Роты цепями двинулись к станице, но постепенно стлались к дороге. Марков подскакал к тёмной шевелящейся толпе офицеров. Негромко скомандовал:

   — Без шума захватить дома. Уничтожать всех штыками, прикладами. Стрелять только в ответ.

Шагом въехал в спящую станицу вместе с 1-й ротой. Из дома вышел человек в шинели и спросил проходящих мимо офицеров:

   — Вы из Екатеринодара?

   — Так точно. Оттелева, — ответил Мушкаев, перегнавший свою роту.

   — Стало быть, пополнение?

   — Пополнение.

Красный был без оружия. По-видимому, заметив погоны, он смело бросился на Мушкаева, пытаясь его задушить. А у того винтовка на ремне, одеревеневшие пальцы не слушались — не совладать с врагом. Он уже падал, хрипя, когда душивший его человек медленно сполз на снег и задёргался в предсмертных судорогах. Мушкаев, приходя в себя, оглянулся. С лошади на него смотрел офицер из конвоя Маркова, прячущий клинок в ножны.

   — Живой?

И поскакал дальше.

Прозвучали несколько выстрелов. Красные просыпались, выбегали из домов с винтовками. Кто-то кричал:

   — Товарищи! Не разводите панику!..

К нему подошёл Никольников с винтовкой в руке. Спросил:

   — А ты кто?

   — Я председатель военно-революционного комитета.

Выстрел в упор прервал его объяснения. Следом выбежал ещё один, крича:

   — Что вы сделали с нашим председателем?

   — А ты кто?

   — Я секретарь.

   — Вот и иди за ним.

Два трупа легли рядом.

Выбегавших красногвардейцев кололи штыками — почти не стреляли. Прапорщик Зиновьев погнался за одним, тот остановился, пытаясь выстрелить из винтовки, и прапорщик с ходу всадил ему штык в живот. Тот взвыл, застонал, захрипел, схватился за штык. Так они стояли друг против друга, дёргая винтовку в разные стороны. Снег продолжал сыпать, и в этой мутной ночи трудно было разглядеть подробности происходящего. В панике бежали красные, за ними гнались офицеры, никто не остановился помочь своему. «Помогите же мне!» — кричал Зиновьев.

Помог Мушкаев. Он остановился и, как на учебном плацу «коротким коли», вонзил штык своей винтовки в красного и выдернул мгновенно — согласно боевому уставу. Красногвардеец издал хриплый предсмертный стон и медленно осел на земле. Зиновьев выдернул свой штык, упёршись ногой в труп.

Марковские роты веером захватывали станицу. Кутеповская 3-я вышла к большому дому, в котором были освещены все окна. Шевелились тени — полный дом красных. Кутепов своей обычной быстрой походкой, обогнав ординарцев, первым поднялся на крыльцо, отворил дверь, выпустив наружу полосу света и неясный шум. За ним — офицеры, в их числе оказался Дымников. За большим столом — человек 15. В гимнастёрках без ремней, а то и в нижних рубахах. Самовар, бутылки, кружки, куски хлеба... Винтовки у стены. Кутепов быстро шагнул к этой стене, стал спиной к оружию и громко спросил:

   — Какого полка?

   — Мы варнавивские, — забормотал один из сидящих за столом и в ужасе умолк.

   — А мы — Офицерского полка генерала Маркова!

   — Кадеты! — завопили за столом. — Пропали, ребята!..

   — Выходи по одному! — приказал Кутепов. — Выходи в чём есть.

Поднимались, шли к двери, покорно опустив головы. Офицеры подталкивали их. Выходили за каждым, проверяя штыки у винтовок.

Когда остались только офицеры, Кутепов сел за стол, взял пустую кружку, ополоснул её из самовара, налил кипяточку и с удовольствием выпил.

   — Согревайтесь, господа, — сказал он. — Можете из бутылок... Там, конечно, отрава, но...

Дымников предпочёл отраву.

Марков, убедившись, что роты действуют правильно и станица почти полностью захвачена, поехал с Родичевым к переправе, где командовал Тимановский. Красные словно догадались о его появлении и усилили артиллерийский огонь. Отчаянно ржали раненые лошади, стонали поражённые осколками офицеры, кричали тонущие. Непрерывно шуршали над головой снаряды и с беспощадным сатанинским грохотом рвались, разбрасывая землю, снег, тела погибших. Падающие в реку заливали переправляющихся потоками ледяных брызг.

