— Надеюсь, что сегодня я не умру, — пробормотал магистр Джуифрез, занимая свое место на десантном баркасе.

Он оглядел товарищей по судну, пятьдесят алебардщиков Пятой роты Фонда, и подумал, многие ли из них сейчас чувствуют примерно то же самое? Худой, нервный молодой капрал сжимал знамя Пятой роты, на котором было начертано: «Аскетизм и усердие». Вряд ли эти понятия могут считаться настолько вдохновляющими, чтобы люди с радостью шли за них на смерть, что, возможно, и к лучшему. Магистр Джуифрез не хотел, чтобы его люди умирали за что бы то ни было.

Надеясь отвлечься от столь гнетущих мыслей, он развязал лямки вещевого мешка и развернул полотняный сверток, где был запас пищи на три дня. Магистр Джуифрез не смог удержаться от улыбки: Алесция положила большой кусок его любимого сыра, несколько перченых колбасок (твердых, как камень, и ярко-красных; именно такие ему и нравились), краюху хорошо пропеченного ржаного хлеба, шесть луковиц, ножку цыпленка. Он поднял глаза и увидел, что солдаты наблюдают за ним. Магистр Джуифрез завернул полотно и завязал мешок.

Он захотел сказать: «Ну а что там у вас?», но, конечно, не смог. Магистр Фонда, бедняк в двенадцатом поколении, доктор метафизики и магистр филологии, не интересуется у своих солдат, что жены положили им в дорогу. Разумеется, нет. По понятным причинам. Он рассеянно улыбнулся и отвел взгляд. Странно, мы выступаем, чтобы вместе сражаться, может, даже умереть в обществе друг друга, а между тем у нас так мало общего.

Если подумать, это не так уж странно. О чем разговаривают обычные люди? Ведь не о текстологических вариантах «Эпифании» Мазии, или ошибочности моральной двойственности, или современных достижениях в искусстве контрминирования во время долговременных осад, или о проблемах растянутых линий снабжения в период долговременных зарубежных кампаний, или о ранней инструментальной музыке Дио Кезмана, или о вероятности снижения учетных ставок в объединенных банках Острова, или кто скорее всего станет преемником магистра Биехана на посту главного администратора Департамента здравоохранения и водных путей. Если отбросить все эти темы, о чем остается говорить? О погоде?

Тяжелая волна толкнула баркас, как спешащий грубиян, и Джуифрез едва успел схватиться за шлем, чтобы тот не упал с головы в воду. Организованные развлечения, вспомнил он, и общий опыт на рабочем месте, известный как «профессиональные интересы». Однако он ничего не знал об организованных развлечениях, кроме того, что в теории они запрещены, и подозревал, что призванные на военную службу мужчины вряд ли пожелают беседовать на профессиональные темы со своим командиром. Что же касается погоды… «Сегодня немного моросит, не правда ли?» Он нахмурился и подобрал свободный конец шнура, прикрепленного к рукоятке алебарды. Жаль; из-за того, что он здесь, люди, по-видимому, избегали говорить друг с другом — вероятно, потому, что им хотелось сказать, насколько безумна операция и как мало у них уверенности в компетентности своего командира. Но этого никак не узнать. В положении, максимально похожем на их, он находился, когда еще совсем молодым первокурсником с шестью однокашниками очутился на одном пароме с куратором их курса. Естественно, они просидели весь путь от шастелского пирса до мыса Сконы в мертвой тишине, и все потому, что жутко боялись угрюмого, скучного, несчастного старого доктора Нихала… Джуифрез хмыкнул: ему не понравились ассоциации. Это я-то угрюмый, скучный, несчастный? Может, и Нихал вовсе таким не был, а мы все считали, что он такой, потому что он был одним из них. А я из них? Интересно, когда же это случилось?

Но вскоре состояние моря, хамство ветра и волн очистили его голову от всяких мыслей, кроме: «Как же я не люблю плавать на кораблях», а когда непрерывный мелкий дождь привел его к выводу, что четырех слоев жиропота на военном плаще недостаточно, чтобы сделать его полностью водонепроницаемым, штурман пропел: «Мыс Роха!», Джуифрез совершенно перестал думать о личном и вновь стал офицером.

