Турцев посмотрел в небольшой телескоп на Бету, глянул на часы, что-то проверил по записной книжке и сказал:

— Подлетаем. Как досадно, что мы упадем на теневую сторону планеты. Ничего не видно. Что лежит под нами? Горы? Лес? Океан?

— Дай я погляжу. Да. Темно. Вижу только одну зеленую точку. Быть может, освещенная вершина горы.

— Ну, что ж, давайте надевать маски. Пора! — сказал Архимед. — И я думаю, нам лучше улечься на койки. Когда парашют раскроется в атмосфере Беты, удар будет очень сильный.

Все надели кислородные маски, улеглись на койки и стали молча ожидать, как встретит их планета Бета.

Напряженное молчание становилось невыносимым.

— Если бы нам посчастливилось упасть в воду, — сказал Савич.

— Я предпочел бы, чтобы наш гидростат упал в глину, — отозвался Тюменев.

— Но ведь не думаете же вы, что глина мягче воды, — возразил Савич.

— Думаю. Вот именно. Известно ли вам, что быстро летящая пуля пробивает утрамбованный снег на 350 сантиметров, глину — на 100, сосновые доски на 87, а воду — только на 80 сантиметров? Выходит, что при известных условиях вода может быть прочнее досок и глины, а вы — в воду!

— Но ведь в таком случае мы должны разбиться, куда б ни упали! — с отчаянием воскликнул Савич. И в тот же момент вскрикнул и упал на пол.

Ужасный толчок потряс весь гидростат. Вслед за первым толчком последовал второй, третий, четвертый, все более ослабленные, и, наконец, на пятом, довольно мягком, толчке гидростат остановился, мерно покачиваясь. Внезапно температура внутри гидростата поднялась почти до семидесяти градусов и еще продолжала подниматься. Послышалось ужасное шипение, скоро прекратившееся.

Путешественники почувствовали, как их тело стало тяжелым. Они уже привыкли к невесомости, и возвращение в мир тяжести было крайне неприятным. Мышцы ослабели за время путешествия, и теперь руки и ноги казались налитыми свинцом.

— Умираю. Задыхаюсь. Заживо сгораю… — стонал Савич, корчась на полу возле своей койки.

— Фу-фу… Да… Тепленько… трение о воздух… Фу… гидростат нагрелся, — отозвался Архимед со своей койки. Он говорил с трудом, тяжело переводя дыхание, но спокойно. — Вам помочь, Савич? Дядюшка! Как вы себя чувствуете?

— Непонятно. Совершенно непонятно, вот именно, — отвечал Тюменев, оказавшийся под столом, далеко от коек. — Да, жарко. Баня. Шведская парильня, вот именно. А? Ты о чем-то меня спрашивал, Архимед? Как чувствую? Скверно, то есть отлично. Великолепно. Удивительно. Живы. И даже как будто мало побиты. А? Чего там Савич стонет? Да. Совершенно непонятно…

— Что вам непонятно, дядюшка? Вставайте же, Савич. Температура больше не поднимается. А в самом деле непонятно. Мы живы. Не ожидал!

— Зачем, зачем, зачем я отправился в это идиотское путешествие? — шептал Савич, сжимая голову. — Кошмар…

— А? Что? Ты о чем-то спрашивал меня, Архимед? Непонятно. Да. Первый удар, допустим, рвануло при раскрытии парашюта. А второй? Третий? Четвертый? Обрывались стропы, что ли? А мы, кажется, угодили-таки в океан.

— И не разбились, — ноющим голосом заметил Савич. — А упади в вашу глину или на сосновые доски, наверно, от нас ничего бы не осталось.

— Ведь вот какой несносный мальчишка! — проворчал Тюменев и, вылезая из-под стола, закричал: — Я же говорил вам, упрямец, что все зависит от скорости. Парашют сильно уменьшил скорость нашего падения, вот почему мы и уцелели… Но эти удары? Отчего они могли произойти? Да совершили ли мы посадку, в самом деле? А? Может быть, все еще летим? Выключи свет, Архимед, надо посмотреть, что делается снаружи.

Свет в каюте погас. Кругом было совершенно темно. Когда глаза немного привыкли к темноте, в разных местах появилось слабое голубоватое свечение, то в виде движущихся мерцающих комочков, то подобное струйкам, текущим в разных направлениях.

— Может быть, это летают светящиеся насекомые? — высказал предположение Тюменев.

