«Из всех этих мятежей и смут, терзающих родину, победителями выйдут не большевики, не Комитет спасения и не войска Керенского, – победителями выйдем мы, союз железнодорожников».

Красногвардейцы не смогут управиться с таким сложным делом, как железные дороги; что до Временного правительства, то оно уже показало себя совершенно неспособным удержать власть…

«Мы отказываемся работать с какой бы то ни было партией, не уполномоченной… правительством, опирающимся на доверие всей демократии…»

Смольный весь дрожал от безграничной активности неисчерпаемых человеческих сил.

В главном штабе профессиональных союзов Лозовский познакомил меня с делегатом рабочих Николаевской железной дороги, рассказавшим, что у них состоялись массовые митинги, на которых вынесено порицание их вождям.

«Вся власть Советам! – кричал он, стуча кулаком по столу. – Оборонцы в Центральном Комитете играют на руку Корнилову. Они пробовали послать делегацию в ставку, но мы арестовали ее в Минске… Наше отделение потребовало Всероссийского съезда, а они отказываются созвать его…»

И здесь то же самое, что и в Советах и армейских комитетах. Одна за другой различные демократические организации по всей России переживали глубокую и резкую ломку. Кооперативы были охвачены внутренней борьбой; собрания исполнительного комитета крестьянских депутатов проходили в отчаянных спорах; даже среди казаков начались волнения…

А в верхнем этаже Смольного полным ходом, не слабея, действовал, нанося удары, Военно-революционный комитет. Люди входили туда свежими и полными сил, дни и ночи крутились они в этой ужасной машине и выходили оттуда бледными, измученными, охрипшими и грязными, чтобы тут же свалиться на пол и заснуть… Комитет спасения был объявлен вне закона. Пачки и связки новых прокламаций загромоздили весь пол:

«…Заговорщики, не имея никакой опоры ни в гарнизоне, ни в рабочем населении, надеялись исключительно на внезапность удара. Но план их оказался своевременно раскрыт комиссаром Петропавловской крепости прапорщиком Благонравовым благодаря революционной бдительности красногвардейца, имя которого будет установлено. В центре заговора стоял так называемый “Комитет спасения”. Командование войсками было возложено на полковника Полковникова. Его ордера подписывались отпущенным на честное слово бывшим членом ЦИК Гоцем…

Извещая об этом население Петрограда, Военно-революционный комитет постановляет:

Арестовать замешанных в заговоре лиц и предать их военно-революционному суду».

Из Москвы пришло известие, что юнкера и казаки окружили Кремль и потребовали от советских войск сдачи оружия. Советские войска исполнили требование, но, когда они выходили из Кремля, враги набросились на них и расстреляли. Слабые большевистские отряды выбиты с телефонной станции и телеграфа. Центр города находится в руках юнкеров… Но вокруг них уже собираются новые советские силы. Уличные бои постепенно разгораются. Все попытки соглашения провалились… На стороне Советов десятитысячный солдатский гарнизон и немного красногвардейцев. На стороне правительства шесть тысяч юнкеров, двадцать пять сотен казаков и две тысячи белогвардейцев.

Шло заседание Петроградского Совета, а по соседству работал новый ЦИК, рассматривал декреты и постановления, непрерывно поступавшие к нему из Совета Народных Комиссаров, заседавшего этажом выше. Здесь были рассмотрены: порядок утверждения и опубликования законов, закон о восьмичасовом рабочем дне и «Основы системы народного просвещения», предложенные Луначарским. На обоих заседаниях присутствовало всего несколько сот человек, в большинстве вооруженных. В Смольном почти пусто. Только охрана работала у окон, устанавливая пулеметы, чтобы можно было держать под огнем боковые флигели.

В ЦИК выступал делегат Викжеля:

«Мы отказываемся перевозить войска как той, так и другой стороны. Мы послали к Керенскому делегацию с заявлением, что, если он продолжит свое движение на Петроград, мы прервем все его коммуникационные линии…».

