— Выздоравливай скорее, а там поглядим. Скажи, какое тебе питание нужно? Может, спирт выписать или вино? Как врачи скажут?

Врач сказал, что раненому можно есть всё, а напитки употреблять лишь в небольшом количестве.

   — Жратва здесь, конечно, не для моряка,— сказал Руденко. — Прикажите коку мяса не жалеть, а по вопросу спирта я знаю лучше, чем медицина: не можно, а нужно. Не немножко, а чем больше, тем полезнее.

Начальник госпиталя рассыпался в обещаниях, но Автономов его перебил:

   — Я знаю, кто у вас занимается продовольствием, и сам распоряжусь.

Он для того и приехал в госпиталь, чтобы встретиться с Ольгой, вернувшейся в Екатеринодар сразу после отступления белых. Пошли к ней вдвоём с Гумённым. Во дворе Под распустившимися старыми деревьями гуляли выздоравливающие в старых полосатых халатах.

   — Живучий гад, — сказал Автономов верному начальнику штаба. — Ему бы и погибнуть там в самый раз. Такой верный большевик. Пока он здесь, мы ничего не сделаем.

   — В Новороссийске их много.

   — От Новороссийска ещё доехать надо, и немцы, глядишь, не пустят. Сейчас к Ольге зайдём и всё обсудим. Я потому и охрану не взял.

Она их ждала — на столе всё, что надо. Сели, выпили, закусили колбаской — они же большевики и не признают ни Бога, ни поста.

   — Так ты, Олюха, говоришь, что кадеты всё равно своё возьмут?

   — Я же их видела в Афипской. С генералом говорила — он меня с Быхова знает. Разве ж ваши мужики могут против них? У вас и командиров-то только вы, Алексей Иваныч, да Иван Лукич Сорокин. Ну, ещё и вы, Степан Фёдорович.

   — Мы с Лукичом тоже так думаем. Добровольцы нас, конечно, расколотят. На этот раз они Екатеринодара не взяли потому, что Корнилов погиб, а так я уже и приказ отдал об эвакуации. И народ большевиков уже ненавидит. Да... Корнилов. Как я ни пытался, а не смог остановить это безобразие, когда терзали его труп. А сколько ни в чём неповинных расстреляли в городе. На это у них сил хватило, а чтобы преследовать отступающих кадетов, как положено по военной науке, у них ни ума, ни сил недостало. Хоть меня за успешную оборону главнокомандующим назначили, но со мной не считаются. Скоро объединятся с Черноморской республикой, и вся власть будет у жида Рубина. Потому мы с Лукичом и со Стёпой решили арестовать ЦИК, взять власть и помириться с добровольцами. Но надо, чтобы они это знали. Ещё в том месяце я посылал туда людей — бывших офицеров, но у них не вышло. Не доверяют тем, кто у нас служил. Ты бы поехала, Оля, к Деникину? Дадим тебе лошадь, крепких старичков в охрану — будто едешь в станицу к родным. Бумагу тебе напишем или на словах скажешь.

   — Лучше на словах. Меня Марков знает. Но, Алексей Иваныч, подумать надо. В какую станицу?

   — В ту, куда они пойдут. Может, и не домой поедешь к родным, а как в тот раз — раненых повезёшь.

   — Когда ехать?

   — Хорошо бы к Пасхе.

   — Это ж значит... меньше двух недель? Ой, подумаю я.

   — Завтра с утра придёшь в штаб, и будем собираться. Да, к слову, там, в главном корпусе у вас, в тяжёлой палате, лежит матрос Руденко. Его бы, конечно, лучше удавить или отравить, но... надо внимание оказать — мясца подкинуть, спирту. Пусть упивается.

   — Знаю я его.

Что-то бабье, тайное, промелькнуло на круглом, с едва заметной россыпью рыжих веснушек, лице Ольги, и Автономов, заметив это, вздохнул и задумался. Потом сказал:

   — Да и мы со Стёпой ещё подумаем до завтра. Рисковое это дело. Верно, Степа?

   — Рисковое, Алексей Иванович.

Вышли во двор. Автономов огляделся, приказал:

   — Не спеши, Степан. В машине не поговоришь. Давай в сторонку отойдём. Как ты насчёт этой бабы?

   — Баба — что надо, Алексей Иванович. Видать, казачка.

