— Удивительно, — произнес он, отпуская ее, — ты ведь пылкая женщина. — Теперь он стоял, привалившись спиной к каминной полке, и изучал ее. — Помню, первый раз, когда я занялся с тобой любовью, ты вспыхнула как солома… Вряд ли это было притворством…

— Я предпочла бы не касаться прошлого… — выдавила она.

— Похоже, у нас нет будущего, по крайней мере общего, так что, кроме прошлого, нам и говорить-то не о чем. Разве что о том, много ли у тебя шансов обрести счастье с Бомонтом…

Она приняла вызов:

— Гораздо больше, чем с тобой! Он хоть любит меня. А ты вообще ничего ко мне не испытывал…

— Еще как испытывал. Я, хоть и знал о твоих затеях, сразу увлекся. Презирал себя за эту страсть, за то, что не устоял перед примитивной охотницей за деньгами, но все равно бешено ревновал, стоило тебе улыбнуться отцу.

Он говорил о своей любви как о давно минувшем мимолетном увлечении, но сознавать, что он когда-то хоть что-то к ней испытывал, было приятно.

— Скажи-ка, Джо, — оборвал ее мысли его хрипловатый голос, — если бы не появился я, ты вышла бы замуж за отца?

— С чего ты взял, что он предлагал мне это?

— Он был влюблен в тебя. А иначе с чего ему было оставлять тебе половину наследства?

— Генри был ко мне привязан, но это совсем не то. Не знаю, с чего он оставил мне половину наследства, но при таких обстоятельствах, ей-богу, лучше бы он этого не делал.

— Разумеется, было бы лучше мне сидеть в Бостоне, а тебе вдруг оказаться богатой вдовой, — усмехнулся Куинн.

— Я не вышла бы за него замуж. Об этом и речи не было.

— Ты говорила, что он был тебе дорог.

— Говорила. Но я, скорее, видела в нем отца.

— Не «папочку»?

— Подарков он мне не делал, если ты это имеешь в виду.

Куинн выпрямился.

— В самом деле?

— Конечно. Только медальон, который я получила к двадцать первому дню рождения. Ты знал о нем, видел, как я его носила.

Дешевый серебряный медальон, купленный в Ковент-Гардене во время ее с Генри поездки в Лондон. Элизабет загляделась на него у какого-то прилавка. Заметив, что медальон ей нравится, Генри настоял, чтобы она приняла его в качестве подарка ко дню рождения.

— О медальоне я знаю, — нетерпеливо оборвал ее Куинн. — Ну а серьги?

— Серьги? — Она непонимающе взглянула на него. — Какие серьги?

Куинн вытащил из кармана куртки мягкий кошелек и, что-то вынув из него, протянул на ладони сережки в виде двух русалок, которые накануне вытащил у нее из ушей.

Столько произошло с тех пор, что она совсем забыла про них.

— Правда прелестные? — Он пристально вглядывался в ее лицо. — Необыкновенно тонкая работа.

— Пожалуй, — согласилась она, — но при чем тут Генри?

Будто не услышав вопроса, он заметил:

— Я не видел, чтобы ты их носила, когда мы только познакомились.

— Тогда у меня их не было.

— Или ты их прятала.

— Прятала? Зачем мне было их прятать?

— Чтобы я не узнал, что Генри подарил их тебе.

— Генри мне их не дарил.

— Ты отрицаешь это?

— Конечно!

— Тогда откуда они у тебя? Ты говорила, что твоя семья бедна, а таких украшений на базаре не купишь.

Она вспыхнула.

— Не твое дело, откуда они у меня! Отдай сейчас же.

— Нет уж. — Не обращая внимания на ее возмущенный протест, он положил их обратно в кошелек. — Мне надо кое-что проверить. Если Генри тебе их не дарил…

— Нет, не дарил, — со злостью перебила она.

— …а сказать, откуда они, ты не хочешь… значит, ты взяла их сама.

Элизабет потрясенно уставилась на него.

— Взяла? То есть украла? Да как ты смеешь! — Возмущение душило ее.

— Если окажется, что я не прав, я извинюсь перед тобой, — ровно произнес он. — Хотя мне вряд ли придется извиняться — слишком хорошо я тебя знаю.

— Может быть, тебе и кажется, что ты хорошо меня знаешь, но я не воровка!

— То есть Генри тебе их все-таки подарил?

