Элизабет застонала. Куинн поднял голову и поцеловал ее в плотно сжатые губы.

— Раскрой для меня рот… Ты же знаешь, что тебе этого хочется.

Его натиск она бы еще выдержала, но эта доводящая до изнеможения ласка отнимала последние силы к сопротивлению, лишала воли.

Элизабет со вздохом приоткрыла губы, и он печатью поцелуя скрепил свое право обладателя.

Она покорно обвила его за шею и притянула к себе. Когда он пристроился у нее между ног, ее тело приняло его как свою часть.

Они придавались любви, испытывая самую чистую, самую интимную человеческую радость.

И только маленький уголок ее сознания жалобно протестовал, говоря ей, что нет большего унижения, чем любить мужчину, который презирал не только ее, но и самого себя, за то, что испытывал к ней желание.

Когда все кончилось, когда сердцебиение и дыхание восстановились, Куинн приподнялся и отодвинулся, и она почувствовала внезапный холод и утрату.

Куинн между тем сиял — то ли от полученного удовольствия, то ли от одержанной победы.

Он притянул ее к себе, положил ее голову себе на плечо и поцеловал. Его голос показался Элизабет несносно самодовольным.

— Думаю, нам пора прекратить болтать об отъезде и заняться планами на будущее. В прошлом году мне пришлось много времени провести на Уоллстрит, так что я уже подумывал, не передать ли кому эту часть дела или переехать в Нью-Йорк. У тебя будет время осмотреться — может, устроимся в Бостоне, выберешь, где тебе больше нравится…

Итак, он решил, что выиграл не только сражение, но и войну в целом.

Ну уж нет!

Элизабет беспокойно зашевелилась, как муха, залетевшая в паутину. Встретив вопросительный взгляд Куинна, она произнесла первое, что пришло в голову:

— Который час?

Он взглянул на часы:

— Почти половина второго.

— Полвторого! — не веря, воскликнула она.

Он рассмеялся.

— Мы столько трудились ночью, да еще такая погода… — Он кивнул на окно. За серыми клубами тумана ничего не было видно. — Вполне можем остаться в постели до вечера.

— Я не знаю… — начала она, но, увидев его изменившееся лицо, поспешно добавила: — Мне пора поесть.

Он провел длинными пальцами по ее щеке и подбородку и предложил:

— Поскольку нам предстоит нагнать пять лет, а сейчас у нас медовый месяц, если ты побудешь здесь, я совершу набег на кладовку, и мы пообедаем в постели.

Она постаралась говорить ровно:

— Я предпочла бы встать. Не люблю есть в постели.

— Хорошо, — с явной неохотой согласился он и чмокнул ее в щеку.

Элизабет встала с кровати и, чувствуя на себе взгляд Куинна, поспешно натянула пеньюар.

Она шла к двери, когда Куинн вдруг с лукавой ухмылкой спросил:

— Не хочешь принять душ вместе?

— Нет, спасибо, — чопорно ответила Элизабет и ринулась прочь.

У себя она в рекордное время приняла душ, натянула свитер и юбку, запихнула все остальное обратно в чемоданчик и спустилась на кухню.

Включив свет, чтобы разогнать тоску пасмурного ноябрьского дня, Элизабет открыла дверки кладовки и, пробежав глазами по полкам, нашла консервированные сосиски, ветчину и томаты. Поставив все это жариться, она вынула из морозильника батончик хлеба.

Кофейник уже шумел, а она раскладывала по тарелкам импровизированный обед, когда появился Куинн в серых брюках и черной рубашке поло.

— Мм… вкусно пахнет.

Запустив руку ей в волосы, он откинул их и запечатлел поцелуй у нее на затылке. Потом сел за стол.

Он ел с явным аппетитом, Элизабет же еле ковыряла вилкой — ей не давала покоя мысль, что они будут делать, когда снова окажутся в Лондоне?

— Что-нибудь не так? — Его вопрос заставил ее вздрогнуть.

— Нет, ничего. — Голос выдавал ее тревогу. — Конечно, ничего.

— У тебя какой-то отсутствующий вид. Не замышляешь ли ты чего?..

— Я просто задумалась.

Он насупился.

— Судя по выражению твоего лица, мысли у тебя невеселые.

