Высшая войсковая или “кошевая” старшина состояла из: атамана, судьи, писаря и есаула. Каждый курень имел своего атамана, а также свою “куренную” старшину.

Формально все казаки были равноправны, но, в действительности, это равноправие было только на бумаге и на словах. Социальные расслоения и создание групп богатых запорожцев, фактически, всю власть отдали в руки этих “знатных” или “старых” казаков, которые, пользуясь своим богатством и влиянием, вершили на радах все дела.

Твердо укоренившийся миф, идиллически рисующий Сечь, как бесклассовое братство, находится в полном противоречии с исторической правдой.

Если, для первого периода существования Сечи, это еще и можно принять, да и то с большими оговорками, то сохранившиеся многочисленные документы из эпохи Новой Сечи (1734–1775 гг.) неопровержимо и категорически опровергают этот, сентиментально-идиллический миф.

На территориях, подвластных Сечи, население которых в 60-х гг. 18 в, доходило до 100.000, как во всем мире в те времена, были и бедные, и богатые, были социальные противоречия интересов отдельных групп населения, было стремление богатых групп использовать власть в своих, корыстных интересах и противодействие групп бедных этим стремлениям. И никакого ни социального, ни политического “братства”, о котором, так часто говорят и до-революционные историки и сепаратистическая “историческая школа”, в действительности, не было.

Наоборот, беглые попадали в Сечи в чрезвычайно тяжелое положение, нередко более тяжелое чем было там, откуда они бежали. Если они решали остаться в курене, то должны были жить в казармах, нести тяжелую гарнизонную службу и исполнять разные хозяйственные работы, не получая за это никакого вознаграждения, кроме более чем скудного пропитания, состоящего, в главном, из – “саламахи”, которая “варилась густо из ржаной муки на квасе или рыбной ухе”, как описывает очевидец С. Мышецкий. Все остальное добавлялось на “собственные деньги”, добыть которые было не легко. Деньги добывались только в результате походов и связанных с ними грабежей или путем найма за деньги к зажиточным казакам и старшине, которые, на правах собственности, владели хуторами-зимовниками, нередко несколькими.

Как видно из многочисленных документов, хранящихся в “Центральном Государственном Историческом Архиве” Укр. ССР., были зимовники с табунами в несколько сот лошадей и рогатого скота, тысячами овец и обширной, собственной запашкой, дававшей тысячи пудов зерна. Обслуживались они “молодиками” или “наймитами”, число которых, на некоторых зимовниках доходило до 30.

Заработная плата была минимальной: от 2 р. 50 коп. до 5 рублей в год на хозяйских кормах. (Лошадь в то время стоила 10–20 рублей, вол или корова 5–8 руб.; рубаха 40 коп., сапоги – 50 коп. – 1 рубль.)

Кроме платных работников, на зимовниках было немало работников “без найму” – так назывались работавшие без денег, только за кров и пищу, преимущественно, слабосильные, старики, подростки. Из многочисленных, сохранившихся “описей” зимовников, видно, что таковых было до 7 % общего числа рабочих зимовников.

Заработать можно было также на рыбных промыслах и в “чумацких” обозах. Как первые, так и вторые, вовсе не были артелями равноправных участников, как это утверждают многие историки. Сохранившиеся “расчеты” неопровержимо доказывают, что среди чумаков были и собственники десятков пар телег с наемными “молодиками” и чумаки-одиночки с одной – двумя воловьими запряжками. Такое же смешение было и на рыбных промыслах, где наряду с собственниками сетей (невод стоил тогда до 100 рублей) работали за деньги и “наймиты” или, очень часто, “с половины” т. е. половина всего улова шла собственнику сетей, а вторая половина делилась между рабочими, которые в этом случае, не получали никакой денежной платы.

Положение живших от продажи своего труда было не легкое, но они имели свободу и могли свободно менять работодателя, чего тогда уже не было в остальной России, в том числе и на Гетманщине и Слободщине. Были также формально ничем не ограниченные возможности выбиться в более зажиточные группы, быть выбранными в старшины, организовать свой зимовник или какое другое собственное предприятие.

