Когда он хохотал, зайцы от страха перекувыркивались на бегу, у медведя шерсть вставала дыбом, а на волка нападала такая тоска, что хотелось выть, выть, выть…

Кончилось тем, что Ху-Бу зазнался, возомнил себя великим.

Из-за своей спесивости он не мог найти себе пару. И напрасно старалась сорока, сватая ему самых разных птиц.

— Чем плоха сойка? Прическа по последней моде — хохолок. Франтиха, но и хозяйка хорошая. Сколько желудей запасет на зиму!

— Нужны мне ее желуди! Твоя сойка первая в лесу сплетница. От ее трескотни разболится голова.

— Не нравится сойка, тогда слетаю на речку, посватаю тебе серую уточку. Вот уж чистюля! Купается сорок раз на дню.

— Знаем мы этих чистюль! Роется носом в болотной грязи, от нее лягушками пахнет. С такой женой стыдно в лесу показаться. Кривоногая, знает всего-навсего два слова: «кря-кря!».

— Ну, тогда выбирай сову. Недаром ее прозвали Мудрой. Ночью у нее в дупле гнилушка светится. Все-то она учится, учится. Понимает и птичий, и заячий, и мышиный языки.

— Вот и будет воображать себя умней мужа. Сгинь, сорока! Твои невесты мне не ровня.

Потом филин пожалел, что прогнал сороку. Без ее трескотни ему стало еще скучней. И особенно сильно почувствовал Ху-Бу свое одиночество весной, в пору майских песен.

У птицы одна песня, но в разное время ее надо понимать по-разному.

В апреле все лесные птицы становятся строителями. Они строят дома из прутиков, стебельков, травинок, даже из ивового пуха. Дома без окон и чаще всего без крыш. Зато очень быстро: за несколько дней дом готов.

Строится и невидимая изгородь. Птица песней огораживает свой участок. И предупреждает каждого, кто вздумал бы на него посягнуть: «Где я пою, там и живу, и охочусь! Все жуки и гусеницы, которые здесь ползают, мои! Все комары и мошки, которые здесь летают, мои! За эту добычу для моих детей, за куст, укрывший мой дом, за кусок неба над ним я буду биться клювом и когтями, так что пух и перья полетят!»

И в то же время песня — приглашение поселиться неподалеку: «Будем соседями, будем петь вместе! Если ты поешь лучше, я к тебе прислушаюсь, если я пою лучше — учись у меня!»

В мае все устроились и драк не бывает. Из яиц вылупились птенцы, и майская песня — это птичья колыбельная, песня семейных радостей и забот.

А забот много. Правильней было бы говорить не «волчий аппетит», а «птичий аппетит». По триста — четыреста раз птицы-родители опускают корм в разинутые рты, а прожорливым птенцам все мало: давай, еще давай!

Случается, что птицы-родители от усталости падают в обморок у гнезда.

И все равно каждой птице хочется иметь семью.

От веселых отцовских песен одинокому филину стало еще тоскливей. Он медленно расправил свои могучие крылья, чтобы улететь в чащу леса, где бы ему никто не докучал.

Но тут у подножия дуба, на суку которого сидел филин, что-то сверкнуло.

Солнечный луч упал на росинку, и она начала быстро расти.

В этой, ставшей огромной, словно полная луна, росинке Ху-Бу почудилось нежное девичье лицо.

Снова сверкнуло. Да так сильно, что филин зажмурился.

Когда он открыл глаза, то увидел на лесной поляне девушку. Совсем юную, тоненькую, с золотыми волосами. Казалось, что она не идет, а плывет, как лучистое облачко, не касаясь земли.

К ней, словно к солнцу, тянулись стебли, у ее ног распускались цветы. Весь лес просветлел. Птицы запели еще радостней. Ветер утих, перестал лохматить траву и, как послушный пес, улегся под кустом.

— Золотые волосы! — позвал девушку филин. — Остановись, красавица! Владыка леса хочет с тобой поговорить.

Девушка не остановилась, и оскорбленный филин пригрозил:

— Не хочешь добром — изловлю. От меня не уйдешь! Ухвачу когтями, небось заговоришь!

