Горгас насупился, как бы обидевшись.

— Это совсем другое. Ты — член семьи. Мы должны держаться вместе.

— На твоем месте я бы не касался этой темы, — проговорил тот, другой Лордан. — Если я и покину Город, то уйду куда-нибудь, где смогу честно зарабатывать на жизнь и где меня не будут все время пытаться убить. — Он пожал плечами. — Может, даже снова начну фермерствовать. Эй, — добавил он, — разве я сказал что-то смешное?

Горгас, ухмыляясь, ответил:

— Извини, я не хотел быть невежливым. Твоя мысль о фермерстве… Просто курам на смех.

— Хорошо, — кивнул Лордан, — тогда займусь каким-нибудь ремеслом. Я много чего умею.

— Назови три вещи.

Прежде чем ответить, Лордан подумал.

— Могу стать колесником, — сказал он. — Или бондарем. Помнишь, я чинил все наши бочки.

— Они протекали, — напомнил Горгас. — Ты никогда не мог точно подогнать новые клепки. Помнишь тот год, когда в семена попала влага, а когда мы открыли крышки, они все оказались проросшими?

— Ладно, не бондарем. Существует много других вещей. Могу быть медником. У меня бы хорошо получилось.

Горгас прикусил губу и улыбнулся.

— Воображаю, как ты с котомкой за плечами тащишься из деревни в деревню и починяешь кастрюли. Признай, брат, ты не умеешь ничего, кроме как проливать кровь. Надо заниматься тем, к чему есть способности, как поступил я. Я хочу сказать, это вопрос подходящего инструмента для определенной работы. Я был создан, чтобы делать деньги. Ты — чтобы убивать людей. И в этом нет ничего плохого.

— Пошел ты к черту, — проговорил с отвращением другой Лордан; а Лордан, который за всем этим наблюдал, был сердечно благодарен, что подобного разговора никогда не происходило и уже никогда не произойдет, поскольку и сам Город лежит в руинах. — Ты говоришь омерзительные вещи, впрочем, я не думаю, что это правда. Судя по твоим словам, я похож на телегу живодера со стаей ворон, вечно кружащей немного поодаль. К тому же не понимаю, с какой стати ты говоришь о себе как о честном бизнесмене, — добавил он раздраженно. — Если в нашей семье и был кто-то, кто прокладывал себе путь в жизни, перерезая глотки, так это ты.

Горгас оперся локтями о парапет и некоторое время задумчиво смотрел на палатки вдалеке.

— Не стану отрицать, — сказал он. — Я совершил много такого, о чем жалею. Но это всегда служило средством для достижения цели; для меня убийство никогда не было профессией. И если уж мы намерены быть беспощадно честными, — добавил он, медленно повернувшись и посмотрев другому Лордану прямо в глаза, — то я должен заметить, что по крайней мере проложил себе путь в жизни, как ты изволил выразиться. Ты же тратишь жизнь, просто блуждая без цели, каждый день затевая новую смертельную схватку; ты, конечно, всегда побеждаешь, а другой бедняга неизменно погибает, но чего, черт подери, ты добился? По крайней мере, когда я проливал кровь, для этого имелась причина. — Он вздохнул и отвернулся. — Буду с тобой откровенен: окажись я в твоей шкуре, я бы вряд ли спал по ночам.

Бардас проснулся и увидел, что уже светло и холодное, немощное солнце плывет в прозрачных серых облаках. Мальчик крепко спал в нескольких футах от него; Бардас улыбнулся и толкнул его ногой в плечо.

— Просыпайся. Есть хорошая новость: волки до тебя так и не добрались.

Парнишка хрюкнул и перевернулся, кутаясь в одеяло. Лордан сдернул его. Парнишка снова хрюкнул и сел, протирая глаза кулаками.

— Принеси клинья, — сказал Лордан. — Шевелись, надо работать. И смотри внимательно, потому что это важно.

Мальчишка что-то пробормотал, поднимаясь с земли, но так неразборчиво, что Лордан не расслышал слов, хотя этого ему и не требовалось, чтобы понять общую мысль. Он уселся напротив комля ствола и стал рассматривать годовые кольца.

— Что я должен делать? — спросил мальчик.

— Принеси пилу, — ответил Лордан. — Прежде всего нужно срезать ветви.

