А еда продолжала прибывать: пирожки с мясом, яйца по-шотландски — в колбасном фарше, обвалянном в сухариках и зажаренном на сковороде. Были, конечно, и сладости: красное и оранжевое желе, банановое бланманже и клубничные бисквиты со взбитыми сливками, шоколадные палочки и пирожные. Под конец праздника зажгли свечи на большом именинном пироге, на котором Лавиния розовым кремом написала: «С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ». Пейшенс и Рут Ормонд вместе задули свечи, и все спели «Happy Birthday».

Вкладом Эмми были голубой марципановый кролик и желтый марципановый же банан на пироге.

— Который из них для меня? — спросила мать Джеймса.

— Банан очень хороший, — неискренне посоветовала Эмми.

— Да, я бы тоже предпочел банан, — поддержал Джеймс, которому синий кролик казался не слишком съедобным.

Эмми просияла, и Рут взяла банан.

— Мм, объедение!

— Я больше не могу, наелась, — сказала Пейшенс. — Кролик твой, Эмми.

Улыбнувшись еще шире, Эмми съела кролика под яростные нападки братьев.

— Ты же знаешь, что Пейшенс ненавидит марципаны! — возмущался Тоби. Но Эмми не обращала внимания. Жмурясь от удовольствия, она доедала кроличье ухо.

— А я очень люблю, — поспешила заверить Рут Ормонд.

После чая были игры: «Прицепи ослику хвост» и «Передай посылку». В последней Джо бессовестно жульничал и получил-таки содержимое посылки — коробку шоколада, но Лавиния и другие были глубоко возмущены.

Через несколько минут Рут Ормонд стала прощаться.

— Замечательный праздник. Я совершенно без сил! — сказала она сыну.

Джеймс заметил бледность под ее макияжем и нахмурился. Все-таки она очень слаба.

— Вы сможете подняться по лестнице?

Она кивнула, улыбнувшись, и вдруг поцеловала его в щеку.

— Спокойной ночи. Спасибо за подарки, Джеймс.

Пейшенс пошла с ней. Джеймс проводил их до холла и спросил:

— Могу я вызвать такси?

— Пожалуйста, — кивнула Пейшенс. Когда она вернулась, он спросил:

— Все хорошо? — и сам был удивлен искренности вопроса.

— Устала, но довольна. У нее был прекрасный день, и вершина его — ваш приезд. Она боялась, что вы не появитесь.

— Так чуть было и не вышло. — Он густо покраснел, старые боль и злость снова поднялись в нем. — В конце концов, почему я должен был приезжать? Чего она ждет? Она переступила через десятилетнего мальчишку, просто снялась и улетела с другим мужчиной, оставив меня с отцом, холодным как лед. Она же знала, что я буду несчастен с ним. Она лишила меня детства. Как она смеет теперь появляться двадцать лет спустя и просить, чтобы я забыл и простил?

Едва дождавшись, пока он закончит, Пейшенс сказала:

— Вы уже не маленький мальчик. Вы мужчина, и прошло столько долгих лет! Вы должны преодолеть прошлое. Бедная Рут очень одинока. Она стара, больна и нуждается в вас.

— Она лишилась права быть моей матерью много лет назад, это был ее выбор, а не мой.

— Дайте ей еще один шанс, Джеймс!

— Почему я должен это делать? — задыхался от боли Джеймс. — Какое право она имеет появляться в моей жизни столько лет спустя? Что она может требовать? — хрипло спрашивал он.

Почему Пейшенс так смотрит на него? Почему на ее выразительном лице читаются презрение, обвинение, холод?

— Действительно, очень глупо с ее стороны, — ледяным голосом произнесла Пейшенс. — Нельзя выжать воду из камня, нельзя добиться чувств от человека, который живет в холодильнике! Но Рут стара и боится смерти. Она цепляется за мечту. Мне жаль ее, и я не хочу причинять ей боль, не то посоветовала бы расстаться со своей мечтой, потому что у вас все равно недостанет доброты простить. Я думаю, в вас нет вообще ничего человеческого.

Ярость клокотала в груди Джеймса. Он тяжело дышал и не мог говорить. Руки сами собой сжались в кулаки, глаза застлали едкие слезы. Она не имеет права так говорить с ним. Значит, таково ее мнение? Он не человек? Он живет в холодильнике?

