Кресло под Бароссой глухо затрещало. Судя по всему, не было готово к внезапной дополнительной нагрузке.
- Серийный?!
- Я так думаю, - спокойно сказал Соломон, - Уверен, что эти смерти не случайны. Девять человек лишились нейро-софта за последние шесть лет, и девять человек погибли.
- Самоубийства!
- Все девять оказались неспособны смириться с жизнью без нейро-софта? Неужели каждый из этих девяти от чего-то прятался? Кардиолог, студент, продавец, экономист, счетовод… Совершенно разные люди, разного возраста, занятий и образа жизни. И все, как один, рехнулись от отчаянья, оказавшись без привычных нейро-заплат?
- Люди разные, но есть между ними и кое-что общее, - вновь подал голос Маркес, - И вы все, конечно, это заметили. Они очень любили нейро-софт. Насколько я успел понять, у каждого из них было не менее, чем по три десятка инсталляций.
- Не так и много, - сказал Соломон, - Наибольшее количество, сто пятьдесят шесть, у печально известного вам господина Тодда. Но у остальных этот показатель не так уж и высок, в среднем, от тридцати до шестидесяти. Практически норма, если по меркам Фуджитсу.
- По статистике, средний гражданин в течение жизни ставит себе тридцать шесть модулей, - подтвердил Коротышка Лью, - Так что едва ли этих ребят можно было назвать чемпионами по нейро-накачке. Даже у меня больше.
- Иногда маленькие нейро-модули прикрывают большие проблемы, - заметил Баросса, механически пощипывая ус, - Мы не знаем, что творилось на душе у этих девятерых. Вполне может быть, это роковое стечение обстоятельств.
- Вор выбирал именно тех людей, для которых потеря их софта была равнозначна потере смысла жизни? – Соломон позволил себе усмехнуться, - Ты старый циник, Баросса, ты любишь цифры. Вероятность ничтожна. У нас здесь система. Девять краж – девять мертвецов. И еще заметьте странность в их самоубийствах…
- Ничего странного, - отрезал Баросса, - Я видел тело Эмпирея Тодда не далее, как сегодня утром. Вскрытые вены – и только-то. Ничего странного.
Баросса утратил привычное благодушное настроение, стал мрачен и молчалив. Если бы Соломон знал его меньше, он бы решил, что это психологическая реакция на неприятную и болезненную тему. Но за годы совместной службы он слишком хорошо узнал характерные черты его «Фридриха». Когда Баросса делался неразговорчив и сумрачен, это значило, что он уходит в размышления. Его деятельная мысль, острая и разящая без промаха, как пиратский кинжал, работала без остановки, деятельно и уверено. В этом отношении собственный «Бейли» Соломона не мог похвастаться подобными чертами. Под влиянием напряжения и стресса сам Соломон становился спокоен, даже ядовито-спокоен. Хорошая черта для детектива, но не лучшая – для мужа, о чем не раз напоминала ему Анна.
- Перерезанные вены – это не странно, - согласился он, - Само по себе. Но если вы просмотрите все случаи, то убедитесь, что есть определенная закономерность. Все эти самоубийства были, по большому счету, спонтанны.
Коротышка Лью воробьем встрепенулся на своем кресле:
- Кто-то сунул руку в мясорубку, кто-то вколол яд прямо на рабочем месте… Что еще?
- Все случаи идентичны. Люди кончали с собой внезапно, так, словно действовали под влиянием порыва. Никакого планирования, никакой осторожности. Решение свести счеты с жизнью – серьезная штука. Его редко принимают сгоряча, хотя и такое бывает. Но чаще всего человек подходит к этому решению медленно и осторожно, как к обрыву. А тут… Артур Него – выпрыгнул из окна на обеденном перерыве. Не открывая рамы, сквозь стекло. Кос Пчачек, еще один счастливчик – бросился под автомобиль. Ланда Эгис – вонзила себе в горло маникюрные ножницы…
- Люди стали очень легкомысленно относиться к тому серьезному делу, как самоубийство, - вздохнул Маркес, - Во времена моего деда…
Но Соломон не собирался дать ему возможность высказаться на счет времен его деда.