Ругая себя и стараясь отвести подозрения, Элизабет между тем сказала правду:

— Я не знаю, как сообщить все Ричарду. Боюсь, это будет для него потрясением.

— Еще бы не потрясение! Женщина, которую он считал своей, оказывается моей! — Куинн явно торжествовал. — Впрочем, в утешение я готов уступить ему бриллиант…

Что-то мелькнуло в лице Элизабет, и Куинн сделал паузу.

— А может, ты не хочешь, чтобы он достался ему? Может быть, предпочитаешь оставить его себе?

— Нет, ни за что.

— Тогда в чем дело?

— Ты как-то очень грубо выразился, — пробормотала она. — Бедный Ричард наверняка обидится и будет сильно переживать…

— Думаю, он обиделся бы гораздо сильнее, если бы ты все-таки вышла за него замуж… Я поначалу чертовски ревновал каждый раз, когда произносилось его имя. Потом я понял, что, несмотря на все твои уверения, до страсти там далеко… А я твердо придерживаюсь той точки зрения, что каждому мужчине нужна искренне любящая жена.

— Всем, кроме тебя? — выпалила она.

Куинн не выдал волнения.

— Пусть ты меня и не любишь, но ко мне ты испытываешь гораздо более глубокие чувства, чем к нему.

Отпираться было бессмысленно. К Ричарду она питала симпатию и уважение, чувства к Куинну были значительно сложнее и глубже… В них соединялись любовь и ненависть, стремление быть рядом и потребность бежать, тепло, нежность и жгучая обида.

Куинн смотрел на нее из-под ресниц, будто ожидая возражений, но она, закусив губу, молчала.

— Ты, наверно, захочешь поговорить с Бомонтом, перед тем как мы отправимся в Штаты? — выждав мгновение, спросил он.

— Да. — С Ричардом надо было поговорить как можно скорее, и с Куинном ни в какие Штаты, ни куда бы то ни было еще она не поедет. Хорошо бы скрыться от него в Кентль-коттедже, запереть дверь у него перед носом…

А Куинн продолжал:

— Конечно, признаваться жениху в том, что у тебя уже есть муж, по телефону несколько странно… Так что придется подождать, пока он вернется из Амстердама. И даже в этом случае мы можем ехать в среду, в крайнем случае в четверг. Если лететь в Нью-Йорк на «конкорде», я, может быть, даже успею на Всемирную конференцию банкиров, прежде чем мы отправимся в настоящее свадебное путешествие. Кстати, о путешествиях. Не отправиться ли нам на Гавайи? Если у тебя нет других соображений.

Он ждал ответа, и она пробормотала, что Гавайи — это прекрасно, и, не поднимая глаз, принялась убирать со стола.

Она складывала тарелки в раковину, когда он отодвинул стул и спросил, не нужна ли помощь.

— Нет, спасибо, — вежливо отозвалась Элизабет и, стараясь не смотреть на него, услышала, как он уходит с кухни.

За окном, над морем, над запущенным садом, висел густой туман. Если поскорее не выехать, до Лондона можно и не добраться.

Наведя порядок, Элизабет вытерла руки и поспешила к себе — забрать чемоданчик и сумку. Оставив все в холле, она пошла искать Куинна.

К ее изумлению, в кабинете горели все лампы и весело полыхал огонь в камине.

Куинн, похоже, никуда не собирался, он сидел за письменным столом и перебирал какие-то тетради.

— Не пора ли ехать? — Вопрос прозвучал несколько более нетерпеливо, чем ей бы хотелось.

— Куда спешить? — мягко поинтересовался он.

— Так нам… Можно прозевать отлив… А туман становится гуще…

— В крайнем случае останемся. Еды хватает, с голоду не умрем.

— Нет, но мне… хочется вернуться.

— У тебя срочное дело?

— Мне неуютно здесь, — скороговоркой произнесла она. — Вспомни, я вообще не хотела сюда ехать.

— Совесть замучила? — вкрадчиво спросил он. — Нет.

— В таком случае почему бы тебе не посидеть у камина и не подождать, пока я просмотрю вот это?

Деваться было некуда, Элизабет села.

— Кстати, не знаешь, Генри вел дневник? — снова обратился к ней Куинн.

Она покачала головой:

— Вряд ли. Писал он много, но я ни разу не видела у него ничего похожего на дневник.