Королева Елизавета, оказывается, провела ночь в главной спальне, в ее честь был устроен маскарад, ночная охота и тому подобные увеселительные мероприятия. На десерт явился сам Обезглавленный Придворный. Тогдашний граф Ливерпуль обнаружил привидение в спальне королевы в самый нужный момент. Королева, разумеется, закричала. Очень громко, но не раньше, чем увидела графа. Виновный ли, безвинный ли, но предполагаемый насильник прошел сквозь стену, как истинный джентльмен, не выдав свою королеву.

— Стыд и позор, Нэд! — смеясь, укорил приятеля лорд Сент-Джон. — Такие истории не предназначены для дамских ушей.

— Не беспокойтесь, милорд. Признаться, Елизавету я не жалую. В ней, похоже, воплотилась вся жестокость Тюдоров. Не сомневаюсь, что несчастный безголовый джентльмен был обвинен напрасно — в этом преступлении, по крайней мере.

— Увы, миссис Эмерсон, теперь этого никто не узнает. Тайна, как говорится, погребена...

— Раскрыть можно любую тайну, ваша светлость, — возразила я Сент-Джону. — Вопрос лишь в том, сколько времени и сил человек готов потратить на разгадку.

Сент-Джон в знак капитуляции приподнял бокал. На губах его блуждала коварная улыбка.

Граф Ливерпуль не умолкал ни за вторым, ни за десертом. К концу обеда я прониклась его настроением и поняла, что так увлекает этого несчастного юношу. Он был горд своими предками, досконально знал историю Ливерпулей и надеялся на продолжение рода. Бедный, бедный! Последний отпрыск знатного рода, он не хотел в этом признаваться. Я заметила, что, когда речь зашла о некой леди, с которой граф связывал матримониальные надежды, даже лорд Сент-Джон побледнел и до крови закусил губу.

Уговорить графа показать нам особняк оказалось проще простого. На протяжении всей экскурсии я нахваливала архитектуру и интерьеры, к величайшему удовольствию хозяина. В единственном жилом крыле нам продемонстрировали ту самую знаменитую спальню, где ночевала Елизавета, и длинную галерею, где стены были увешаны портретами сомнительной художественной ценности, но несомненно почтенного возраста. Заканчивалась галерея обитой железом дубовой дверью. Как бы между прочим я подергала ручку:

— Надо же! На замке! Куда ведет эта дверь, милорд? В подземелья пыток, где с потолочных крюков свисают скелеты несчастных узников?

Граф Ливерпуль шутки не понял. Пока он ошарашенно хватал ртом воздух, лорд Сент-Джон расхохотался:

— Какая прелесть, миссис Эмерсон! Боюсь, вы будете разочарованы. Кроме пауков, крыс и летучих мышей...

— Вот уж кого я не боюсь, ваша светлость, так это летучих мышей. Привыкла, знаете ли. Гробницы ими буквально кишат.

— А обваливающихся потолков и гнилых половиц вы тоже не боитесь? Там ведь все рушится, верно, Нэд?

— Что? А-а-а! Ну да, точно. Не дай бог, подвернете хорошенькую ножку... Прошу прощения, профессор, вы... э-э... не возражаете...

— Нисколько, — промурлыкал профессор. — У миссис Эмерсон действительно хорошенькие ножки. Рад, что вы заметили, ваша светлость.

Я поспешила утащить своего благоверного и от двери, и от зыбкой темы.

До сих пор Эмерсон все больше помалкивал, но при виде коллекции старого графа Ливерпуля немедленно стал самим собой.

— Повесить и то мало! — первым делом заявил он, имея в виду покойного хозяина. — Ты только взгляни, Пибоди, в каком состоянии... Боже правый! Эпоха Древнего царства... все ворованное... и где только доставали...

Речь шла о массивной плите из известняка с изысканным резным бордюром, изображающим сцены охоты. Центральной фигурой была выбрана кошка с рыбой в пасти, взирающая на зрителей горделиво-независимым взглядом. Изящное создание поражало сходством с нашей Бастет, словно обе произошли от одной матери... Да так оно, собственно, и было. Недаром наша Бастет носит имя египетской богини-кошки.

Возмутительная реплика гостя скорее развеселила, чем оскорбила его светлость.

— Старик был тем еще разбойником, — хихикнул юный граф. — Ну так ведь не он один, профессор.

