Бадж откланялся и засеменил прочь, вне себя от ярости. Обвинения Эмерсона, признаться, даже мне показались несправедливыми. Не помню случая, чтобы «пустые любезности» отвлекали профессора от дела против его воли. А к его светлости Эмерсон по-прежнему относился с добродушной — и оттого еще более подозрительной — снисходительностью. К примеру, нисколько не возражал против просьбы Сент-Джона сопроводить нас к выходу.

— Всегда мечтал понаблюдать за работой настоящего детектива, профессор, — заметил его светлость. Ну кто бы устоял против такой галантности?

Как ни печально, все наши усилия оказались тщетны. Из Третьей галереи на улицу можно было выйти разными путями: по западному коридору верхнего этажа, а затем к парадной лестнице; или же по черной лестнице и через весь первый этаж к главному выходу. Никто из охранников не заметил ни джентльмена с пакетом, ни какого-нибудь неестественно тучного (мое предположение) человека.

Его светлость все больше молчал, но за действиями профессора наблюдал с неустанным интересом. Отбросив надменность, он продемонстрировал острый ум, немалую эрудицию и даже подал несколько дельных советов. Меня это нисколько не удивило. Эмерсону всегда удается выудить все самое лучшее из тех, с кем его, пусть даже ненадолго, сталкивает жизнь.

К главному выходу поспешно стекались последние посетители, и охрана уже готова была закрыть музей. Эмерсон лично знаком со многими охранниками; пока он беседовал с ними, пытаясь освежить их память, ко мне и Сент-Джону присоединился молодой человек, до сих пор томно подпиравший колонну.

— Ну наконец-то, — протянул он дрожащим голосом. — Надолго же ты там застрял, Джек. Скучно же, ей-богу. Тоска смертная, хоть волком вой.

— Сам виноват, Нэд, — отозвался Сент-Джон. — Не поленился бы пойти — не скучал бы. Такое представление пропустил!

— Правда? — Томящийся юнец поднял трость и припал губами к набалдашнику, словно младенец к зубному кольцу.

Не иначе как тот самый граф Ливерпуль, догадалась я, и, разумеется, не ошиблась. Представив нас со свойственной ему небрежной галантностью, Сент-Джон добавил:

— Профессор и миссис Эмерсон — известные археологи и детективы. Помнишь, Нэд? Я тебе о них рассказывал. Мне сегодня посчастливилось наблюдать их за работой.

В ответ на это откровенно язвительное замечание Эмерсон набычился. Граф Ливерпуль визгливо хихикнул:

— Что ты говоришь! Правда?!

Наряд родовитого отпрыска в лоске не уступал, а скорее даже превосходил одеяние Сент-Джона, однако до элегантности облика своего старшего приятеля граф Ливерпуль не дотягивал. Ни безукоризненный покрой сюртука, ни блеск гигантского бриллианта в заколке шейного платка не могли приукрасить его чахоточную худобу и нездоровый цвет изможденного лица. А на улыбку, демонстрирующую полный рот гнилых и черных, как у древнего старца, зубов, невозможно было смотреть без слез.

— Археологи — да, ваша светлость, но не детективы! — возразила я. — Нас сюда привело исключительно желание поближе познакомиться с экспонатом, который ваш отец, упокой господи его душу, любезно преподнес Британскому музею. Весьма щедрый жест. Жаль только, что последствия его оказались столь печальны.

— Правда? Э-э... ну да... печальны. Бедный батюшка. Вот бы он удивился.

— И расстроился, — вкрадчиво подсказал Сент-Джон.

— Э-э... ну да... Не без того. — Граф снова присосался к набалдашнику и надолго умолк, бессмысленно хлопая жидкими ресницами. — Миссис Эмерсон... вы, что ли, та самая леди... которая выкапывает этих... как их... э-э... мумий.

— Нэд у нас шутник. — Сент-Джон взял руку приятеля в свою. — Миссис Эмерсон — выдающийся египтолог. Ты ведь, если не ошибаюсь, собирался пригласить ее в Моулди-Мэнор и показать коллекцию отца.

— Что? Э-э... ну да. Пригласить. Конечно. — Граф Ливерпуль сонно прикрыл глаза и ощерился. — Там их много... э-э... этих... мумий... Нет... мумий нет... Одна была. Всякие там... бутылочки, фигурки и все такое. Пожалуйте. Прошу. Когда угодно.

— Времени нет! — гаркнул Эмерсон прежде, чем я успела выразить благодарность за приглашение... каким бы оно ни было. — Нам с визитами разъезжать некогда.

