Ни ответа, ни привета. Я сдался, открыл дверь и выпустил их на улицу.

Вернувшись в кабинет, я, не подходя к своему столу, сразу же занялся освещением. В кабинете было восемь осветительных средств различного вида и назначения. Одна лампа была вделана в потолок; это была огромная перехваченная обручем алебастровая чаша восточного происхождения, которая приводилась в действие с помощью стенного выключателя, вторая размещалась на стене прямо за креслом Вульфа, третья стояла на его столе, четвертая – на моем, пятая призвана была освещать наш большой глобус, и еще три лампы предназначались специально для освещения книжных полок. Та, что размещалась на столе Вульфа, была зарезервирована исключительно для деловых занятий – таких, как, например, разгадывание кроссвордов. Лампа на стене за его спиной служила для чтения. Все остальные мне, идя навстречу пожеланиям Вульфа, надлежало держать одновременно включенными. Обойдя все выключатели, я взял свою записную книжку и удостоил взглядом Роллинса.

– Они ушли? – спросил Вульф.

– Да, сэр. Никаких комментариев.

Роллинс непринужденно, будто у себя дома, развалился в нашем краснокожем кресле, хотя, честно говоря, ему за глаза хватило бы и кресла половинного размера. При этом он, в отличие от Кэрол Уилок, отнюдь не производил впечатления человека, страдающего от недоедания – все, что от него осталось, выглядело вполне здоровым. На лице при беглом осмотре можно выло заметить только широкий подвижный рот да очки в массивной темной оправе. Правда, если хорошенько приглядеться, можно было заметить еще нос и подбородок, но для этого уже надо было сконцентрироваться.

Конечно, при таких очках трудно что-нибудь утверждать наверняка, но мне показалось, что он ответил на мой взгляд.

– Вас ведь зовут Гудвин, не так ли? – спросил он.

Я признался.

– Значит, это вы натравили на меня этого Янгера? Надеюсь, вы не ждете от меня благодарности? Я во всяком случае её не испытываю, – он переключился на Вульфа. – Ну что ж, не будем терять времени. Должен признаться, что я пообещал прийти сюда и выполнил свое обещание, только чтобы убить время. Я, знаете ли, оказался в жутко тяжелой ситуации, даже не вижу, как выбраться из нее, сохранив честь и достоинство, так стоит ли еще отказывать себе в удовольствии лично познакомиться со знаменитой ищейкой? – он улыбнулся и потряс головой. – Нет-нет, я вовсе, не хочу никого обидеть. Мне ли в моем положении еще кого-то обижать. Так о чем же мы с вами будем говорить?

Вульф внимательно разглядывал собеседника.

– Мне кажется, мистер Роллинс, вы слишком уж предаетесь отчаянию. Моим клиентом является фирма «Липперт, Бафф и Асса», но во многих отношениях ваши интересы здесь совпадают, и их честь и достоинство затронуты в этом деле не меньше, чем ваши. И все это еще можно спасти. Вы же вдобавок к спасенной чести можете получить еще и приличную сумму денег. Значит, вам пришлось не по вкусу предложение мистера Янгера?

Он продолжал улыбаться.

– Разумеется, я знаю, что мне следует проявлять снисходительность.

– Вы имеете в виду мистера Янгера?

– Да нет, вас всех. Ведь мы с вами мыслим совершенно различными категориями, у нас разные системы ценностей. Для меня эта ситуация в высшей степени унизительна, но мне некого винить, я оказался в ней только из-за своего же собственного безрассудства. Я сам вырыл себе могилу, все это правда, но понимать и признавать это вовсе еще не значит не испытывать отвращения при виде могильной плесени и кишащих червей. Вы можете вернуть мне мою работу?

– Работу?

