Что это означало практически, мы уже знаем. Никакой реорганизации не было. Все как будто осталось прежним и все, тем не менее, было неузнаваемым. “Лучшим другом” ученых стал товарищ Сталин, а путеводная звезда научных исследований вдруг и сразу объявилась на небосклоне в виде “всепо-беждающего учения Маркса – Ленина – Сталина”.

И хотя все тот же неугомонный И.П. Павлов возмущался тем, что даже в академический устав введен параграф, обязывающий всю научную работу вести “на платформе учения Маркса и Энгельса”, сравнивая это “величайшее насилие над научной мыслью” со “средневековой инквизицией” [557], власти уже не обращали на крик его души ровным счетом никакого внимания. Что взять с 85-летнего академика. Его уже не переделать. Да и сажать поздновато…

Зато новое руководство Академии, практически отстранившее от дел президента А.П. Карпинского, прекрасно знало, как надо себя вести, чтобы хозяева были довольны своими учеными.

Итак, чтобы выжить Академия наук приняла в свое время предложенные большевиками правила игры, но в дальнейшем она стала жить по этим правилам и не считала их для себя хоть в чем-то обременительными. Они для нее стали своими, ибо и сама Академия как-то незаметно переродилась в чисто советское бюрократическое учреждение, только научного профиля. В ней как и в любой другой организации, составлялись планы на год, на пятилетку, на перспективу; в ней все друг с другом соцсоревновались, она разбухала, как на дрожжах, на чем мы уже подробно останавливались. Уже в начале 30-х годов Академия стала правоверным и послушным идеологическим инструментом политики большевиков.

… Когда с середины 30-х годов марксистско – ленинское учение стало идеологическим фундаментом советской науки, верные апостолы «спущенной правды» стали подлинными хозяевами в Академии – они учили, направляли, указывали, доносили. Академическую элиту уже поразили бациллы псевдонауки и она заболела неизлечимым недугом, который можно назвать упреждающим послушанием.

Он оказался в одном ряду неискоренимых советских традиций уже Российской Академии наук. Наиболее наглядно это качество советской научной элиты проявилось в период «парада суверенитетов», когда развернулась драматичная коллизия по организации Российской Академии. Этот весьма показательный сюжет мы еще рассмотрим.

Понятно, что советские традиции нашего ученого сообщества сохраняются потому, что не изменилась (в основных своих чертах) интеллектуальная ментальность людей науки. За семь с лишним десятилетий их отучили развивать свои собственные мысли, их вынуждали лишь верить в идею и толковать в нужную сторону труды классиков марксизма – ленинизма. Когда же этот идеологический пресс был снят, то большая часть генералитета от обществоведения не стала лить крокодиловых слез по обесцененному делу своей жизни, она тут же сменила портреты на стенах своих кабинетов да переставила книги на полках личных библиотек и, задвинув в запасники труды Маркса и Ленина, на передний план поместила сочинения В. Соловьева, Н. Бердяева, С. Франка и стала возвеличивать труды философов – идеалистов, которые еще накануне вполне искренне презирала. Такова, вероятно, печальная участь русских классиков: они не учат сами, их именами манипулируют толмачи. Покореженный же интеллект не может не затронуть порчей и нравственность.

Сказалась на прочном укоренении советских традиций и принятая в те годы двойная мораль: одна действовала на слух советской и мировой научной общественности, другая отражала реалии бытия ученого сообщества.

Так, во всех советских Уставах Академии наук провозглашался примат фундаментальной науки, а на деле не только поощрялись прикладные исследования, но они просто навязывались Академии. Она участвовала во всех – без исключения – военных программах, члены Академии наук обосновывали и «пробивали» в верхах все судьбоносные проекты советской науки, начиная от “сталинского плана преобразования природы” и кончая строительством Ленинградской дамбы. Одним словом, советская власть всемерно ратовала за развитие фундаментальной науки, но в полном объеме кормила науку прикладную.

Этот же двойной стандарт действует по сию пору. Никто из российского руководства не скажет, что сегодня правительство не в состоянии содержать всю доставшуюся им в наследство советскую науку, ибо в противном случае пришлось бы определиться: что оставить, а что задушить безденежьем. Поэтому во всех официальных речах и заявлениях нынешняя власть чрезвычайно любезно расшаркивается перед наукой, заверяет, что она не даст пропасть нашей национальной науке.

17 декабря 1991 г. выступая на Учредительном общем собрании РАН президент Б.Н. Ельцин заявил: “Экономия на науке уже привела к огромным убыткам… Мы – противники такого подхода” [558].

Казалось бы, из этой фразы следует непреложно: правительство не будет экономить на науке. Ученые верят, надеются. Хотя они прекрасно понимают, а президент России еще и знает фактически, что иная тактика, кроме “экономии”, сейчас не реальна.

От советской власти Академия наук унаследовала еще одну традицию: приоритет чиновника перед рядовым – пусть и конгениальным – ученым. Но если раньше, как говорится, всяк сверчок знал свой шесток и вел себя в строгом соответствии со своим аппаратным шестком, то после развала коммунистической системы все шестки оказались стохастически перемешаны, зато центр тяжести отчетливо сместился в направлении научного чиновничества, а оно, в свою очередь, перестав в явном виде зависеть от властной правительственной вертикали, стало по сути бесконтрольным и, оберегая свою нетленность, размножилось с невероятной даже для коммунистов скоростью.

Все перечисленное и явилось тем историческим черноземом, на котором произросли советские традиции Российской Академии наук. Все они – явные и не очень – так или иначе всегда закреплялись в ее Уставе. А он менялся в точном соответ-ствии с направлением политического ветра.

До 1917 года Академия жила по Уставу 1836 г. Затем за 70 лет он переделывался и переутверждался 6 раз. Все советские уставы Академии наук как бы фиксировали новые советские реалии, становившиеся стержнем бытия советской науки на очередном историческом вираже.

Так, Устав 1927 г. был принят в конце НЭПа, 1930 г. – вслед за «годом великого перелома», 1935 г. – в связи с подготовкой «сталинской конституции» и в преддверии слияния Академии наук с Коммунистической Академией; 1959 г. – вслед за XX съездом КПСС, 1963 г. – вослед XXII съезду. Других подоплек изменения основного академического документа не было.

Первый советский Устав АН СССР был принят 18 июня 1927 г. Уже со второй половины 1925 г., когда началась работа над его текстом, ученые поняли, что отныне даже правила внутреннего распорядка в их родном доме будут прописываться за них. Уставную комиссию возглавил член коллегии Наркомата РКИ В.П. Милютин, в нее же вошел и управляющий делами СНК Н.П. Горбунов. Черновой вариант текста готовили академики, а чиновники Совнаркома правили его в нужную им сторону.

Так, уже в § 1 этого Устава Академия наук была обозначена как “высшее ученое учреждение Союза ССР”, главной задачей которого стала реконструкция народного хозяйства страны [559].

После скандальных выборов в Академию наук коммунистов в 1929 году было решено еще более ужесточить устав 1927 года. К тому же и основные политические итоги «года великого перелома» требовали того же. Инициатива исходила от коммунистической фракции Академии и от некоторых академиков – беспартийных, быстро встроившихся в новые реалии. 8 марта 1929 г. Оргбюро ЦК ВКП(б) создало комиссию дабы рассмотреть предложения академиков – коммунистов по “дальней-шему направлению и организации Академии наук СССР” [560]. 13 октября беспартийный А.Е. Ферсман представил комиссии свой «Проект реорганизации АН СССР». Он за “коренные изменения” Устава 1927 г. и основная идея его предложений – деление всех академиков на группы по интересам.