И это привлекало все новых и новых беглецов с севера, а нередко и дезертиров из армии. Сохранился документ о прибытии в Сечь в 1735 г. пяти солдат Ревельского драгун. полка, на конях и с вооружением. Сечь их проглотила и “не нашла”, когда этого потребовало русское правительство. “Не находила” она и многочисленных крепостных, возвращения которых требовало русское правительство.

К половине 18 века социальные противоречия в этом, по утверждению сепаратистов, “равноправном братстве” настолько обострились, что дело дошло до бунта. 1-го января 1749 г. при выборе должностных лиц “серома” (бедняки) изгнали из Сечи зажиточных казаков, которые разбежались по своим зимовникам, и выбрали свою старшину, из бедняков, с И. Водолагой во главе. Есаулом, по свидетельству производившего расследование секунд-майора Никифорова, был избран казак “не имевший на себе одежды”. Бунт был скоро усмирен и засевшая в Сечи “серома (бедняки) капитулировали.

Гораздо большие размеры имел бунт в 1768 г., во время которого взбунтовавшаяся “серома” несколько дней была господином положения и разграбила дома и имущество старшины и зажиточных казаков, бежавших за помощью в “паланки” и к русским, соседним с Запорожьем, гарнизонам. Сам кошевой атаман, как он описывает в своем показании, спасся только благодаря тому, что спрятался на чердак и бежал через дыру в крыше.

Казаками из “паланок” и сорганизовавшейся старшиной и этот бунт был подавлен, а его зачинщики жестоко наказаны. Посланные для усмирения Киевским ген.-губернатором Румянцевым 4 полка, не понадобились. В архивах сохранились “описи” разграбленного имущества, поданные пострадавшей старшиной и казаками. “Опись” одного из высших старшин занимает несколько страниц перечислением разграбленного, например, 12 пар сапог новых, кожаных, 11 пар сапог сафьяновых, три шубы, серебрянная посуда, 600 локтей, полотна, 300 локтей сукна, 20 пудов риса, 10 пудов маслин, 4 пуда фиников, 2 бочки водки и т. д.

“Опись” не занимавшего никакой должности “заможнего” (зажиточного) казака, значительно скромнее: одна шуба, два тулупа, 4 кафтана, разное оружие и наличными деньгами (которые не успел унести) 2.500 руб крупной монетой, 75 червонцев и 12 руб. 88 коп. медной монетой. Сумма огромная по тому времени.

Кроме этих двух бунтов немало было и более мелких бунтов в “паланках” и слободах, о чем сохранилось множество документов. Например: в Калмиусской “паланке” в 1754 г., в Великом Луге в 1764 г., в Кодаке в 1761 г. и во многих других местах.

То, что бунты были – факт неоспоримый. То, что это были бунты “серомы” против старшины и “знатных”, “старых” казаков доказывают сохранившиеся документы. Как же согласовать эти факты с версией украинских историков о Запорожьи, как о “равноправном братстве”?

Ясно, что согласовать их невозможно, а нужно признать, что все написанное об “аскетизме”, “братстве” и “равноправии”, будто бы господствовавших в Запорожской Сечи, надо отнести в разряд вымыслов или мифов.

Не исключено, что на заре Сечи, когда там обосновалась небольшая группа идейных борцов, мстителей за поруганную веру и национальное достоинство, окруженная врагами и непрестанно с ними воюющая, нечто подобное и было. Но, с ростом Сечи, ослаблением ее врагов, сравнительной безопасностью жизни и социальным расслоением состава Войска Запорожского – все это, если и было, то отошло в область преданий.

Рассказы же некоторых историков о жизни запорожцев звучат просто как поэтический вымысел-плод сентиментально-идеалистических настроений авторов и, весьма далеки от действительности. Так, наприм. в своей “Истории Запорожских казаков” (т. 1. стр. 291), историк 19-го века, Эварницкий, так описывает жизнь в куренях; “войдя в курень казаки находили кушанья уже налитыми в “ваганки” или небольшие деревяные корыта и раставленные по краям стола, а около “ваганков” разные иапитки-горилку, мед, пиво, брагу, наливку – в больших деревянных “кановках”. При этом чарки запорожцев, по словам Эварницкого, были такие, “що и собака не перескоче”…