Пейшенс успела открыть, прежде чем он смог остановить ее, и оба увидели на пороге Фиону, чьи арктически-голубые глаза перебегали с растрепанных волос Пейшенс, ее помятого свитера, раскрасневшегося лица и испуганных глаз на Джеймса в махровом халате.

Фиона поджала губы.

— Так вот почему ты опоздал? Я подозревала, что ты еще с кем-то встречаешься.

В наступившей тишине обе женщины смотрели на Джеймса, а он с каменным лицом смотрел в пол. Он не выносил сцен, особенно публичных, терпеть не мог, когда женщины кричали на него, не любил выглядеть смешным. У него был простой способ справляться со всем, чего он не любил. Он просто уходил как можно быстрее.

Сейчас он не знал, что сказать или сделать. Фиона была абсолютно права — как он мог солгать ей? Пора было прекратить отношения с ней. Они не подходили друг другу, и следовало быть честным с ней. Она легко найдет себе другого — красивая женщина из богатой семьи. Множество мужчин рады будут ухватиться за шанс завладеть ею. Большинство из них совершенно не смутит, что она холодна и эгоистична. Он всегда удивлялся тому, что многие из знакомых мужчин женаты на холодных, эгоистичных женщинах и совершенно по этому поводу не беспокоятся. Либо жены были не более чем дорогими украшениями, либо сами мужчины были из такого же теста.

Фиона постепенно доводила себя до состояния всеуничтожающей ярости.

— Если бы я ждала дома, а не приехала посмотреть, что тебя задерживает, я бы так и не узнала, что ты ведешь двойную игру. Верно?

Он не мог спорить. Вероятно, он солгал бы, чтобы избежать неприятностей.

Фиона прочитала признание на его лице и продолжала ледяным голосом:

— Ты соорудил бы какую-нибудь ложь о неожиданном важном сообщении по телефону как раз в тот момент, когда уже собирался выходить, или о пробке на улице, а у меня хватило бы глупости все это проглотить, так? Сколько раз ты уже лгал мне раньше? Ты говорил, что слишком занят на работе, но я полагаю, что ты был занят более интимными делами.

— Извини, Фиона, — напряженно произнес он и почувствовал на себе озабоченный взгляд карих глаз Пейшенс.

Она прошептала, будто Фиона не могла услышать каждое ее слово:

— Джеймс, скажите ей, что она ошибается.

Он помотал головой с выражением неприступной гордости. Зачем Пейшенс пытается толкнуть его в объятия Фионы? Он не собирается падать на колени, исполнять ритуал искреннего раскаяния и молить Фиону о прощении, не чувствуя себя ни в чем виноватым. Все его отношения с ней были ошибкой, и он рад освободиться от них.

Пейшенс серьезно обратилась к Фионе:

— Вы неправильно поняли. Джеймс, поговорите с ней.

— У меня есть глаза. Я все вижу, не волнуйтесь. — Фиона еще раз оглядела их с отвращением на лице, задержала взгляд на измятой одежде Пейшенс, на его голых ногах. — Я все слишком хорошо вижу. Я освобождаю Джеймса от необходимости лгать.

Расстроенная Пейшенс настаивала:

— Нет, вы не понимаете. Это не то, что вы подумали!

Фиона издала нечто среднее между хмыканьем и фырканьем рассерженной кошки.

— Вы бы лучше не лезли. Оставьте его себе, если можете. Но послушайтесь моего совета: не бросайте работу. Нет никаких гарантий, что этот лживый подонок обойдется с вами лучше, чем со мной!

Она развернулась на каблуках и, высоко подняв голову, зашагала прочь с таким видом, будто втаптывала Джеймса в дорожку. Дойдя до своего красного «астон-мартина», она села за руль и завела двигатель. Машина рванула с места с утробным ревом и так быстро скрылась за углом, что, казалось, пламя вырывается из выхлопной трубы.

Она превосходно водит, подумал Джеймс. Вот только чересчур отчаянно, когда злится. Беда в том, что злится она слишком часто и потому может попасть в аварию.

Пейшенс бросила на него неуверенный взгляд:

— Не отпускайте ее так. Езжайте за ней.

— Что, в халате? — Он пожал плечами, а потом по-мальчишески добавил: — И вообще я не бегаю за женщинами!