Затем он по обыкновению предложил созвать конференцию всех социалистических партий для сформирования нового правительства…

Каменев отвечал очень осторожно. Большевики были бы рады присутствовать на такой конференции. Однако центр тяжести вопроса лежит не в составлении правительства, а в том, примет ли оно программу съезда Советов… ЦИК обсудил декларацию левых эсеров и социал-демократов интернационалистов и принял предложение о пропорциональном представительстве на конференции, включая даже делегатов от армейских комитетов и крестьянских Советов…

В Большом зале Троцкий давал отчет о событиях дня.

«Мы предложили юнкерам-владимирцам сдаться, – говорил он. – Мы хотели избежать кровопролития. Но теперь, когда кровь уже пролита, есть только один путь – беспощадная борьба. Думать, что мы можем победить какими-либо другими средствами, – ребячество… Наступил решительный момент. Все должны помогать Военно-революционному комитету, сообщать ему обо всех запасах колючей проволоки, бензина и оружия… Мы завоевали власть, теперь надо удержать ее».

Меньшевик Иоффе хотел прочесть декларацию от имени своей партии, но Троцкий отказался допустить «спор о принципах».

«Наши споры теперь разрешаются на улицах, – воскликнул он. – Решительный шаг сделан. Мы все и, в частности, лично я берем на себя ответственность за все происходящее…»

Выступали солдаты, прибывшие с фронта, из Гатчины. Один из них – от ударников 481-й артиллерийской бригады: «Когда об этом узнают в окопах, там скажут: вот это – наше правительство». Юнкер Петергофской школы прапорщиков рассказал, как он и двое других отказались идти против Советов и как товарищи, вернувшись после боя из Зимнего дворца, выбрали его своим комиссаром и послали в Смольный предложить услуги настоящей революции.

И снова на трибуне Троцкий, легко загорающийся, отдающий приказы, отвечающий на вопросы.

«Чтобы разбить рабочих, солдат и крестьян, мелкая буржуазия готова пойти на соглашение хотя бы с самим дьяволом», – сказал он. За последние два дня наблюдалось много случаев пьянства. «Не пить, товарищи! После 8 часов вечера никому не выходить на улицу, кроме тех, кто в карауле по нарядам. Необходимо обыскать все помещения, в которых могут оказаться запасы крепких напитков, и уничтожить все спиртное. Никакой пощады тем, кто продает вино…»

Военно-революционный комитет послал за делегатами Выборгского района, затем за делегатами Путиловского завода. Они спешно собрались.

«За каждого убитого революционера, – заявил Троцкий, – мы убьем пять контрреволюционеров».

Мы снова пошли в город. Дума сверкала огнями, и целые толпы вливались туда. В нижнем этаже слышались рыдания и горестные крики; толпа сгрудилась вокруг бюллетеней со списком юнкеров, убитых в бою, или, вернее, предполагавшихся убитыми в бою, потому что очень скоро многие из этих мертвецов оказались живы и здоровы… Наверху, в Александровском зале, заседал Комитет спасения. Здесь были видны золотые с красным офицерские погоны, знакомые лица интеллигентов из меньшевиков и эсеров, жесткие глаза и безвкусно шикарные костюмы банкиров и дипломатов; попадались старорежимные чиновники и изящно одетые женщины…

Давали показания телефонистки. Одна за другой появлялись на трибуне крикливо одетые девушки, подражавшие светским манерам, но с истощенными лицами и в стоптанных ботинках… Они краснели от удовольствия при звуках аплодисментов «изящной» петроградской публики – офицеров, богачей, известных политических деятелей; одна за другой рассказывали они о своих страданиях в руках пролетариата и клялись в своей верности всему старому, твердо установленному и могущественному…

В Николаевском зале снова заседала дума. Городской голова в обнадеживающем тоне рассказывал, что петроградские полки начинают стыдиться своих действий; пропаганда делает свое дело… Вбегали и выбегали эмиссары. Они приносили новости о большевистских зверствах и убийствах, пытались спасать юнкеров, предпринимали расследования… «Большевики, – говорил Трупп, – будут побеждены нравственной силой, а не штыками…»