— Я же сказала, нет… — Терпеть все это больше не было никаких сил. Элизабет решительно поднялась. — Я иду спать. — И направилась к двери.

— Ты позволишь задержать тебя на минутку? — Что-то в его голосе заставило ее резко остановиться. — Тебе это может пригодиться.

Она обернулась и увидела, как он протягивает руку за письменный стол и достает небольшой чемоданчик. Это был ее чемоданчик.

— Где ты его взял? — Изумлению Элизабет не было предела.

— Нашел у тебя в шкафу, сегодня утром. Пока ты была в ванной, я не терял времени и кое-что собрал на тот случай, если нам придется остаться здесь ночевать.

Она захлебнулась от такой наглости.

— Значит, ты все это подстроил.

— Мне казалось, что этот вопрос ты уже для себя решила.

— А вот и доказательство! Зачем тебе это понадобилось?

— Если память мне не изменяет, и на этот вопрос ты ответила.

— Но ты обещал ничего не говорить Ричарду.

— И не скажу, что бы ни случилось.

— А что может случиться? — испуганно встрепенулась она.

Он пожал плечами.

— Кто его знает? Если хочешь чего-нибудь горячего перед сном, я нашел банку шоколада…

— Нет, не хочу, спасибо.

— Совсем не хочешь? Это может помочь заснуть.

— Не нужна мне твоя помощь, — сдавленно проговорила она.

— В таком случае приятных сновидений.

Вдруг он подошел совсем близко, обхватил ладонями ее лицо и, бесстыдно-чувственными глазами остановившись на губах, предложил:

— А что, если нам поцеловаться на сон грядущий, в память о былом?

— Нет! — Ее возглас прозвучал сердито и испуганно.

— Что это вдруг? Кого ты боишься, меня или себя?

Она не успела ответить. Опередив ее протест, он наклонил голову и, захватив губами ее рот, закрепил поцелуем свое непререкаемое мужское право.

Губы у нее беспомощно приоткрылись, Куинн обхватил ее руками и крепко прижал к себе.

У Элизабет закружилась голова, она обмякла в его объятиях, и мир пропал, остались только руки Куинна, его голодные и жадные губы.

Она уже готова была сдаться, когда в подсознании прозвучал сигнал тревоги. Собрав последние силы, Элизабет вырвалась и, зажав рот ладонью, стояла, шатаясь, как пьяная, с потемневшими, ошеломленными глазами. Казавшийся не менее ошеломленным Куинн пыхтел, словно после забега.

Он очнулся первым.

— Для поцелуя на сон грядущий, пожалуй, слишком возбуждающе, — прохрипел он. — Похоже, твои опасения были не напрасны… А как насчет того, чтобы провести ночь в моих объятиях? Ты не передумала?

Выражение неприкрытого желания на его лице поразило ее.

— Нет, не передумала, — отозвалась она и повернулась к двери.

— Не забудь свои спальные принадлежности, — напомнил он и тихо добавил: — Если передумаешь, я буду тебя ждать.

Подхватив чемоданчик и сумочку, Элизабет устремилась к себе, едва держась на трясущихся ногах.

Уже в своей комнате она опустила вещи на низкий сундучок и, дрожа, села на кровать. В дверь был врезан замок, но она знала, что запираться нет необходимости — Куинн не придет, он дождется, чтобы пришла она.

Нет, ей нельзя, ни в коем случае нельзя с ним связываться. Это было бы полным сумасшествием.

Однако воспоминание о его страсти, словно огромный кулак, сжимало ей сердце. У нее болела грудь, воля готова была изменить ей.

Этого нельзя было допустить.

Склонив голову, крепко сцепив руки, Элизабет боролась со своим желанием.

И победила.

Она оглядела просторную комнату: белые стены, низкие потолочные балки, половицы из мореного дуба, старинная мебель. Она всегда любила эту комнату за простоту и вид на бухту и старый город.

Как и говорил Куинн, все осталось почти без изменений. На кровати лежало ее любимое лоскутное покрывало ручной работы, в ванной висели полотенца ее любимого персикового цвета, как будто в доме ждали ее возвращения.

В шкафу еще осталось кое-что из одежды, кругом были разбросаны ее личные вещи: дорожный будильничек, очки, программка поп-концерта, а на пузатом комоде в простой деревянной рамке стояла фотография ее и Генри.