Савич наконец поднялся на ноги, подошел к распределительной доске и включил прожектор, но свет не вспыхнул, аппарат, помещенный снаружи, очевидно, был поврежден.

— Досадно, — сказал Тюменев. — Очень досадно. Однако смотрите, смотрите, смотрите.

Откуда- то появился очень слабый зеленоватый свет. И высоко над головой как будто засветилось зеленоватое небо. Отраженный свет падал и на поверхность океана, совершенно гладкую, лишенную волн, и тем не менее мерно покачивающуюся, словно палуба огромного корабля. Горизонт казался очень близким и как-то сразу обрывающимся черной полосой, за которой едва заметно мерцали вдали зеленоватые полосы — не то на небе, не то на «земле».

— На Бете ли мы? Не попали ли мы на одну из ее лун? — спросил Савич, во всем сомневающийся.

— Почему вы так думаете?

— Потому что Бета должна напоминать собою Землю, как уверял Аркусов. Но то, что мы видим, не похоже ни на что земное, — ответил Савич.

— Куда мы попали, скоро узнаем. Что мешает нам выйти наружу? Кажется, мы уже все пришли в себя, начали здраво мыслить и нормально рассуждать… — Тюменев рассмеялся. — Ну, двигайтесь, Савич, полезайте на мостик, открывайте люк.

И все начали подниматься на узкому трапу.

Над головой показался голубовато-зеленый просвет Тюменев приподнял маску, вздохнул и, убедившись в том, что воздух доброкачественный, снял ее. Архимед и Савич, следуя его примеру, также сняли свои кислородные маски.

— Хорошо дышится. Архимед, ты боялся, что крышка люка оплавится и запаяется наглухо, а перед нами готовая открытая дверь! — воскликнул Тюменев, остановившись перед широким проломом в верхней легкой надстройке гидростата.

Архимед поднялся выше Тюменева.

— Нет, — сказал он через минуту. — Крышка люка оплавилась, и нам нелегко было бы открыть ее, если бы неведомая сила не разворотила всю верхнюю надстройку гидростата. Но что это за сила, я, признаться, не пойму. Удар при посадке? Но ведь мы опускались нижней частью…

— Я понимаю теперь, что шипело, когда мы опускались! — воскликнул Савич. — Видите эту щель в стене гидростата? Это уже не надстройка, а корпус гидростата. Поняли?

— Начинаю понимать, — сказал Тюменев, — гидростат имеет двойные стенки. Между ними находился слой воды, которой предохранял от ударов — служил амортизатором. Так. Когда гидростат врезался в атмосферу, его наружная стена нагрелась…

— Вода закипела, и пар, не находя выхода, разорвал стенку гидростата, — перебил Савич.

— И вырвавшимся паром сорвало легкую верхнюю надстройку, — продолжал Тюменев.

Архимед уже поднялся на верхнюю площадку и сообщил Тюменеву:

— Все стороны целы. Парашют выполнил свое назначение прекрасно. Он лежит на воде, почему-то не тонет и даже совершенно сух. От водяной планетки, конечно, не осталось и следа. Она испарилась, а рыбы сгорели. Гидростат погружен почти до верхней надстройки и немного наклонен. Поверхность воды совсем близка.

— Можешь достать рукой? — спросил Тюменев.

— Попробую, — ответил Архимед. — Странно. Возле самой стенки гидростата я вижу какие-то наплывы. Словно застывшая вода…

— Ну, что же дальше? Что там еще? — нетерпеливо спросил Тюменев.

— Странно! Море на Бете липкое, как столярный клей, твердое и косматое.

Тюменев, а за ним и Савич поднялись на верхнюю площадку гидростата. Она была наклонена к поверхности моря градусов на двадцать. Поручни на площадке были сломаны, искривлены взрывом пара и сохранились неповрежденными только с приподнятой стороны.

— Да, парашют целехонек, — заметил Тюменев и посмотрел вверх. — А небо? Что это за небо? Я никогда не видал такого неба. Где же звезды? Где луна Беты? Вместо Млечного Пути широкая, ровная полоса, освещенная зеленовато-голубым светом. Смотрите, с левой стороны от горизонта до зенита свет довольно яркий, правая сторона в тени. С боков этой широкой полосы видны другие полосы, как будто повыше и ярче освещенные. Голубой свет исходит, очевидно, от Голубого солнца. Но не может же солнце освещать сферу неба, да еще одну только половину, да еще полосами.