно заморгал слипавшимися от недосыпания глазами. Светало, но солнце еще еще взошло. Листья и трава были покрыты прозрачными слезинками росы. Невдалеке зияло устье шахты и виднелся ворот насоса, на котором Егор работал уже шестой месяц.

Глубокий рудник постоянно заливался обильно сочившейся откуда-то водой. Под землей было нелегко, но люди охотно шли в забойщики. Работа на вороте, который, упираясь в длинные почерневшие жерди, приводили в движение семь человек, считалась легче, однако в летнюю жару изнуряла до бесчувствия. Кроме того, кайловщикам за каждый день платили на полкопейки больше, а это было важно для рудокопов, так как большинство из них присылалось на шахтные работы за недоимки.

Егору опротивела подневольная собачья жизнь на руднике. Если бы все шло по справедливости, давно бы отпустили домой. Но не повезло Егору — невзлюбил парня десятник, от которого постоянно несло сивушным перегаром. Редкий день не штрафовал он Егора за какую-нибудь надуманную им же провинность.

Больно щемило сердце при воспоминании о привычной крестьянской жизни. Угнал его на шахту голова Частинского приказа Кулаков. После смерти отца Егор остался старшим мужиком в семье. Хорошая земля Бормантовых давно приглянулась голове, и он всячески пытался прибрать ее к рукам. Долг Бормантовых был не так уж велик, но Куликов выслал-таки Егора на дальние рудники. Вот уж сколько времени не доходит никаких вестей с родной сторонки. Как-то они там? Все чаще в голову приходили мысли о побеге. Наперед знал, что мало хорошего получится из этой затеи. А все же хотелось повидать своих…

Вокруг с руганью поднимались товарищи. Свирепо чесались. Тела были изъедены соленым потом и неугомонными шахтерскими вшами. Дед Никита, неунывающий балагур и насмешник, расчесывая скрюченными мозолистыми пальцами черную с проседью бороду, подтрунивал над полусонным парнем:

— Что, Егорушка, губами-то чмокаешь, али краля-зазнобушка приснилась? А ты ляг, милай, прикорни еще малость, попрощевайся с ней, как следоват.

— Да ну тебя, не до хаханек, — огрызнулся Егор.

Кое-как умывшись, взяв узелки, сели у давно потухшего костра, в котором с вечера в золу была зарыта картошка. Лениво выкапывали из мягкой серой трухи обгоревшие клубни и, посыпав крупной грязной солью, с хрустом жевали, запивая водой из стоявшего рядом деревянного ведра.

— Воротовщики, не мешкай! Чего рассиделись! — заорал из шалаша старый десятник Вавила.

Насос начинал работать на полчаса раньше, чтобы перед спуском кайловщиков поубавить в шахте воды. Кайловщики же во время утренней откачки рубили из привезенных жердей стойки для крепи, очищали площадку от набросанной вчера руды и пустой породы. Рабочий день, начинавшийся в пять часов и длившийся до заката, был заполнен однообразной и изнурительной работой.

Егор кое-как дождался ночи. Никому не сказав ни слова, собрал скудные пожитки и пошел прямо через густой осиновый лес.

Остановился он только под утро. Присел у дерева и не заметил, как задремал. Открыв глаза, он увидел ветви высоких елей и бирюзовое безоблачное небо, такое яркое, что пришлось снова закрыть глаза.

Встав, он снова зашагал на запад. Вскоре Егор вышел на крутой берег. Сразу под обрывом, то прижимаясь к нему, то удаляясь, текла небольшая речка.

Справа за ней дымил медеплавильный завод, выше которого расстилалось голубое зеркало пруда. Вдали виднелись угоры, постепенно повышающиеся к горизонту. На самом дальнем стоял казавшийся крошечным белый дворец со сверкавшими под лучами заходящего солнца золотыми куполами. Егор догадался, что перед ним Белая гора с недавно построенным монастырем.

Спустившись с крутого обрывистого берега, юноша двинулся еле заметными лесными тропами в сторону Осы. Уже под вечер он решил выйти на тракт. Однако не успел пройти и одной версты, как услыхал цоканье конских копыт. Беглец быстро метнулся в придорожные кусты. На горе, с которой спускался тракт, показалась большая карета, запряженная четверкой. Карета остановилась, кучер слез с высоких козел и направился к заднему колесу, — видимо, хотел заложить крюк за спицу, чтобы затормозить на спуске. В это время испуганные чем-то лошади сорвались с места и понеслись вниз. Дорога внизу резко поворачивала влево. Карета неминуемо должна была через несколько секунд вдребезги разбиться. Из ее окна слышался испуганный крик какого-то человека.