   — Тяжело, Степаныч? — спросил Марков Тимановского, подошедшего с докладом.

   — Работаем без паники.

   — Знаешь, откуда бьют?

   — Вспышки в роще слева от Ново-Дмитриевской.

   — Гаврилыч, видишь вспышки? Давай туда 4-ю роту. Она движется к станице. Догони, поверни в пол-оборота на ихнюю, мать её, батарею. А где наш Миончинский? Никак вторую пушку не переправит? Сейчас я его за... вытащу!

Генерал поскакал к самому берегу. Снаряд упал в реку чуть ли не рядом, И его обдало потоком ледяной воды. Лошадь взвилась на дыбы, пытаясь повернуть назад. Марков удержал её, успокоил, огляделся и вдруг увидел, что в нескольких шагах от него — Корнилов. Верхом, с конвоем, со знаменем в чехле.

   — Ново-Дмитриевская взята, Сергей Леонидович? — спросил командующий спокойно, как на совещании.

   — Производится очистка, ваше превосходительство. Многие красные попрятались, и приходится брать с боем каждый дом.

   — К утру необходимо закончить, — сказал командующий и отъехал в сторону, где его ждал командир Корниловского полка Неженцев, переправлявший своих.

   — Артиллерийскую батарею вперёд! — закричал Марков. — Всем освободить переправу для орудия. Подполковник Миончинский, даю вам 5 минут и в бой! И чтобы... — далее последовала нецензурная брань.

Все засуетились, зашумели, так называемый мост опустел, но на переправе появилась не пушка, а маленькая фигурка в белой папахе с белым пакетом в поднятых руках.

   — Кто это ещё, твою мать? — возмутился Марков.

Фигурка приблизилась, качаясь в воде, вздрагивая от близких разрывов, и он узнал медсестру Шуру. Она выбралась на берег с помощью офицеров, смеясь и что-то объясняя, Марков подъехал, неуклюже спрыгнул с лошади, подошёл к девушке.

   — Сегодня хороший бой, Сергей Леонидович, — сказала она. — Мало раненых.

   — Стараемся, Шурочка. А вы смелая.

   — Так я ж к вашему полку назначена. Полк-то самый храбрый.

   — Только никому это не говорите, а то поверят и будут завидовать.

Ещё один разрыв в реке, следующий на берегу, и генерал вновь кричал:

   — Миончинский! 5 минут прошли!

Артиллерийских лошадей тащили в воду за уздечки, гнали нагайками, и наконец оба орудия оказались на западном берегу и могли выступить на огневые позиции. Марков приказал:

   — Дмитрий Тимофеевич, немедленно вперёд. Выберите позицию и бейте по красной батарее. Подавить как можно скорее. И поддерживайте наступление моей 4-й роты.

Марков не чувствовал ни холода, ни усталости. Он переживал ещё одну победу над превосходящим противников, над природой, наконец, над собой — разве ему не хотелось завалиться в тёплую избу и ждать донесений о ходе боя?

Батарея Миончинского занимала огневую позицию, 4-я рота шла вперёд. Дударев замещал командира, и он старался. Можно вновь скакать с Родичевым в станицу и выполнять приказ Корнилова. Командующий всегда занимает дом станичного Правления. Значит — на площадь.

Здесь — суета. Разбегаются полуодетые красные. Их расстреливают и колют. У дома Правления — офицеры 3-й роты. Оттуда выбегают красногвардейцы с винтовками. Прямо на Маркова. «Стой!» — крикнул он им, не спешиваясь. Те кинулись обратно в дом.

   — Выходи! — крикнул генерал.

Молчание.

   — Господа! Пулемёты сюда, — крикнул Марков погромче.

   — Мы выходим! Сдаёмся, — раздались жалкие голоса.

   — Кончайте с ними, — приказал генерал и поскакал вперёд, туда, где стреляли.

Родичев его догонял.

   — Сергей Леонидович, с красной батареей покончено, — кричал он. — Миончинскому хватило одного выстрела.

   — Как это случилось?

   — Только одно орудие вышло на огневую, а второе вмёрзло в землю — не стронуть с места. Подполковник рассчитал данные по вспышкам, скомандовал, пушка выстрелила, откат нормальный и... ствол застрял в положении отката. Масло замёрзло — они же перешли на летнее. А красные после этого единственного выстрела отошли.