И последнее. Советскую науку в 30 – 50-х годах обезмыслили не коммунисты. Ее обезмыслил именно диалектический материализм марксистского толка. Ибо его прямое назначение – душить мировоззренческое разномыслие.
… Историческую науку коммунисты также подмяли под себя [438]. И сделали это без особого труда. Дело в том, что история – наука в чистом виде интерпретационная. Все зависит от концептуального клея, коим скрепляются исторические факты. По этой причине истории, как таковой, не бывает, она всегда соответствует исходным позициям ученого. Потому-то и разные «истории России» у Н.М. Карамзина, С.М. Соловьева, В.О. Ключевского [439].
Концептуальный клей большевиков – это марксистско – ленинская философия да еще пришпиленная к партийной идеологии. Заявив, что “история – наука партийная”, теоретики большевизма не то чтобы совсем уж ее обезмыслили, скорее они сделали историю России своей наукой. Для сторонников классового подхода к историческому процессу она была вполне осмысленной и стройной.
В 1928 г. М.Н. Покровский заявил без обиняков, что в исторической науке “специалисту – не марксисту грош цена” [440]. И был по своему прав. Коли оценщиками стали марксисты, то со-ответственно все им чуждое они отметали без колебаний. Историки теперь работали под «линию», под конкретные «указания», сделав из науки заказное блюдо, подаваемое к столу большевистским лидерам. И, самое поразительное, – их это не унижало, они искренне полагали, что только так и можно подходить к событиям прошлого.
Конечно, подобная «искренность» в определенном смысле была противоестественной. Она оказалась своеобразной психологической защитой интеллекта, ибо ученый не в состоянии перестать работать, даже если многое в общественной атмосфере его не устраивает. Не спасал историков и уход в далекое прошлое, ведь и те стародавние события надо было как-то толковать, а толкование обязано было быть только марксистским.
До 1932 года в истории еще практиковались дискуссии, еще сшибались иногда разные мнения. Но после 1932 года любые дискуссии в истории были прекращены. Остались лишь «проработки».
Дело в том, что в 1931 г. в редакцию журнала «Проле-тарская революция» [№ 6 (113)] поступило письмо Сталина «О некоторых вопросах истории большевизма». На него откликнулись два историка. Сталин дал им свой «ответ», в коем собственно и снял любые дискуссии в исторической науке [441]. А после появления книги Е.М.Ярославского по истории партии, в которой было “мало Сталина”, Сталин, Киров и Жданов написали свое знаменитое письмо «К изучению истории», от него повеяло “холодом смерти” [442].
Кстати, в своем письме 1931 г. Сталин дал понять историкам, что их наука вполне может обойтись без источников; истории, мол, документы не нужны, они лишь засоряют науку и уводят мысль в сторону. Историки, работавшие в архивах, были названы “архивными крысами”, “жульническими крючкотворами”. Вывод был очевиден: документы опасны, их лучше уничтожить, вокруг них аура смерти. Стали уничтожать личные архивы. Так, были сожжены 36 писем боярина Кикина (его казнили при Петре I), личные документы Е. Пугачева, более сотни писем Петра I, горы документов XVIII века и еще многое и многое другое [443].
В 1936 г. Н.П. Горбунов так учил историков истории: “Центральный комитет партии большевиков и персонально тов. Сталин поставили во весь рост проблему создания советской ис-торической науки. Опубликованные замечания товарищей Сталина, Жданова и Кирова по поводу конспекта учебника «Ис-тория СССР» и замечания о конспекте учебника «Новой истории» являются не только критикой этих конспектов, но и ос-новной программой для наших историков. Наша историческая наука не сумела еще применить во всей своей широте метод Маркса – Энгельса – Ленина – Сталина” [444]. Разумеется, историки с воодушевлением кинулись исправлять «ошибки» своей науки. К середине 30-х годов уже не существовало привычной истории России, а была история борьбы антогонистических классов, рассматривалась она сквозь призму общественно – исторических фармаций.
До начала 30-х годов был у советских историков и свой локальный вождь – академик М.Н. Покровский. Своих вождей имели философы (А.М. Деборин), лингвисты (Н.Я. Марр) и би-ологи (Т.Д. Лысенко). Все они оказались в итоге временщиками, т.е. им была уготована участь политиков. И не зря. Никакой науки за ними не было. Была конъюнктура и интеллектуальная нечистоплотность. В их научных вотчинах хозяйничал не факт, а партийная догма. И заботились они не об открытиях, а о соблюдении идеологической чистоты. У каждого, конечно, своя судьба, причем вполне заслуженная.
Михаил Николаевич Покровский был убежденным боль-шевиком и не лишенным дарований человеком. Его пятитомная «Русская история с древнейших времен», сочиненная им в эмиграции, хотя и пропитана насквозь духом классовой борьбы, но читается тем не менее легко и даже с интересом. Это живая, а не аналитическая история, скорее труд популяризатора, чем исследователя [445]. Он первым дал понять коллегам, что для историка важны лишь те факты, которые иллюстрируют идею автора. Подход оказался заразителен. В дальнейшем в трудах советских историков факты перестали служить даже идее, они перешли на службу к идеологии. С историками старой выучки Покровский вел не идейную, а политическую борьбу, причем не по правилам научной этики, а по инструкциям ГПУ. При его участии было грубо слеплено дело «буржуазных историков» и в застенки ГПУ попали десятки крупных ученых.
Выдающегося русского историка академика С.Ф. Платонова вынудили в ОГПУ признаться, будто бы он организовал и возглавил «Всенародный союз борьбы за возрождение свободной России». Академия поспешила избавиться от него, а заодно – еще от ряда академиков. А в 1931 г. им устроили показательное судилище в Институте истории Коммунистической Академии и Обществе историков – марксис-тов. На нем многие ученики Платонова отмежевались от учителя… [446].
Но кто мог себе представить, что благообразный глава школы советских историков академик М.Н. Покровский – вдохновенный осведомитель, что исповедуясь перед ним, ученые изливают душу прямо в протокол следственного отдела ОГПУ.
29 сентября 1932 г. Покровский в секретном донесении своим хозяевам как бы между прочим оповещает их: “Время от времени ко мне поступают письма историков, интернированных в различных областях Союза. Так как эти письма могут представить интерес для ОГПУ, мне же они совершенно не нужны (какова низость! – С.Р.), пересылаю их Вам” [447]. В ОГПУ, разумеется, с большим интересом прочли письма – откровения академика Е.В. Тарле, академика В.И. Пичеты и профессора МГУ А.И. Яковлева…
“Доносчиком оказался «марксист» историк М.Н. Покро-вский, – писал профессор П.Н. Милюков,… злобная, завистливая личность, уже в студенческие годы проявлявшая эти качества по отношению к своим более удачливым товарищам…” [448].
Умер Покровский в 1932 году. Похоронили, как своего, на Красной площади.
Далее случилось уж вовсе удивительное. 16 мая 1934 г. выходит совместное постановление Совнаркома и ЦК ВКП(б) «О преподавании гражданской истории в школе». Было решено написать школьные учебники по истории. Бригада историков трудилась недолго. Через пару месяцев в Кремль был отправлен «конспект» учебника. Его прочли. А в августе 1934 г. авторы получили «Замечания товарищей Сталина, Кирова и Жданова». В январе 1936 г. они были опубликованы, как “Постановление” ЦК ВКП(б). Раз вожди нашли изъяны в тексте учебника, значит был нужен виновник. Им и оказался Покровский. Учебник-то строго “в духе Покровского”, а сам тов. Сталин делает замечания. Вывод очевиден: “дух Покровского” придется истребить.
