— Надо Автономову доложить.

   — Я знаю план Корнилова, — сказала Маруся. — Узнала от адъютанта.

Руденко взялся за телефон и вскоре бросил — связи уже не было. Перебили провод.

   — Ты, Миша, командир, и не имеешь права бросать своих людей. А у тебя мои матросы. Все! По местам и отдаём концы.

Все чуть ли не бегом поспешили к бронепоездам. Только Линьков плёлся, как приговорённый. Он и был приговорён.

Один из помощников коменданта вдруг вспомнил о собаке:

   — Возьмём её, товарищ комендант? Она к нам привыкла.

   — Ты что говориль? Какой собака?

   — Вот эта. Белая. Вишь, к нам ласкается.

   — Белая? Белых расстрелять! Я сам.

И вытащил маузер.

Линьков смотрел, как дёргается собака в предсмертных судорогах, царапая лапами землю, и с ужасом представлял, что скоро и он так...

Генерал Марков знал, что надо не только победить противника, но и в самой победе добиваться высшей точки успеха, Мало захватить указанный населённый пункт, мало взять пленных и трофеи, мало заставить врагов бежать — надо преследовать, окружать, добивать, чтобы уничтожить как можно больше тех, кто завтра снова повернёт штыки против него. Резервным 5-й и 6-й ротам он приказал наступать в направлении моста через Кубань, справа от железной дороги, стремится преградить дорогу отступающим и довершить разгром противника.

Въезжая в Георгие-Афипскую вместе с другими ротами Офицерского полка в сопровождении Боровского и Кутепова, Марков уже в мыслях был на берегу Кубани и рассматривал варианты быстрой успешной переправы. Ночью? В лоб или каким-нибудь хитрым обходом?.. Дорогу пересекла странная конная группа: двое всадников-артиллеристов вели в поводу ещё двух лошадей. Одного он узнал — прапорщик Брянцев.

   — Что за прогулка, прапорщик?

   — Лошадей своих ловили, ваше превосходительство. Разбежались от стрельбы.

   — Ваш напарник сможет сам отвести лошадей на батарею? Тогда я даю вам задание, прапорщик Брянцев. Мне сейчас донесли, что второй бронепоезд красных вооружён лишь пулемётами. Он только что отошёл от станции и двигается очень медленно из-за какого-то повреждения. Наши 5-я и 6-я роты наступают вдоль полотна справа и вполне могут остановить этот хилый бронепоезд, атаковать и разгромить. Скачите следом за ними и передайте мой приказ командирам рот. Пусть не боятся пушек, которых там нет.

На станции Маркова встретили верные помощники — Тимановский и Родичев. Рельсы, на которых сверкали отблески догорающих пожаров, уходили в темнеющую степь. За ней — Кубань и Екатеринодар. Там впереди вдруг заработали пулемёты и винтовки.

   — Версты две, не больше. Да, Степаныч? Это наши роты берут бронепоезд.

   — Вовремя вы послали прапорщика, Сергей Леонидович, — сказал Боровский, не показывая обиды на то, что командир бригады командует через голову командира поляка. — Мы с Александром Павловичем планируем собрать волк здесь, на станции, выставить охранение и дать людям отдых. Они выдержали тяжелейший бой.

   — Отдых до утра необходим, ваше превосходительство, — подтвердил Кутепов, как обычно вскидывая голову, выставляя вперёд бородку и поправляя фуражку.

— От командующего я никаких распоряжений не получал, — сказал Марков. — Что-то штаб начал нас забывать.

   — Во 2-й бригаде любимчики-красавцы, — с усмешкой сказал Боровский, от которого исходил лёгкий запах спиртного, — Неженцев, Скоблин...

Кутепов быстро, с удивлением взглянул на генерала. Я отвернулся в сторону площади, где ещё лежали трупы, бродили офицеры, собираясь в группы, некоторые что-то пили и закусывали. Марков понял обоих — и стремящегося соглашаться с начальником, и не допускающего критического вольнодумства по отношению к высшему командованию. Оба не нравились.

