Самым курьезным из почитателей мумии оказался безумец в маскарадном костюме египетского жреца. Время от времени комичная фигура в леопардовой накидке загадочным образом появлялась у злосчастного экспоната и так же таинственно исчезала. Репортеры терялись в догадках. На вопрос одного из них мистер Бадж со всей ответственностью заявил, что незнакомец никак не может быть свихнувшимся ученым-египтологом. "Этот самозванец появляется в парике, в то время как, по утверждению Геродота, жрецы всегда брили головы и все остальные части тела. (Курсив, заметьте, не мой. Очень надеюсь, что и не мистера Баджа тоже.)

Бадж, собственно, никогда напрямую не поддерживал дикие теории репортеров; более того, даже пытался их отрицать. Не буду судить строго. Быть может, и нет вины самого мистера Баджа в том, что его ответы на вопросы въедливых газетчиков не рассеивали мистику вокруг мумии. На то они и репортеры, чтобы задавать каверзные вопросы.

«Верно ли, что древние египтяне верили в силу проклятий, мистер Бадж?» — "Н-ну... да... конечно... это верно... Нам известны некоторые примеры... — И жрецы действительно обладали сверхъестественной силой, так ведь?" — «Трудно отрицать свидетельства Священного Писания. Во второй книге Ветхого Завета, Исходе, повествуется о том, как жрецы превращали свои жезлы в гадюк...»

— Кретин! — не выдержала я. Благообразный джентльмен, прикорнувший в соседнем шезлонге, вздрогнул и уставился на меня во все глаза.

В спешке (или нарочно, на него это похоже) Эмерсон забыл сообщить мне одну существенную деталь из жизни и смерти того самого ночного сторожа, с которого и началась вся эта околоегипетская заваруха. Альберт Гор, оказывается, был не только в летах, но еще имел немалое пристрастие к крепким напиткам (как, впрочем, и большинство наших сограждан, занимающих подобные посты). Его хобби, говорят, не мешало ему исполнять свои не слишком обременительные обязанности. Ночному сторожу положено несколько раз за дежурство обойти музеи, а все остальное время он может в свое удовольствие почивать в каморке, примыкающей к парадному входу. Маловероятно, чтобы грабителю хватило безрассудства забраться в музей среди ночи: во-первых, здание надежно заперто; во-вторых, на центральных лондонских улицах полно констеблей. И наконец, в-третьих, продать что-либо из Британского музея весьма и весьма проблематично.

Скорее всего, Альберт Гор действительно умер от кровоизлияния в мозг. В конце концов, неумеренность в пище и особенно в питье как раз и приводит к подобным результатам. Ну а «выражение ужаса на лице погибшего» можно со спокойной душой отнести к излюбленному репортерскому приему. То бишь к преувеличению.

И все же, все же... Кое-что меня насторожило. Полы в египетском зале, если верить газетам, были усеяны осколками стекла, обрывками бумаги и... что самое непонятное... увядшими цветами...

Покончив с вырезками, я последовала примеру Эмерсона и покончила с ними в прямом смысле, выбросив за борт. Прав был «неистовый профессор». Чушь все это. Бред, не достойный внимания мыслящей личности.

Но эти увядшие цветы...

Ах, Темза, Темза!... Все такая же, как во времена Спенсера! По-прежнему «вдоль брегов зеленых незабудки расцветают», по-прежнему «к ночи фиалки прячут лица» и «девственные лилии благоухают».

Королевская Пристань была затянута пеленой дождя. Почему, интересно, Лондон всякий раз встречает нас дождем? На память пришли брызжущие синевой небеса Египта, и все же встреча с великим городом вдохновляла. Лондон! Центр Империи, средоточие интеллекта и искусств, царство свободы, родина истинного британского характера! Я обернулась к мужу:

— Мой дорогой Эмерсон! Не правда ли, как вдохновляет встреча с великим городом? Мы возвращаемся в центр Империи, средоточие интеллекта и искусств, царство...

— Прекрати городить... гм-м... говорить глупости, Пибоди, — прорычал Эмерсон. Проведя платком по моей щеке, он продемонстрировал черное пятно. — От смога деваться некуда.