Когда они закончили очищать бревно, солнце стояло уже высоко. Не было ни ветра, ни даже слабого намека на потепление.

— Сделаем из него четыре бруса, даже пять, если пройдем ровно. Многое зависит от того, насколько чисто оно расщепится. Правильно, ты садись на бревно, а я вобью первый клин.

Он поставил лезвие клина на линию, которую наметил, и постучал по нему осторожно, но твердо обухом топора, держа его одной рукой, пока не убедился, что тот достаточно вошел в дерево. Затем отступил назад, взял топор обеими руками, левой — за изгиб на конце топорища, а правой — у самого топора. Не спуская взгляда с головки клина, Лордан сосредоточился и ударил. Обух точно попал по клину, и первые признаки трещины появились вдоль воображаемой линии.

— Понял? — спросил Лордан, выпрямляясь.

— Нет, — отозвался мальчик. — Учтите, мне отсюда ничего не видно.

Лордан вздохнул.

— Обойди вокруг и смотри сюда. Видишь, как пошло?

Десять или двенадцать сильных ударов расширили трещину дюймов на пять; она уже была достаточно длинной, чтобы вставить другой клин, его Лордан вбил сверху еще дюжиной точно рассчитанных ударов, каждый из которых был просто равен весу топорища, свободно опущенного сверху.

— Это самое важное, — проговорил Лордан, остановившись, чтобы перевести дух: неужели он действительно устал, всего несколько раз взмахнув топором? — Запомни, что я тебе говорил. Пусть всю работу делает вес топора.

Еще двух ударов оказалось достаточно, чтобы трещина расширилась и первый клин выпал. Лордан поднял его и на четверть дюйма вложил лезвие в вершину трещины.

— И так до конца, — сказал он. — Ты внимательно следишь?

— Конечно, — виновато проговорил мальчик. — Я смотрю, правда.

Лордан укоризненно проворчал:

— Ты должен наблюдать очень внимательно. Это гораздо важнее, чем тебе кажется. Все дело в том, чтобы расщепить бревно не как попало, а ровно и прямо, иначе мы просто потеряем время и испортим отличное дерево. Кстати, ты нашел то топорище, которое у тебя слетело?

— Я поищу его потом, обещаю. Вы продолжайте. Я смотрю.

— Да уж, не отвлекайся. Дальше будешь делать сам. — Лордану нравилось, как колется бревно. Каждый клин по очереди немного удлинял трещину, расщепляя дерево вдоль намеченной линии и освобождая предыдущий клин, который вытаскивался без усилия. Странно, подумал он, как его жизнь стала своего рода демонстрацией выигрыша в силе с помощью чисто механических приемов. И этого достаточно, чтобы человек думал, будто что-то в его власти.

Последний клин, вставленный диагонально, расколол оставшиеся несколько дюймов, и две половинки ствола упали по обе стороны его воображаемой линии, изящные и четкие, как алгебраическое уравнение. Лордан кивнул и вручил топор мальчику.

— Твоя очередь. Раздели половинки на четверти. Если справишься, мы отправляемся домой.

Парнишка обиженно посмотрел на него и нагнулся, чтобы подобрать клинья.

— Могу спорить, что, когда вы делали это в первый раз, у вас ничего не получилось, — проговорил он.

— Между прочим, получилось, — ответил Лордан присевшему на колено и рассматривающему ствол мальчику. — Это во второй раз я испортил заготовку, зазубрил клин и сломал топор. Только через два дня после этого я осмелился показаться дома. Так-то вот.

Лордан наблюдал, как мальчишка серьезно, со всей недолгой юношеской сосредоточенностью изучает строение дерева, и едва подавлял смешок. Словно он сделал шаг назад и теперь видел себя самого, как во сне. Ему вспомнились и ужасная нерешительность, и неверие в собственные силы, и нежелание спросить совета. Ищи трещину, хотелось ему подсказать, в любом бруске есть слабая точка, надо только знать, куда смотреть. Но Лордан сдержался; пусть мальчик дойдет до этого собственным умом, и тогда он запомнит урок навсегда.

— Понятно, — сказал мальчишка.

Он поднял голову и увидел пень от дерева, потом перетащил половину ствола по земле и упер чурку в пень. Лордан одобрительно кивнул, но мальчик не смотрел на него. Хороший знак.