   — Отдыхать до утра будут не все, — резко сказал он. — Приказываю вам, генерал Боровский, приготовить 1-ю роту к ночному маршу вдоль железной дороги. Впрочем, я сегодня провёл много времени в цепи и видел, что во всех ротах есть офицеры, которые пытались отлежаться за дамбой, не шли в атаку по команде. Пришлось некоторых нагайкой гнать вперёд. И в 1-й роте такие тоже были. К тому же потери. Может быть, из 3-й роты, бывшей вашей, Александр Павлович, перевести в 1-ю самых боевых офицеров? Чтобы мой авангард состоял из настоящих бойцов.

Боровский и Кутепов, получив указания, разъехались собирать полк. Марков со своими помощниками намеревался где-то отдохнуть, но к нему подбежал солдат-посыльный из Кубанского полка и доложил, что за станцией, в медпункте с флагом красного креста обнаружены оставленные противником, медсестра и два раненых офицера.

Впереди перестрелка заканчивалась — замолчали пулемёты, и лишь редкие выстрелы винтовок ещё пробивали наступающую вечернюю тишину.

   — Там наши заканчивают, — сказал Марков удовлетворённо. — А медицина по твоей части, Гаврилыч. Ладно, посмотрим вместе. Здесь близко.

5-я рота под командованием штабс-капитана Некрашевича, получив приказ Маркова, залегла шагах в трёхстах от железной дороги и ожидала подхода медленно движущегося бронепоезда «Слава революции». Брянцев попросил разрешения участвовать в бою — до сих пор он видел противника только издали и не убил сам ни одного ненавистного красного. Их поражали снаряды, которые он вгонял в ствол и со звонким ударом запечатывал поршнем затвора. Теперь он сам будет убивать. Лошадь Брянцев оставил в лощине вместе с лошадьми командиров.

   — Открываем огонь залпом, — командовал Некрашевич. — Только по моему сигналу!

Над насыпью малиновые полосы заката прорывались сквозь серую гущу облаков, сумерки возникали в разросшихся придорожных посадках и расплывались над чёрной линией рельс, чётко разделивших землю и небо.

   — Полоса отчуждения, — сказал офицер, устроившийся в цепи рядом с Брянцевым.

Они оба лежали, укрывшись за кочками, ощетинившимися сухой прошлогодней травой.

   — Именно отчуждения, — согласился Брянцев. — Здесь — мы, там — они.

Бронепоезд приближался невыносимо медленно — сердце едва выдерживало ожидание. Паровоз, окутанный дымом, беспомощно пыхтел. Приблизился к цепи и почти остановился. Брянцев ужаснулся — заметили. Дым рассеялся в вечернем неподвижном воздухе, открывая тускло-зелёное железо, несущее смерть. Полоса отчуждения; здесь — мы, офицеры, дружно сражающиеся за Россию, там — чёрные стволы пулемётов. Пять или шесть платформ — броневых коробок. На некоторых открыты торцевые двери, в проёмах стоят чёрные люди в чёрных бескозырках с чёрными лентами. Цепь раза три длиннее поезда.- Смотришь, как из одного мира в другой — чужой и страшный.

Некрашевич скомандовал «Огонь!» и сам выстрелил из револьвера в тот момент, когда паровоз поравнялся с серединой цепи — штабс-капитан здесь выбрал место для своего командного пункта.

Залп раскатился по степи, зашипела вода, вытекающая да разбитого котла паровоза, в ответ гулко забили пулемёты.

— Вперёд, господа! — закричал Некрашевич. — Они бьют неприцельно! Возьмём их, пока не пристрелялись!

Брянцев бежал к бронепоезду как к спасению — пули взвизгивали так близко и злобно, что если не бежать, ТО можно лишь зажмуриться, закрыть лицо руками Я упасть. Бегущий рядом, тот, что сказал о полосе отчуждения, упал, будто споткнувшись, лицом в землю. Брянцев лишь мельком взглянул на него, легко перепрыгнул рытвину, наполненную водой, и бежал к первой платформе бронепоезда с таким чувством, словно это спасительная стена, за которой можно укрыться от зловещих пронзительно кратких посвистываний.

После отказа Руденко Линьков шёл к своему бронепоезду, чувствуя, что идёт на смерть. Тяжкий камень обречённости тянул к холодной сырой земле, к небытию, разрывал напряжённые нервы, смешивал мысли, не позволяя что-то обдумать, что-то решить. А что решать? Как спастись?

   — Не волнуйтесь, Миша, — говорила Маруся. — Доедем на вашем бронепоезде. Ваше начальство будет нас очень благодарить — я же знаю, где будет Корнилов наступать.