— Она вам безразлична? — Пейшенс, побледнев, всматривалась в его лицо. — Очевидно, да. Вам все безразлично, кроме бизнеса, так?

— Вот уж спасибо, — с горечью ответил он. Что ж, возможно, он и был таким, пока не встретил ее. Она изменила всю его жизнь. Но он не мог сказать ей этого, не выдавая своих чувств. У него еще осталась гордость.

Пейшенс тихо произнесла:

— Я начинаю понимать, что мать причинила вам большой вред, оставив вас. — Она глядела мимо него на элегантный холл, потом снова посмотрела ему в глаза полным неприязни взглядом. — У вас красивый дом, Джеймс, но это не домашний очаг, а раковина для улитки. Вы в ней прячетесь.

Джеймс побледнел еще сильнее, он не мог принять такого суждения, но не мог и показать ей, как сильно она его ранила. Старые, впитанные с детства правила снова вступили в силу. Скрывай свои чувства, не позволяй другим видеть, что ты оскорблен и несчастен.

— До свидания, Пейшенс. — Если она так о нем думает, нет смысла еще что-то говорить.

В тот вечер он не выходил из дому. Пока Инид собирала для него легкий ужин, Джеймс слушал Моцарта и прочитал пару свежих деловых журналов из Штатов, хотя на самом деле его мысли были далеко от содержания статей и он по многу раз перечитывал одни и те же слова, не понимая, что они значат. Мозг отказывался подчиняться.

— Надеюсь, блюдо окажется сносным, — извиняющимся голосом сказал Барни, входя с подносом. — Инид думала, что вы поедете в ресторан. Покупки намечались на завтра, так что сейчас ей пришлось импровизировать из того, что нашлось.

— Для меня сгодится, — безразлично ответил Джеймс, глядя на тарелку перед собой. Инид разложила веером ломтики свежих груш, увенчав их тонкими ломтиками розовой ветчины, козьего сыра и грецкими орехами. Все это было полито соусом. Он попробовал. Виноградный? Что бы это ни было, пахнет аппетитно и оригинально. Нужно съесть все, чтобы не расстраивать Инид.

Когда Барни вернулся и с удовлетворением посмотрел на пустую тарелку, Джеймс сказал:

— Это было восхитительно. Инид — гений.

Барни облегченно ухмыльнулся, забрал тарелку и поставил второе блюдо.

— Она бывает даже рада таким испытаниям, вы ее знаете. Тут она тоже попробовала что-то новенькое. У нее была только одна цыплячья грудка, вот она и порезала ее на полоски, обваляла в сухариках и обжарила. В соусе сливки и эстрагон. Она знает, как вы любите эстрагон.

Люблю? — рассеянно подумал Джеймс, глядя на зеленоватый соус. Он попробовал. Да, ему понравилось.

— Вы с Инид меня разбалуете, — сказал он Барни.

Он отказался от десерта и пил кофе в кабинете, решив поработать пару часов перед сном. Все равно не заснет — какой смысл ложиться.

— Что-нибудь еще нужно, сэр? — спросил Барни, прежде чем оставить его.

Подняв глаза от разложенных на столе документов, Джеймс помотал головой.

— Нет, спасибо, Барни. Все хорошо.

Барни медлил у двери, и Джеймс снова оторвался от бумаг. В немолодых глазах Барни он увидел тревожную озабоченность.

— Она очень хорошая девушка, — выпалил Барни. — Добрая, сердечная и очень серьезная. Не то что та, другая. Нам с Инид она совсем не нравится.

Похолодев, Джеймс произнес:

— Спокойной ночи, Барни. — Он не собирался обсуждать ни Фиону, ни Пейшенс, и не дело Барни говорить что бы то ни было о них.

Личная жизнь Джеймса не касается тех, кто на него работает, они должны делать свое дело и не лезть к нему в душу. Плохо, когда слуги знают тебя с детства. Как и мисс Ропер, они считают себя вправе высказывать свое мнение, когда захотят. Им даже не приходит в голову, что такая фамильярность непозволительна!

Барни вспыхнул, обиженно глянул на него и молча удалился, оставив Джеймса с чувством вины и в то же время обиды. Почему он должен чувствовать себя виноватым? Барни действительно не должен говорить подобные вещи. Однако Джеймс снял трубку внутреннего телефона и позвонил в комнату прислуги.