Но не так-то просто было поймать ту, которая, не задев ни одной ветки, проскальзывала сквозь густые колючие кусты. Девушка словно в прятки играла с Ху-Бу. То она перебегала от дерева к дереву, оставляя на зеленом бархате мха светящиеся следы, то взлетала вверх, и лучистое сияние озаряло макушки сосен.

Так повторялось не раз. На утренних зорях Ху-Бу гонялся за Золотоволосой. Искусный охотник, он легко настигал быстроногого оленя, а какая-то девчонка была неуловима.

Забыв свою спесь, филин пристал с расспросами к сороке:

— Кто эта девушка с золотыми волосами, которую я никак не могу поймать?

— И не поймаешь, ее никому не догнать. Это дочь солнца Лучик. Нет ничего быстрей света, и нельзя схватить когтями солнечный луч.

— Такая невеста мне подходит. На ней я женюсь.

— А ты ее спросил? Может, она тебя не любит?

— Отец прикажет — полюбит. Солнцу лестно со мной породниться. Я — владыка леса, солнце — владыка неба. Все будет нашим: небо и земля!

Сорока отказалась быть свахой, хотя старый филин обещал ей богатые подарки.

— Не долечу я до солнца. И не станет оно меня слушать. Сватайся сам.

— И посватаюсь! Мне не откажут.

Ху-Бу потребовал, чтобы его сопровождали филины, сычи, совы — вся многочисленная родня. Мудрая сова пыталась противиться. На нее налетели, чуть было не заклевали. И она подчинилась.

Утро выдалось пасмурное. А птиц поднялось в небо туча. Стало сумрачно. И лесные цветы по-вечернему сомкнули лепестки.

Сваты летели долго. Солнце все не показывалось. Ху-Бу, возглавлявший стаю, услышал за спиной голос Мудрой совы:

— Не верится мне, что солнце обрадуется сватам. Похоже, что нас никто не ждет.

— Закрой клюв, пучеглазая! — рассердился Ху-Бу. — Солнце заспалось, но скоро оно встанет. Вперед! Не отставать!

И снова птицы летели и летели среди облаков.

Все медленней становились взмахи усталых крыльев. Все чаще раздавались недовольные голоса:

— Ты обманул нас, Ху-Бу! Солнце не собирается с тобой породнимся. Мы измучились. Надо возвращаться домой.

Ху-Бу и сам чувствовал, что слабеет. Но гордость не позволяла ему признаться в этом.

С брав последние силы, он закричал:

— Солнце, проснись! Встречай жениха своей дочери, владыку леса! Если ты сейчас же не покажешься, значит, ты боишься меня!

И тогда густые серые облака раздвинулись. На филина и его свиту хлынул огненный поток.

Стая в ужасе отпрянула.

Но было уже поздно. От невыносимого жара скрючились крылья, задымились перья. Нестерпимо яркий свет обжигал глаза.

Очумелые птицы метались, сослепу сшибаясь друг с другом. И с жалобным криком камнем падали вниз…

Очнулся Ху-Бу в лесу. Он лежал на земле, и вокруг него прыгала его старая знакомая — сорока.

— Ты кто такой? Похоже, что родственник филинам, только рябой и ростом не вышел. Почему на земле валяешься? Смотри, попадешься в зубы к лисе.

— Да я ее в клочья разорву! — Филин привычно щелкнул клювом.

— Куда тебе! Не по когтям ищешь добычу. Был, правда, у нас филин Ху-Бу, не тебе чета, его все боялись…

— Почему «был»? — вздрогнул Ху-Бу.

— Потому что его нет. Зазнался. Полетел к солнцу свататься и пропал. Ворона Кар-Кара правильно предсказывала, что он не вернется. Теперь я должна оповестить об этом весь лес.

И сорока полетела, повторяя на лету:

— Пропал, пропал, пропал! Предсказание вороны сбылось. Нет больше великого Ху-Бу!

Старый филин с трудом доковылял до ручья. Взглянув на свое отражение, он понял, что сорока его не узнала. Он весь ссохся, съежился. Огромными остались только глаза, теперь они были красновато-желтые, словно в них попали солнечные искры.

На ржавчато-желтых перьях пестрели бурые подпалины. Из-за них сорока и назвала его рябым. Откуда они взялись? Может быть, это следы солнечных ожогов?