Сперва он посмотрел назад, но изморось и волнение были такими сильными, что ему не удалось разглядеть двух других баркасов. Это еще ничего не значило. Если уж на то пошло, видимость была не больше двадцати ярдов. Магистр Джуифрез прищурился, пытаясь сморгнуть дождевые капли, и стал пристально смотреть вперед, но и там ничего не увидел.

Откуда, черт возьми, он знает, что мы у мыса Роха? Мы можем находиться где угодно.

Магистр Джуифрез подумал, что одним из предметов, о которых он не имеет никакого представления, является судовождение. Все-таки должны существовать какие-то способы в густом тумане определять, где находишься, иначе как вообще кто-то может куда-нибудь доплыть?

Он услышал всплеск якоря и встал, сначала беспомощно пошатываясь, пока не вцепился в поручень. Традиция и честь требовали, чтобы он первым спрыгнул с судна в холодную воду неизвестной глубины, которая отделяла их от берега. Магистр Джуифрез неловко перебрался через скамью, сел верхом на поручень, перекинул другую ногу, оттолкнулся от борта баркаса и в результате оказался сидящим в девяти дюймах воды.

— Очаровательно, — пробормотал он и поднялся на ноги, опираясь на древко алебарды, — делай, как я.

Позади него солдаты высаживались гораздо более слаженно, организованным порядком (потому что они этому обучены, а я нет; в конце концов, я всего лишь проклятый командир). Он поднял левую руку и помахал солдатам, давая знак строиться. За своим баркасом Джуифрез увидел две другие такие же толпы людей, размытые темные очертания которых сливались в похожую на взвод массу. Все налицо; значит, пора выступать.

Вверх по холму, доложили ему разведчики еще там, в относительном тепле и уюте казармы Пятой роты в Шастеле; вверх по холму, следуйте по дороге, пока не дойдете до группы пустующих строений; это заброшенная оловянная шахта, Богатый Эрик. Оттуда надо двигаться приблизительно в течение часа курсом на север, опять-таки вверх по склону, пока не окажетесь прямо под высоким горным хребтом; тогда поворачивайте на восток и следуйте вдоль линии гребня пока не появится глубокая ложбина, складка в земле. Деревня находится там внизу, в самой впадине.

Довольно простые указания, легко запомнить. Магистр Джуифрез шел впереди, показывая дорогу, его сапоги омерзительно чавкали, дождь сочился по желобку, образованному изогнутыми пластинами шлема, прямо за шиворот. Здесь что, все время идет дождь? Земля была пропитана влагой, и к ступням прилипли огромные комья грязи, отчего поднимать ноги стало неимоверно тяжело. Чем выше по холму он поднимался, тем гуще, казалось, становились низкие тучи, поэтому к моменту, как он упал, споткнувшись о кирпич, магистр Джуифрез уже убедил себя, что они выбрали неверную дорогу, и готов был отдать приказ о возвращении.

Он скомандовал остановиться и смотрел, как солдаты садятся и приваливаются к разломанным стенам шахтных построек, перепачканные и хмурые, словно стая грачей, опустившихся на голые ветви зимних деревьев в дождливый день. Кто-то выливал воду из своих сапог, другие выжимали капюшоны и плащи, но большинство сидели в полной неподвижности, свойственной только совершенно изможденным, деморализованным людям. Магистр Джуифрез вдруг отметил про себя, какой тяжелой становится от дождя одежда, и подумал о том, есть ли сколько-нибудь реальный шанс заставить этих угрюмых, жалких людей проявить хоть какую-либо степень агрессии, когда они наконец набредут на врага. Если у них окажется хоть капля мозгов, они пригласят нас в дом выпить и погреться у огня; если они так поступят, то будут в полнейшей безопасности.

Джуифрез почувствовал, что желание угнездиться внутри плаща и заснуть становится все более назойливым; пора снова двигаться, иначе ему уже никогда не удастся их расшевелить. Он встал, махнул солдатам, и они построились в колонну безропотно, словно лунатики. Название «рейдерская группа» настолько не сочеталось с их видом, что казалось совершенно абсурдным. Рейдеры внезапно налетают и атакуют; они не хлюпают сапогами, не тащатся, понурив головы, словно штрафной наряд, бредущий на торфоразработки. Может, следует обратиться к солдатам, произнести несколько вдохновенных слов, которые поднимут их боевой дух. Он вспомнил, что вроде читал о чем-то таком, но решил не пробовать. За все годы их истории армия Фонда никогда не бунтовала, однако все бывает в первый раз.