- Картина имеет очень много схожих деталей, господа детективы. Если вы, конечно, все еще детективы и способны это замечать. Все близкие погибших отмечали их сильную подавленность, что неудивительно, но ни разу свидетели не говорили о том, что у жертв возникали суицидальные наклонности. Ни разу. Люди убивали себя внезапно, вдруг. Ни посмертных записок, ни прощальных звонков. Как будто что-то… кидало их вперед, навстречу смерти. Вот ты сидишь спокойно в кресле, пьешь чай – и вот уже пикируешь, разбив собой стекло, прямо навстречу замызганному асфальту...
- Ты что, поставил себе модуль «Жуткие сказочки бабушки Локк»? – фыркнул Коротышка Лью, - Сколько мрачной таинственности! Какой зловещий голос!.. Загадочные самоубийцы! Таинственный преступник! Не многовато ли драматизма для одной зыбкой теории?
- Девять мертвецов, чьи случаи до крайности похожи. Я бы хотел, чтоб эта теория оставалась зыбкой, Лью, но она, увы, на глазах делается основательнее и прочнее.
Маркес взъерошил свою шевелюру и попытался вновь поправить галстук, как делал обычно в минуты волнений. Галстук был его симбиотом, прикованным к телу, но обладающим собственной волей. Он то и дело забирался то в одну сторону, то в другую.
- Серийный убийца – это хорошо, Соломон. Мы все любим серийных убийц. Это оригинально и интересно. Но есть два момента, которые меня сильно смущают. Во-первых, в чем был мотив этого твоего нейро-убийцы?
Это был хороший вопрос. Маркес умел задавать хорошие вопросы. Внешне невзрачный, с тонкокостным сухим лицом, он мог быстро придти в возбуждение и подчас больше напоминал хорохорящегося выпивоху в баре, чем детектива. Но как у всякого опытного выпивохи есть отработанный хук правой, весомый аргумент в кабацких драках, так у Маркеса был в запасе собственный козырь – умение вовремя сразить оппонента неудобным вопросом. Удар дуэлянта, безжалостный и мгновенный выпад, нацеленный точно в сердце.
- Пока не знаю, в чем был мотив, - вынужден был признаться Соломон, - Но он определенно был.
- Приятно видеть столь уверенного человека.
- Если мы видим тянущуюся в крону дерева пятнистую шею, мы говорим «Жираф», а не спрашиваем «Где его голова?». У нас тут множественное убийство, господа. Мы нашли жертв, мы нашли то, что их роднит, мы найдем и мотив. А потом найдем убийцу.
- Меньше патетики, Стук Закона, - сказал Маркес. Коротышка Лью при этом отрывисто гоготнул, - У всякого преступника должен быть мотив, здесь же я не вижу даже намека на него. Ты, помнится, говорил, что похищенный нейро-софт отследить не удалось?
- Не удалось. Кто бы ни похищал софт, поймать его на сбыте краденного Транс-Полу не удалось.
- Отлично. Значит, самый распространенный мотив, мотив алчности, мы сразу отметаем. Мало того, у твоих покойников, как я успел заметить, был разный достаток. То есть, и похищенный нейро-софт мог исчисляться совершенно разными сумами. У толстосума Эмпирея Тодда, несомненно, были эксклюзивные, на заказ, модули, а у преподавателя или счетовода?.. Много ли из их софта даже гипотетически мог извлечь гениальный нейро-грабитель?
- Вероятно, он искал не наживы, - признал Соломон, - Если бы искал, то грабил бы богатых. Но его привлекало что-то другое.
- Что? Жертвы, насколько я понимаю, относились к разным социальным слоям, родились в разное время и, конечно, не были друг с другом знакомы.
- Не были, - подтвердил со своего места Баросса, - Я сам проверял.
Маркес удовлетворенно кивнул – как фехтовальщик, нанесший серию удачных уколов и увидевший результат.
- Ага. По-моему, нам удалось немного разогнать туман, щедро напущенный в это дело Соломоном, а? Как мы все знаем, у всякого убийства есть три основных мотива. Да, я шпарю прямо по старому учебнику, господа… Убийство всегда совершается или от эмоций, или из желания выгоды. Эмоции – страх, соперничество, ревность, зависть, обида, раздражение. Выгода – толстый бумажник в кармане, завещание, получение каких-либо преференций в связи со смертью, и так далее, так далее, так далее…
Из стаканчика с карандашами на столе Бароссы Маркес выхватил карандаш и мгновенно изобразил на бланке рапорта простейшую схему – круг, рассеченный на три неравные части. Две из них были велики и почти симметричны, третья же занимала от силы процентов пять от общей площади.