Справедливость вынуждала признать, что так оно и есть. Отец поселил его в холодильнике много лет назад. Однако с того дня, когда Пейшенс ворвалась в его кабинет, все в жизни переменилось. Но глупо было так увлечься девушкой, слишком молодой для него.

Он не так глуп, чтобы заблуждаться. Пейшенс использует его, пытается им манипулировать, злоупотребляя своей привлекательностью. Конечно, она оправдывает себя добрыми намерениями — все делается ради его матери. Для женщины этого достаточно, чтобы использовать его слабости против него же.

С горечью посмотрел он в ее карие глаза и обнаружил ту же ярость, что бушевала в нем.

А ведь он ей даже не нравится! Он-то пытался убедить себя в обратном, но сейчас на ее лице написано отвращение.

Это была горькая правда. Прежде он легко переносил чужую неприязнь. Теперь он начал интересоваться мнением людей. Несколько недель назад он мог назвать себя твердым в решениях, жестким, уверенным. Сейчас он обнаружил в себе слабость, которая способна разрушить его, если не принять срочные меры.

— В таком случае надеюсь, что вы перестанете досаждать мне, — бросил он Пейшенс.

— Не беспокойтесь. Я никогда больше не буду вам досаждать.

Оба вздрогнули, когда у ворот резко просигналило такси.

Пейшенс сделала глубокий вдох.

— До свидания. — Ее голос был холодным и колючим, как северный ветер.

Джеймс развернулся, открыл дверь и быстро зашагал к такси. Он был здесь в последний раз и никогда больше не увидит Пейшенс. От этой мысли болезненно кольнуло в груди.

«Никогда» — это пустыня, в которой его бросили десятилетним мальчиком. Мать исчезла, и отец сказал, что он ее больше не увидит никогда. И вот это происходит с ним снова, он возвращается на тот мрачный, безлюдный пустырь — только теперь он сам тому причиной.

Неделю спустя Джеймс встретил Фиону на приеме, данном большим американским банковским объединением, у которого был офис в лондонском Сити. В прежние времена гостями были в основном мужчины, но сегодня женщины занимали очень важные посты в деловом мире, и Джеймс не удивился, увидев Фиону в противоположном конце зала. Она разговаривала с несколькими мужчинами гораздо старше себя, и те с удовольствием слушали ее, не отводя глаз. Она походила на светловолосую Клеопатру. Гибкость фигуры подчеркнута туго облегающим черным платьем, темно-красные губы, на веках серебристо-голубые тени, ресницы густо подкрашены.

Джеймс беседовал с одним из клиентов, но время от времени находил Фиону глазами, думая, подойти или дождаться, пока подойдет она. Последнее казалось тактически более правильным. Не в том он настроении, чтобы позволить женщине думать, будто им можно управлять, дергая за нужные нити.

С того момента, как он вышел из дома Пейшенс, Джеймс был раздражен и подавлен. Он знал, что все это замечают. Барни и Инид посматривали на него украдкой, мисс Ропер настораживалась всякий раз, как он раскрывал рот, а блондиночка пребывала в постоянной панике, за которую Джеймс уже отказывался нести ответственность. Поскольку на ее пальце появилось свидетельствующее о помолвке кольцо, он надеялся, что какой-то несчастный намерен жениться на ней и навсегда избавить от нее офис Джеймса. Однако мисс Ропер лишила его этой надежды.

— Свадьба будет только в следующем году, но она не собирается бросать работу. Времена такие, что женщина не может позволить себе оставить работу, выйдя замуж. Вероятно, она будет работать, пока не появится ребенок, но на ближайшие несколько лет это не планируется.

— Вот это разумно. Она едва ли способна сварить чашку кофе, не то что ухаживать за ребенком, — заметил Джеймс и получил от мисс Ропер очередной осуждающий взгляд.

— Вам нужен отпуск, — сказала она и добавила «сэр» жалящим, как оса, голосом. На столе перед Джеймсом возник отпечатанный список. — Вы просили найти время, когда можно будет взять несколько дней без большого ущерба. Боюсь, расписание на следующий месяц слишком плотное.

— Нет, я передумал. Сейчас я не могу отлучаться.