Мы стояли у поручня, крепко держа за руки наше чадо. Разумеется, Рамсес не мог не внести свою лепту в родительскую беседу.

— Детальный анатомический анализ тел умерших лондонцев показывает, что проживание в этом городе ведет к различным заболеваниям легких, — сообщил он. — Однако не могу не обратить внимание на твою ошибку, папочка. Уверен, что мама выражала восхищение не внешними атрибутами столицы, а скорее...

— Успокойся, Рамсес, — привычно оборвала я тираду.

— Я прекрасно понял, что имела в виду твоя мама, — насупился Эмерсон. — Ты чему радуешься, Амелия? Я застряну в этом мерзком городе на добрых...

— Придется, дорогой, если хочешь закончить монографию до начала следующего археологического сезона. Учитывая, что издательство Оксфордского университета обещало выпустить книгу в прошлом году...

— Не зуди, Амелия!

Скосив глаза на сынулю, следующий взгляд (укоризненный) я послала его папочке.

— Ха-ха-ха! — Сиропная улыбочка Эмерсона предназначалась навострившему уши Рамсесу. — Шутка, сынок. Наша мама никогда не зудит. А если бы такое и случилось, сам понимаешь, истинный джентльмен не стал бы пенять на это даме.

— Ха-ха, — отозвался Рамсес.

— М-да... — продолжил Эмерсон. — С чего бы это, Амелия, тебе скакать от радости при виде этого людского муравейника? Уж не задумала ли ты...

Не в моих интересах было позволить ему закончить фразу. Выкручивайся потом...

— Боже правый! На кого мы все похожи! Ну и нос у тебя, Рамсес... будто ты им землю рыл! Дай-ка вытру. Так-то лучше! А где Бастет?

— В каюте; где же еще, — процедил Эмерсон. — У этого создания хватает ума не высовывать свой нос наружу.

— Отлично. Пора, пожалуй, и нам вернуться. Самое время закончить сборы. Рамсес, ошейник у тебя? Не забудь надеть на Бастет, другой конец застегни на руке и ни в коем случае не... — Напрасный труд. Извернувшись ужом, Рамсес скрылся из виду.

Нависшие над городом тучи были все так же черны, но даже их свинцовая тяжесть не могла омрачить радость встречи с дорогими людьми. С пристани нам уже махали чета младших Эмерсонов — Уолтер и Эвелина, наша преданная служанка Роза и верный лакей Джон. Эвелина, милая Эвелина, дорогая подруга и сестричка, особенно тронула мое сердце. Лондон она всегда ненавидела; ее прелестная золотоволосая фигурка казалась такой жалостно хрупкой на фоне угрюмо-серых доков.

Эмерсон, без сомнения, со мной согласился. В душе. Жаль только, что, высказанная вслух, мысль его прозвучала грубовато. Ухмыльнувшись брату, он перевел взгляд на невестку и подозрительно прищурился:

— Да она опять беременна?! Ей-богу, Пибоди, это уж чересчур. Просто выше моего понимания. Какого черта они...

— Ш-ш-ш! — Незаметно, но ощутимо я ткнула Эмерсона ручкой зонтика в бок.

Папуля скосил глаза на свое любознательное дитятко. Эмерсон так до конца и не пришел в себя после прошлогодней дискуссии с Рамсесом на тему, которую английские джентльмены обычно не поднимают лет эдак до двадцати пяти — тридцати.

Рамсес согнулся под тяжестью Бастет, пристроившейся у него на плече, но неудобство позы никогда не останавливало нашего отпрыска, если была возможность порассуждать.

— Я намереваюсь задать тете Эвелине вопрос по этому поводу, — глубокомысленно прозвучало откуда-то из-под кошки. — Та информация, которую я почерпнул от тебя, папочка, недостаточно исчерпывающа. Изложенные тобой факты не объясняют, зачем разумная личность ставит себя в неестественное положение. Неестественное — это в лучшем случае. В худшем же...

— Успокойся, Рамсес! — побагровел Эмерсон. — Я запретил тебе...

— С подобными вопросами ты к тете Эвелине и близко не подойдешь, понял?! — выпалила я.

Ни слова в ответ. Из чего следовало, что Рамсес обдумывает обходной маневр. В том, что он найдет способ провести родителей, сомневаться не приходилось.