   — Да не про то я. Городская она, но из казаков. Я думаю, можно ли ей довериться? Здесь-то она никуда от нас не денется — одно слово моё — и в Чека. А поедет к кадетам? Баба она и есть баба — с кем спит, тот и хорош. Нет. Не будем её посылать. У меня другой план ещё есть. После Пасхи скажу в этом ... ЦИКе, что должен наводить порядок в красногвардейском отряде в Кисловодске, и поедем с тобой. Сядем в бронепоезд, возьмём своих верных казаков — и в путь. Мне доложили, что там живут большие генералы — Рузский и Радко-Дмитриев. Рузский командовал фронтом. С ним легче договориться, чем с Деникиным и Марковым. Те воюют. Знают свою силу. А у этих ничего нет. Предложим им посты командующих войсками, а войска — наши казаки. Ведь я кто? Хорунжий. А Лукич — фельдшер. У нас ни одного офицера — всех постреляли. Нешто мы можем руководить армиями? Вот у нас и не солдаты, а сброд. Будет у нас главнокомандующий Рузский — его и Алексеев, и Деникин признают. И тогда немцы на Кубань не придут.

Вечером в госпиталь привезли свежий хлеб. Вышла его принимать Ольга. Разгружали выздоравливающие, охраняли красногвардейцы, а главным здесь был товарищ Петухов с хлебопекарни. Он покрикивал на разгружающих, ворчал на Ольгу, плохо разбиравшуюся в документах, затем, когда работа закончилась, махнул шофёру, чтобы тот уезжал без него, а сам с небольшой корзинкой направился за Ольгой Петровной.

Брат и сестра закрылись на ключ, вытащили из корзины белые сладкие булки, а из-под них нечто ценное, завёрнутое в тряпочку, — золотые вещички.

   — Смотри, Олька, прячь хорошо, — требовал брат. — Чтобы никто и не подумал.

   — Я придумала в селёдку. В самые ржавые, грязные. Такие, что никто и в руки не возьмёт.

   — А потом сама не найдёшь.

   — А я меточку делаю. Иди — покажу.

Потом они ужинали. Василий спросил об Автономове. Ольга рассказала.

   — Научи, что делать, — попросила она брата.

   — Думать надо. Попал я с тобой между двух огней. Этот главнокомандующий завтра передумает, и тогда тебе конец, а значит, и мне. Придут кадеты — и опять ты виноватая: зачем с Автономовым вязалась? Надо нам как-то ухитриться, чтобы и этот не тронул, и те не обидели.

Армия на повозках быстро двигалась через широкую кубанскую весну. Не знали, куда ведёт их новый командующий: даже командиры полков не знали — конные на перекрёстках указывали направление. Не знали, но были исполнены призрачными весенними надеждами. Смерть по-прежнему ждала их за каждым поворотом дороги, в каждой станице, но они верили в жизнь.

Мушкаев в этом апреле почувствовал, что только теперь стал настоящим мужчиной, воином, сражающимся за свою жизнь, как и другие воины, мужчиной, покоряющим женщин. Сражаться и любить — в этом смысл жизни. В станице Успенской его роман с одинокой казачкой длился целых четыре дня, пока стояли в станице. Это было перед Вербным воскресеньем, а потом...

Что бы ни случилось потом, а четыре дня в Успенской — праздники и днём, и ночью. Днём праздниками руководили генералы. Друг Дымников, перешедший в Корниловский полк, иронизировал на тему военного начальства, для которого весна — это время парадов, смотров, учений, боевых стрельб и прочих воинских радостей.

В пятницу Офицерский полк проверял Марков. Уже не в папахе, а в черно-белой фуражке, в гимнастёрке с Георгием на груди шёл он вдоль развёрнутого строя. У Мушкаева ослабели нервы после любовных ночей, и он едва сдерживал слёзы, глядя на любимого генерала. Остановившись, командир бригады поздоровался:

   — Здравствуйте, мои друзья!

Раскатистое «ура» звучало над станицей до тех пор, пока генерал не сделал рукой энергичный знак. На его лице — радость. Весна его радует? Или то, что полк пополнился кубанцами до 600 человек? Или тоже любовь? Шепчутся офицеры, будто у него роман с некоей сестрой милосердия.

Марков оглядел строй и начал речь:

   — Хорошо, господа, что вас много. Полк ещё большой. Воевать можно. Сейчас армия вышла из-под ударов, отдохнула, пополнилась и готова к новым боям. У нас имеются сведения о восстании казаков на Дону. Возможно, скоро мы передвинемся к ним поближе, перейдём на Дон, но не будем терять влияния и связи с Кубанью и упускать из вида общероссийскую задачу. Теперь мы передвигаемся на повозках, но их не хватает. Приходится перегружать лошадей, а это уменьшает скорость переходов. По приказу командующего я с вашей помощью буду проверять обоз — там много безобразий. В то время как мы сражаемся, находятся люди, малодушно скрывающиеся в обозе, предавая этим тех, кто находится впереди. Всех уклоняющихся, а равно и нежелающих вступить в армию, мы с вами выведем за околицу и плетьми отгоним в сторону противника. Я здесь без нагайки, о которой вы все знаете...