– К Требонию! Пусть пошлет нас в погоню за Лонгином!

Друзья не стали его останавливать.

– Тиресий наверняка и алмазов-то не видел в жизни! – бормотал Кука, шагая к принципии. – Вот же лысая задница! Откуда ему знать, что перстень алмазный? Встречали мы таких пустобрехов! Мало их, что ли, на курорте в Байях? – припомнил свое давнее уже прошлое бывший банщик. – Напялят тряпок желтых да зеленых, все руки в перстнях, и огромный хрусталь торчит на среднем пальце. Вот, тычет в нос каждому, глянь, какой у меня алмаз. Алмаз, как же! Так пусть теперь наш оракул скачет в погоню вместе со мной. И Фламму возьму, и Оклация. Все отправимся. Как в старые добрые времена. На любую гору залезем, хоть в эту самую таинственную Сармизегетузу проберемся, чтоб псы Гекаты ее сожрали, но Приска спасем.

Однако, как ни спешил Кука, оторвавшись от остальных и вышагивая по дороге всю ночь уже без коня (несчастная животина захромала, и ее пришлось оставить в кастелле), так Лонгина и не догнал. Только ногу ободрал, споткнувшись о камень, неведомо почему лежащий посреди дороги.

К вечеру прибыли в лагерь Бумбешти остальные: Тиресий верхом на мелкой, но выносливой лошадке, Оклаций, Фламма, Молчун. Молчуна они прихватили с собой в последний момент – потому как прежде Молчун находился при наместнике в Томах, но вдруг объявился в Дробете – не угодил, значит, в чем-то наместнику. Требоний счел за лучшее отправить Молчуна вместе с остальными: о Приске и его друзьях ходили слухи весьма сомнительные. А то, что Молчун служил в Томах палачом[43] (о чем военному трибуну было известно), заставляло Требония опасаться этих парней еще больше.

Не было из старой их компании только Малыша – тот застрял возле машин в лагере Пятого Македонского под началом префекта фабрума.

Кука, все еще заметно хромавший, встретил друзей у ворот лагеря.

– Не догнал, – без тени вопроса в голосе сказал Тиресий.

Кука кивнул.

– Что теперь? – спросил бывший банщик, глядя на Тиресия вопросительно. – Пойдем по следу?

– У нас приказ трибуна: если не догоним Лонгина до Бумбешти, следовать в лагерь на Бистре, передать письмо тамошнему командиру. Значит, на Бистру и отправимся. – Приказ этот давал возможность попытаться догнать Приска уже на той стороне перевала.

Вечером они сидели в принципии, в схоле[44] ветеранов, пили вино с горячей водой и обсуждали предстоящий поход. За окнами завывал ветер не хуже стаи волков, и Кука невольно ежился, представляя, каково это – сидеть в таком лагере зимой.

Впрочем, идти сейчас через перевал было тоже делом нелегким.

– Хочу вот что сказать, – произнес трибун Анний, подсаживаясь к друзьям. – Даже если вы доберетесь до лагеря на Бистре, вам придется остаться там до весны. В горах снег лежит по три месяца, а то и дольше. Не советую вам тащиться зимой ни обратно в мой лагерь, ни через Тапае к Тибуску. Если, конечно, вам жизнь дорога.

– А Лонгин? Приск? – огрызнулся Кука.

– Если даки собирались захватить их в плен, уже наверняка захватили. И спрячут так, что вы никогда не найдете следов. Ваша задача теперь – предупредить гарнизон на Бистре – не исключено, им тоже угрожает опасность.

– Удивительная вещь, Анний, – проговорил задумчиво Кука. – Ты, оказывается, прав: с тех пор как лишился руки, здорово поумнел.

