Теперь кивнул штатский.

Возмущению Беланова не было предела. «Замочить» своего, который и знать ничего не знает! Лучше бы оставаться в «конторе» и получать гроши. Хоть и много слухов ходило про их службу, но такого там не было. А здесь раз — и бойца в расход. Капитализм, дери его в душу! Правда, пенсион вдова получит такой, какой государство выделяет на полсотню «двухсотых»*. Ладно, сам выбрал свою долю.

— И еще. Бухгалтер в РУОПе всем объясняет, что его перепутали. Нужно, чтобы ему не поверили.

— Что надо сделать?

Теперь штатский разозлился всерьез:

— Если не можете сами принять решение, попросите у меня отпуск. Я подпишу.

На этот раз похолодел и «генерал». Не такой уж он был великой шишкой, чтоб быть застрахованным от подобного отпуска.

— Мы все понимаем. Бухгалтер исчезнет. Его семья тоже.

Штатский молчал. «Генерал» лихорадочно соображал. Говоря про семью, он предлагал с запасом. Выручил Андрей.

— Семья не исчезнет, — скучно сказал он. — Если она исчезнет, то это будет непонятно. А вот если их всех убьют, то, значит, довели дело до конца. И бухгалтер был не прав, утверждая, что кто-то просто обознался. — Андрей ощущал себя наевшимся дерьма. Но сейчас ему даже как будто нравилось раздвигать барьеры, которые еще три года назад казались незыблемыми.

Молчание штатского теперь было явно благожелательным. Беланов решил закрепить успех:

— А что за фирма у этого ловкача?

— Рекламное агентство. — Штатский впервые посмотрел на Андрея с любопытством.

— Большое?

— Никакое. Ездят на подержанных тачках и отдыхают в Испании.

— Можно им подбросить заказ? Большой. С тендером. Ненадолго, но след собьет. По серийному… — слово «убийство» Беланов не смог выговорить, — происшествию будет работать «уголовка». Они начнут отрабатывать бизнес. На это уйдет время.

Штатский вновь кивнул, и по неприязненному взгляду «генерала» Андрей понял, что мяч попал в корзину. Настроение сразу поднялось. В конце концов, ни Наполеону, ни Суворову, ни Жукову никто не припоминает, какой ценой они стали великими полководцами. А здесь всего-то несколько человек. К тому же все бухгалтеры — жулики. Это они разграбили Россию.

— Я сделаю сам, — уже уверенно заговорил Беланов. — Мне нужны еще двое по моему выбору. — И всё. Никаких лобовых атак. Проблем от того филиала не будет?

— Бухгалтер решил все проблемы из автомата, — улыбнулся штатский. На этот раз не только губами.

Андрей пришел к выводу, что не одному ему нравится этот неведомый ловкач-бухгалтер.

— О'кей. Он мой. — Теперь он был уверен, что штатский определенно им доволен. И что «генерал» определенно его ненавидит. Ну и хрен с ним. Здесь играют серьезные мужчины. В случае чего молодая жена «генерала» получит отличное наследство. А его старая жена уже и так все имеет…

Уже под вечер Ефим добрался до окружной. В связи с чеченскими событиями и терактами в столице милицейское начальство демонстрировало свое усердие. А именно: широкое шоссе на въезде в город было перегорожено до размеров проселка, и в это бутылочное горлышко с трудом протискивались автомобили. Гаишники, или как теперь какой-то умник придумал — гибэдэдэшники, стояли сбоку от потока, время от времени выдергивая непонравившееся авто на обочину. Но до места неестественного отбора еще нужно было добраться.

Береславский потерял полчаса, пробираясь сквозь кучу автомобилей и матеря борцов с терроризмом.

Вообще его отношение к милиции было непростым. С одной стороны, он еще с журналистских времен собственной шкурой прочувствовал их труд — не раз выезжал на задания и с пэпээсниками*, и с гаишниками, и с «уголовкой». И он прекрасно понимал, что если бы не милиция, то страну захлестнул бы беспредел. Береславский имел богатый опыт общения с криминалом — и журналистский, и личный, — как-никак вырос на 101-м километре. А потому иллюзии насчет честных и благородных рыцарей ночи его никогда не туманили. Однако, с другой стороны, любое ограничение свободы раздражало, особенно когда эти ограничения были вызваны желанием не решить проблему, а продемонстрировать усилия в этом направлении.

