— Савельев! Отставить! — рявкнул поменявшийся в лице майор Сухов, хотя по чувствовалось, сделал он это как-то неуверенно. Что-то в его голосе натолкнуло меня на эту мысль.

— Почему отставить? — разъяренно возразил я. — Как я должен был действовать в той обстановке? Я солдат, чуть больше месяца на службе. Простой солдат, которого еще ни хрена ничему не научили! Скажите спасибо, что рядовой Иванец вообще живой! Вместо того чтобы признать собственные ошибки, сидите и пытаетесь свалить вину на солдатаю Офицеры, мать вашу!

— Рот закрой, рядовой! — процедил подполковник, буравя меня свирепым взглядом. — Ты с кем разговариваешь, а? Знаешь, что я могу с тобой сделать?

— Не закрою. Все равно мне. Я не только напарника спас, а еще грамотно все разрулил. Проявил разумную инициативу в сложившейся обстановке, которая могла повлечь смерть! А то, что в яме ваше дерьмо и бревна сгорели… Да кому они нахрен сдались? Лес не пострадал!

Сухов смотрел на меня странным взглядом, где отчетливо читалась растерянность, недовольство и… скрытое уважение. Он-то все понял, в отличии от старшего офицера, озабоченного только тем, что его жирную задницу незаслуженно выдернули из горячей бани…

Пожар это тьфу, за такое даже не накажут. А вот тот факт, что в оцеплении едва боец не погиб и в назначенное время сеанса связи не было, говорил о многом. Ведь никто даже не попытался найти альтернативные способы проверить, что там у нас случилось! Вот это уже очень серьезный залет. Если бы Генка погиб, Павел Сергеевич нашел бы способ со всех причастных три шкуры содрать…

— Сухов! Убери этого с моих глаз! — процедил подполковник. По вспотевшей морде было видно, мои слова заставили его задуматься.

— Савельев, идем! — он ухватил меня за плечо, развернул и подтолкнул к выходу.

Меня, словно заключенного, вывели из штаба.

— Ты это… — майор хотел что-то сказать, но передумал. Взгляд у него резко изменился. — Савельев, бледный что-то. Как себя чувствуешь?

— Я… Голова кружится. Нехорошо мне. — в этот момент меня реально качнуло так, что аж в глазах потемнело.

— Марш за мной лазарет.

По прибытии на место, выяснилось, что у меня температура почти тридцать девять.

— Возможно, пневмония! — выдал вердикт совсем молодой начальник медпункта. — Наверное, без бушлата по территории бродил, вот и подцепил заразу. Так, у меня здесь ничего нет, а без снимка ничего не скажу. Нужно перевезти его в госпиталь.

Меня действительно привезли в Краснодар, правда, почти через сутки. За это время мне только стало хуже, но из-за произошедшего, меня не торопились лечить. Дважды допрашивали, что-то писали на бланках.

Увидев здание 419 военного госпиталя я, несмотря на откровенно дерьмовое самочувствие, высокую температуру и боль в груди, даже улыбнулся.

Сделали мне флюорографический снимок и выявили левостороннюю пневмонию. Положили в пульмонологическое отделение, тут же накормив антибиотиками и витаминами. Заснул как убитый.

Если я прав и нечего не изменилось, то где-то здесь, в стенах госпиталя был и Генка Иванец. Вот только он, скорее всего, находился в хирургическом отделении — все-таки сломанная нога, ранение куда более серьезнее, чем воспаление легких.

Мою историю скрыли.

По версии командования учебки, получалось, что Генка никому о своей болезни не сказал, поехав на стрельбы в уже больном состоянии. Там он дополнительно переохладился, а потому и начались осложнения. Что касается перелома, то его он заработал случайно, упав ночью с двух ярусной кровати в казарме. Чушь и бред конечно. Перед отправкой меня в госпиталь, майор Сухов заранее предупредил, чтобы я держал рот на замке. Судя по всему, подполковник Рыгалов решил выйти из этой ситуации чистеньким. Ну, ну…

Несколько дней я просто отсыпался, пил антибиотики и набирался сил, а потом в одном из коридоров, случайно увидел Генку. Его, с закованной в гипс ногой и громоздкими деревянными костылями, вела симпатичная медсестра, то и дело поддерживая и делая замечания. Генка ворчал как старый дед, но делал то, что ему говорили.