— Конечно, профессор, — понимающе кивнул Сент-Джон. — Но я уверен, что вам с миссис Эмерсон найдется на что взглянуть в Моулди-Мэнор.

— Точно, точно...

Ливерпуль зашелся в очередном приступе бульканья, которое у него означало смех, а Эмерсон, потеряв терпение, неприлично быстро распрощался и потащил меня на улицу. Приятели двинулись следом.

Над городом нависла тяжелая громада черных туч. Сквозь это мрачное покрывало едва пробивались пурпурные лучи уходящего на покой светила. Я проводила глазами две черные фигуры, одна из которых, пониже ростом и потоньше, обессиленно повисла на той, что была более статной и внушительной. Зловещий закат сыграл со мной недобрую шутку. Казалось, два друга уходят в небытие... бездумно шагают к той страшной участи, что ждала по крайней мере одного из них.

— Бедный мальчик. Эта вредная привычка его погубит, Эмерсон... Опиум разрушает интеллект. Ливерпуль уже не соображает, что говорит и делает!

— При чем тут опиум! Его губит болезнь, Пибоди. Глядя на графа, поневоле поверишь в египетское божество возмездия. Какими бы ни были грехи несчастного парня — а грехи его несметны, Пибоди, уверяю тебя, — все же он не заслужил такой участи. — Ах, любимый мой Эмерсон! Ему необходимо было облегчить душу... но он не долго пребывал в унынии, природный оптимизм тут же взял верх: — Ну да ладно! Тысячи добрых людей страдают сильнее и погибают в муках пострашнее тех, которые предстоит испытать этому ничтожеству голубых кровей. Чаю хочу, Пибоди! Или чего покрепче.

Час был поздний, и я не стала возражать против кеба. Наемные экипажи с их неискоренимым ароматом затхлости и расползающейся кожаной обшивкой действуют на моего дорогого супруга самым странным образом. Возможно, виной тому ритмичное цоканье копыт... или же все дело в замкнутом пространстве, где всегда царит полумрак и где тебя убаюкивает обманчивое чувство уединения... Трудно сказать. Однако стоило дверце захлопнуться — и Эмерсон раскрыл объятия. Должна признаться... мне несладко пришлось... пока он не внял просьбе избавиться от бороды — чудовищно колючей и куда более неприятной, чем его прежняя настоящая растительность. Но сегодня от супружеских... гм... знаков внимания Эмерсона отвлекала не только борода... Возможно, беспокойство или даже легкая тревога... Дружеская шутка — вот испытанное средство от любой хандры!

— Как насчет голубой крови, дорогой мой Эмерсон? Похоже, без аристократического привкуса и в этом деле не обойдется.

— Да уж, будь оно все проклято! Я-то надеялся избавиться от репортеров. Прояви снисходительность, Пибоди, окажи своему многострадальному супругу одну любезность. Оставь юную леди в покое. Не бери ее под свое материнское крыло. Опасность, светское пустословие — черт с ними. Но еще одна романтическая история — это уж чересчур!

— Твои опасения напрасны, дорогой, — утешила я. — С романтикой в нашем деле плохо. Разве что его светлость...

— Проклятье! Да она же ему по губам съездила!

— Что за выражения, Эмерсон! И при чем тут этот не слишком пристойный, но справедливый жест мисс Минтон? Опыта у тебя маловато, дорогой. Выказывать неприязнь на людях — не значит ее испытывать. Вспомни хоть наши с тобой...

— Не желаю вспоминать, Пибоди.

— М-да... Правда, есть еще юный Уилсон... Ты с ним, кажется, знаком?

— Угу... Чего стоят мои знакомства. Не удивлюсь, если Уилсон окажется принцем Уэльским, — помрачнел Эмерсон. — Предупреждаю, Пибоди! На членов королевской семьи меня не хватит. С аристократами бы справиться!

Кеб остановился у нашего дома. Эмерсон помог мне выйти и на минуту оставил, чтобы расплатиться с кучером. То ли от слабого дождика, то ли от мороси сумерки сгустились настолько, что бесформенный предмет у ограды я поначалу приняла за кучу тряпья. Куча неожиданно зашевелилась и превратилась в маленького оборвыша, одного из тех, для кого улицы — родной дом, а пасмурное небо Англии — единственная крыша над головой. Констебли, как правило, гоняют нищих на Сент-Джеймской площади и в других респектабельных лондонских районах, но этому малышу явно удалось улизнуть от внимания стражей порядка. Едва мы подошли к воротам, как он поднялся на ноги и в безмолвной мольбе вытянул руку.