Но вот наконец и его «сотка», не вызвав никаких подозрений, проползла сквозь дорожное игольное ушко и вырвалась на оперативный простор. Ефим поддал газа, приоткрыл окошко, выдувая из салона накопившиеся в «пробке» выхлопы (режим фильтрования в кондиционере не работал, а за починку просили много денег), и стал наслаждаться быстрой ездой.

Как оказалось, недолгой.

Уже через пять минут вольного полета показалось новое столпотворение. Это было слишком: время — «непробочное». Но что было, то было. Железные ряды авто, перистальтически подергиваясь, подтягивались к светофору, а вдоль машин прохаживались и прокатывались на колясках инвалиды — новая примета столичных пробок. Все они были в камуфляже, выставляя на обозрение обрубки ног и рук.

Кто поскромнее, просто двигались вдоль машин. Кто поактивнее — стучали в окна и требовали жалости.

Ефим никогда не подавал на перекрестках. Во-первых, он имел информацию о структуре этого бизнеса. А во-вторых, в пробках поддатые инвалиды легко могли оказаться под колесом, и Береславский не хотел даже косвенно способствовать этому.

Он демонстративно отвернулся от очередного, идущего обходом, страдальца. Тот прошел мимо «сотки» и остановился у впереди стоящего «Лэндкрузера». Владельцы джипов, по наблюдениям Ефима, в среднем были более сентиментальны. Вот и здесь окно открылось, и рука, щедро украшенная татуировкой, протянула инвалиду несколько бумажек. Тот торопливо их принял, и, не благодаря, неловко развернулся в сторону Ефима.

На мгновение их глаза встретились. Узнавание и реакция случились одновременно. Поток двинулся, Береславский «протянул» машину к инвалиду.

Центральный замок щелчком открыл заднюю дверь, стекло на своей двери Ефим опустил чуть раньше.

— Садись, Атаман!

— Спасибо, не надо, — угрюмо ответил инвалид.

— Садись, засранец! — рявкнул Ефим.

Инвалид вздрогнул и, неловко подгибая протезную ногу, полез в салон. Сзади гудели вынужденно остановившиеся машины, но Ефим никогда не обращал внимания на подобные мелочи. Через мгновение «Ауди» тронулась, и заторможенный Ефимом железный поток вновь пришел в движение.

25 лет назад

Береславский попал в этот лагерь по старым горкомовским завязкам. В 17 лет работать вожатым было еще не положено, тем более с таким контингентом. Однако, как говорит известная поговорка, если нельзя, но очень хочется, то можно. Ефим эту поговорку модернизировал, изменив слово «можно» на «нужно».

Вот и сейчас, поулыбавшись Лене, старой, лет двадцати семи, мымре, знакомой ему по пионервожатским походам (опять же Ефим пионервожатым никогда не был, но ему нравилась девочка Алла из этой команды, и уже давно никто не задавался вопросом, почему он участвует во всех пионервожатских тусовках), пошептавшись с Игорем, выдвинувшемся в горком из комитета комсомола их школы, и посоветовавшись со Львом Борисовичем, замдекана института, куда его только-только приняли, Ефим оказался на пункте сбора спецпионерлагеря «Радуга».

Пионервожатый 1-го отряда Ефим Береславский слабо представлял себе свои будущие обязанности, но кое-что знал точно. Ему должны были заплатить 37 руб. 50 коп. за отработанный месяц плюс бесплатное питание. Он получал трудовую книжку, и с этого момента ему шел трудовой стаж. И наконец, он избавлялся от институтской сельхозповинности: Лев Борисович без радости, но с уважением прочитал горкомовское предписание о направлении Ефима на работу в лагерь по воспитанию трудных подростков.

— Ты там поаккуратнее, — сказал Лев Борисович и пожал ему на прощание руку.

А еще Ефим жаждал романтики. Для своих лет он хорошо знал уголовный мир и откровенно его боялся. Но подлость его характера как раз в том и заключалась, что если Ефим чего боялся, то туда и лез.