— Эй, военный! — негромко крикнул я, обращаясь к мажору.

Тот недовольно обернулся и застыв, мгновенно поменялся в лице.

— Леха? А ты откуда здесь? — удивленно спросил он. — Почему на тебе больничнаяодежда?

— Думаешь, одному тебе можно болеть? — усмехнулся я, едва не закашлявшись.

— Тьфу ты…

— Я вам не мешаю? — поинтересовалась суровая медсестра, грозно уперев руки в бока. — Гена, ты так упадешь! Ногу не туда.

— Лена, ну перестань, — устало скривился Генка. — Это Леха, свой парень. Если бы не он, вряд ли я до госпиталя доехал бы. Лена, ну правда. Хочешь, я тебе апельсин подарю?

Медсестра Елена, шатенка лет тридцати, была официально приставлена к третьей палате хирургического отделения. В связи с тем, что других больных здесь не было, Генка оказался ее единственным пациентом, за которым требовался уход. Вот Лена и отыгрывалась по полной. Это уже потом появятся еще пациенты.

Глядя на повеселевшего Гену, она смягчилась.

— Ну ладно,– тень улыбки скользнула по ее лицу. — А апельсин себе оставь. Вам витамины нужнее.

— Дружище! — Иванец, неуклюже перебирая и цокая по полу костылями, заковылял ко мне.

При его словах мне даже не по себе стало — после той ночи, Генка полностью изменил ко мне отношение, напрочь забыв о том, что было в школе. Это хорошо, однако осадок-то у меня еще имелся. Впрочем, я не злопамятный. Никак не отреагировал, лишь улыбнулся. Пожал ему руку.

Мы добрались до его палаты, где бдительная медсестра нас наконец-то оставила в покое, заняв стул у дежурного врача.

— Ну, рассказывай! — с любопытством произнес я. — Что было, когда тебя вертушка забрала?

— Да ничего. Я же в полубреду был. Кипишь поднялся такой, ужас… — лениво отмахнулся тот. — Привезли, высадили на каком-то аэродроме. Машиной скорой помощи доставили прямо сюда. Плохо помню, почти все время спал. Самочувствие было настолько дерьмовым, что хотелось поскорее подохнуть. Я несколько дней лежал как бревно. Сегодня вот первый раз из палаты выпустили.

— А на костылях ходишь нормально!

— Да то я на лыжах с отцом в Домбае много раз катался. Что костыли, что лыжы… И то и то, неудобное. В общем, сделали операцию, ногу собрали обратно. Говорят, перелом сложный был, мог вообще без ноги остаться. Сделали снимок, обкололи всего болючими уколами. И сейчас ставят, на заднице уже живого места нет. Ну и все. Каждый день, по три раза процедуры, таблетки, перевязки какие-то. Устал быть амебой неповоротливой. Я тут уже седьмой день. Не, шестой. А, не важно. Ты-то как?

— Да меня на следующий день, к вечеру привезли. Тоже пневмония, хоть и легкая. Я же без бушлата по полям больше километра скакал, мокрый от пота. Вот меня и схватило. И то, врач сказал, что у меня организм крепкий. Выдержал.

Мы некоторое время сидели, разговаривали. Думали, что нас ждет, когда мы вернемся обратно в учебку. Наверняка случившееся на стрельбище скрыли, но перед этим всем раздали люлей и велели молчать. Сухову еще и выговор прилетел, за то, что допустили подобное. Хотя, в целом, его вины тут и не было.

Наказывать нужно было всех, начиная от связистов, которые не проверили рации, выдав их разряженными, и заканчивая дежурными на посту управления. Ведь, по сути, они просто забили болт на то, что одна точка оцепления не вышла на связь в назначенное время. Наши сержанты тоже молодцы — положили на службу, грея задницы в тепле. Ну и конечно же само командование, за общую халатность. Стрельбы еще не были окончены, а те уже решили отпраздновать… Тьфу!

Грубо говоря, сложилось так, что в одно время друг с другом сложилось столько неудачных факторов, что в совокупности и привело к инциденту. Прямо как тогда, на Чернобыльской АЭС в блочном щите управления реактора номер четыре. Двадцать шестого апреля восемьдесят шестого, в час двадцать три ночи.

Конечно, это официальная версия, признанная властями. Но мне казалось, что там было что-то еще…