Это заявление Эмерсон без ответа не оставил бы, но я его опередила. Не в наших интересах было сердить нынешнего хозяина Моулди-Мэнор.

— Его светлость прав, Эмерсон. Старый граф Ливерпуль был коллекционером, а они, как ты знаешь, ни перед чем не останавливаются. Какая прелестная вещица! Мы привезли из Египта кошку, ваша светлость, — точную копию этой!

— Правда, мэм?

— Нэд обожает кошек, — бесцветным голосом вставил лорд Сент-Джон.

— О да, о да. Милые создания. В конюшнях полно, — туманно добавил юный граф.

Ничего более достойного, чем плита с кошкой, в коллекции не нашлось, хотя Эмерсон, разумеется, устроил спектакль перед каждым экспонатом. Наконец граф указал на дверь в дальнем углу комнаты:

— Последнее пристанище мумии. Теперь там уже ничего... Хотел переделать в гостиную, когда женюсь...

Сославшись на женское любопытство, я открыла дверь:

— Занятно, занятно! Отсюда, значит, и доносились те самые стоны и прочие жуткие звуки?

Лорд Ливерпуль с хихиканьем запрокинул голову.

— Малышку оставили без места... не я, нет, я такими делами не занимаюсь... экономка... сказала, что ленится... Вот крошка и решила подзаработать на нас...

Язык у него заплетался, с лица схлынула краска, под глазами залегли черные тени. Я оглянулась на Эмерсона. Тот кивнул.

— О-ох! — выдохнула я, как только под колесами экипажа захрустела галька.

— Устала, Пибоди?

— Устала... Не физически, а морально. Ужасный дом! Атмосфера так и давит...

— Разве? А по мне, так очень даже ничего. Жилое крыло удобное, светлое, современное... Предупреждал же, Пибоди, чтобы ничего не трогала в спальне Елизаветы. Смотри, руки испачкала какой-то жирной гадостью.

— Масло, должно быть. — Я вытерла руки о платок. — Речь не о доме, Эмерсон. Речь о самом хозяине. На него больно смотреть.

— Болезнь зашла далеко... — пробормотал Эмерсон. — Он может впадать в буйство, Пибоди.

— Не думаю.

— Не думаешь — или не желаешь поверить, потому что он так молод, болен и любит кошек?

— Любовь к животным — качество достойное, Эмерсон.

— Зависит от того, — угрюмо заметил профессор, — как именно он их любит.

Генри остановил экипаж перед воротами, чтобы нам не пришлось заходить в дом со двора.

— А ну брысь отсюда, мелюзга! — Эмерсон погрозил кому-то кулаком. — Шею сломаешь!

— Надеюсь, это не ко мне относится, дорогой, — пошутила я, спускаясь со ступеньки экипажа.

— Мальчишка-араб пристроился сзади между колесами. Головой же рискует!

Упоминание о маленьком оборвыше вызвало не слишком приятные воспоминания.

— Пойдем-ка побыстрее в дом, Эмерсон. Интересно, чем занят Рамсес?

— Это не Рамсес. Откуда ему взяться?

— Я не сказала, что это Рамсес. Просто хочу узнать, чем занят наш сын.

Гаргори так распирало от новостей, что он едва дождался, пока мы снимем плащи.

— Вас спрашивали, мадам... сэр. Журналист заходил два раза.

— О'Коннелл?

— Кажется, так, мадам! — задрал нос дворецкий. — Переживал... сказал, что зайдет позже.

— Если он рассчитывает на мою благодарность... — взревел Эмерсон.

— Вряд ли, О'Коннелл не так глуп. Кто-нибудь еще, Гаргори?

— Юный джентльмен из музея, мадам. Тот самый мистер Уилсон. Вот его визитная карточка. Он также обещал зайти позже. Затем посыльный доставил письмо. Должно быть, что-то важное.

У меня екнуло сердце. Айша обещала, что я узнаю ее посыльного. А меня как раз и не оказалось... Что ж, проверить не сложно. Эмерсон дышал мне в затылок, пока я открывала конверт из дорогой бумаги с моим именем, выписанным изящным — явно женским — почерком.

Внутри оказалось приглашение на чай от подруги Эвелины.

— Проклятье! — вырвалось у меня.

— Ждала чего-то другого? — учтиво поинтересовался Эмерсон.

— Э-э... нет, конечно. Любопытно, с чем приходил мистер О'Коннелл?