– Да, работу. Я преподаю историю в Бемисском колледже, но это продлится уже недолго. Думаю, вас весьма позабавит, если я расскажу вам… нет, пожалуй, вернее будет сформулировать это иначе… Меня весьма позабавит – так лучше, – если я расскажу вам одну историю. Однажды осенью один мой коллега шутки ради показал мне объявление об этом конкурсе, представляете, он сказал, что это может заинтересовать меня как ученого и как преподавателя. Первая головоломка оказалась простой до идиотизма, не умнее была и вторая, их показал мне все тот же коллега. Мне стало любопытно, как долго может продолжаться подобный идиотизм, и я стал по мере их появления доставать себе все новые стихи. Вскоре я обнаружил, что меня это стало задевать. Дело в том, что я поставил себе цель разгадывать стихи, не обращаясь ни к каким книгам, но на двенадцатом мне пришлось нарушить зарок, просто чтобы освободиться, а то это уже превращалось в какую-то навязчивую идею.

Он скривил губы.

– Сказал ли я вам, что не участвовал в конкурсе?

– Нет.

– Ну так вот, я в нем не участвовал. Я смотрел на это как на развлечение, как на забавную игру. Но после того как мне удалось разгадать двадцатый, который, должен признаться, оказался довольно простым, я взял и послал сразу вступительную анкету вместе со своими ответами. Если вы спросите меня, почему я это сделал, я ничего не смогу вам ответить. Полагаю, что па низших уровнях моего сознания постоянно бродят какие-то грязные примитивные страстишки и вот в какой-то момент им почему-то удалось одержать верх. Они не имеют непосредственной связи со мной как таковым. На следующее утро я пришел в ужас от содеянного. Я стал профессором в тридцать шесть лет. Я был серьезным и способным ученым, на моем счету уже две монографии, и у меня были вполне четкие честолюбивые планы, которые я намеревался во что бы то ни стало осуществить. Если я выиграю приз в парфюмерном конкурсе, духи называются «Пур амур», это будет несмываемое пятно на моей карьере, а если мне выпадет получить какой-нибудь из главных призов, полмиллиона или четверть миллиона, то этого мне никогда не пережить.

Он улыбнулся и потряс головой.

– Вы, конечно, вправе мне не поверить, но я действительно был в ужасе, ведь как только меня уведомили, что я вместе еще с семьюдесятью участниками вышел в полуфинал и выслали еще пять стихов, которые надо было разгадать за неделю, я за четыре дня нашел ответы и тут же их отправил. Могу уповать только на то, что, возможно, у шизофрении есть разные формы и она может протекать самым невероятным образом. В противном случае мне не останется ничего другого, как обратиться к демонологии. Помню, когда-то на меня очень большое впечатление произвела одна немецкая книга, её написал некто Роскофф и называется она «Geschichtedes Teufels», что значит «История дьявола». Короче говоря, я послал эти ответы, меня пригласили приехать в Нью-Йорк, и уже двадцать четыре часа, как я здесь. И вот теперь я оказался замешанным не только в парфюмерном конкурсе – меня и так уже, наверное, называли бы теперь Роллинс Пур Амур, – но вдобавок к этому еще и в убийстве, прогремевшем на всю страну cause celebre[1]. Так что я уже конченый человек. Даже если я не уйду из колледжа сам, меня все равно оттуда уволят. Вы не можете найти мне работу?

Меня все время так и подмывало попросить его снять очки, очень уж хотелось посмотреть ему в глаза. Конечно, если судить по его непринужденным манерам, голосу и снисходительной улыбке, то все вроде получается вполне правдоподобно – прекрасный мужественный рыцарь, не роняющий достоинства под ударами злой судьбы. И все-таки, как бы упорно мне ни навязывали этот товар, что-то мне с трудом верилось, что с понятием «несчастье» может ассоциироваться сумма в полмиллиона долларов, даже если речь идет о столь высокообразованном человеке. Вот мне и хотелось заглянуть в его глаза. Но увы, все, что мне удавалось увидеть, это отражение верхнего плафона в стеклах его очков.

– Положение действительно сложное, – согласился Вульф, – и все-таки вы слишком отчаиваетесь. На эти деньги вы могли бы, например, учредить какую-нибудь академическую стипендию.

– Да, я уже думал об этом. Но вряд ли это существенно облегчило бы мое положение, – он улыбнулся. – Самым простым было бы признаться в убийстве. Вот это бы мне помогло.