Октябрь – ноябрь 857 года от основания Рима

Перевал Вылкан – Банита

Приск следил за Сабинеем, за каждым его шагом, прислушивался к каждому слову. Нет, ничего подозрительного – полное спокойствие и даже какая-то снисходительная небрежность чувствовались в этом опасном варваре. Сабиней всем видом показывал, что даки больше не представляют для римлян угрозы. Даже когда на перевале их встретили два десятка коматов и присоединились к отряду, Сабиней сделал вид, что это всего лишь жест гостеприимства: даки привезли соленое мясо, ячмень, овес, новые попоны и одеяла из плотной овечьей шерсти – такие теплые, что спать под ними можно было в самые сильные морозы. Еще привели свежих лошадей. Командовал вновь прибывшим отрядом уже немолодой комат с клочковатой бородой и недобрым взглядом из-под кустистых бровей. Длинное одеяние из овчины делало его фигуру по-медвежьи огромной. Сделав вид, что римлян он не видит в упор – даже блестящие доспехи Лонгина не произвели на него впечатления, – комат протопал прямиком к Сабинею и торопливо и невнятно заговорил с царским посланцем. Как ни старался прислушиваться к их разговору Приск, в чужой речи разбирал лишь отдельные слова: долина, река, горы, крепость, стены, северный склон… Речь явно шла об укреплениях.

– Это гости царя, – ответил Сабиней громко, – я дал слово их проводить, куда они захотят. Захотят увидеть Баниту – поедут в Баниту.

Комат повернулся, смерил взглядом сначала Лонгина, потом Приска. Неведомо, как почувствовал себя Лонгин, встретив этот «дружелюбный» взгляд, а Приску показалось, что дак прикидывает, какого размера погребальный костер понадобится для римлян, – столько ненависти было в его прозрачных глазах.

– Да, мы хотим увидеть Баниту! – сказал Лонгин с вызовом.

– Значит, мы едем сначала в Баниту, – опять же громко, для своих и римлян, объявил Сабиней. – Великий царь повелел беречь гостей, если надо – на руках нести, но доставить к нему целыми и невредимыми.

Старый комат демонстративно сплюнул, погрозил кому-то невидимому кулаком и ушел. А его отряд остался, присоединившись к людям Сабинея. Даков сделалось теперь почти в два раза больше римлян.

– Путь опасный, – пояснил Сабиней.

И все же хорошего лазутчика не так-то просто было обмануть. Острый глаз Приска приметил пару раз за стволами деревьев мелькание силуэтов – и вряд ли это были олени или волки. Центурион был уверен, что еще один отряд идет теперь за ними по следу, хотя даки соблюдали осторожность и не разводили костров.

«Как глупо», – сам себе повторял Приск.

«Глупо» могло относиться к дакам, решившимся захватить послов римского императора.

«Глупо» могло звучать оценкой опрометчивого поступка Лонгина.

«Глупо», – сам себе мог сказать Приск, вообразивший, что сумеет свершить то, что никому было не под силу.

Перевал Вылкан

Сразу за перевалом Кука нашел следы посланцев трибуна Анния: в одном месте – щит ауксилария, в другом – разорванную дорожную сумку.

Обыскав кусты, легионеры наткнулись на тела: вернее, на их останки – зверье успело попировать, обгладывая тела убитых и растаскивая куски. Варвары даже не сняли с римлян лорики: горцы не особенно жаловали римские доспехи. Только шлемы унесли, как и мечи. Кука в ярости стукнул кулаком по дереву: пришлось признать – прав был Анний, зря погибли эти парни, абсолютно зря!

– Тиресий, ты что-нибудь видишь? Ну хоть что-нибудь? – окликнул Кука товарища.

Слабый вдох за спиной – даже не вдох, а просто намек на движение. И следом порыв ветра ниоткуда, холодом обдало затылок и спину. Пальцы Куки вмиг легли на рукоять меча, клинок взвизгнул, как живой, выходя из ножен. Поворот. Никого. Лишь вздрагивают тонкие ветви орешника, задумчиво роняя листья, да гудит в кронах ветер. И все же Кука почуял опасность – нутром, по-звериному. Легионер метнулся в сторону, краем глаза увидел, как стрела впилась в ствол молодого дерева.

– Засада… – рухнул рядом с Кукой на землю Тиресий.

– И сам вижу.

Фламма растянулся там, где был, – благо рядом торчал здоровенный камень, на который Фламма опустился сделать путевые заметки. Теперь в этот камень, дзинькнув, ударила стрела.

– Не высовываться, – приказал Кука. – Сколько их?

В ответ Тиресий приподнял левую руку и растопырил три пальца[45]. Пальцы были в крови – прорицатель ободрал их о камень.