В глаза будто сыпанули песка, я моргнул и едва не выругался. Теперь передо мной стоял не один, а полдюжины колдунов. Драная иллюзия!

— Магистр Вселенской комиссии против магистра ложи Скарабея! — рассмеялся ритуалист. — Занятное действо, пусть и с предсказуемым финалом!

Я не стал попусту молоть языком и провел волшебной палочкой по стене пещеры, как проводят закаленным резцом по стеклу. Незримая стихия задрожала, иллюзии замерцали и начали рассыпаться призрачной пылью одна за другой. И все бы ничего, да только сгинули все фигуры без исключения. Колдун исчез!

— Чертовски предсказуемо! — вновь донесся до меня смех Фальберта, а миг спустя он возник перед статуей Белой девы. — Не обессудьте, магистр, но я обязан довести эксперимент до конца!

Ритуалист вложил вместилище духа в каменную ладонь, затем обернулся ко мне и несколькими решительными махами жезла соткал вокруг себя мощный магический полог.

— А вот теперь я к вашим услугам! — заявил он с напускной легкомысленностью. Обманчивой легкомысленностью…

Магические формулы на стволе пистоля вспыхнули и погасли. Я ощутил сотрясшую оружие дрожь, но защита оказалась сильней; подпалить пороховой заряд Фальберту не удалось. Нимало этим не смущенный, ритуалист развел руками и обаятельно улыбнулся.

— Попытаться стоило! — произнес он с очаровательной непосредственностью, да только взгляд его остался холодным и расчетливым. Оценивающим.

— Брось жезл! — потребовал я. — Брось, застрелю!

— Уверяю вас, это не так просто! — сказал Фальберт и тряхнул волшебной палочкой. Так проверяет баланс незнакомого оружия перед боем опытный фехтовальщик.

Я опустил ствол чуть ниже, намереваясь прострелить ритуалисту ногу, и в этот самый миг глаза статуи засветились, а вложенный в ее ладонь шар взорвался брызгами алхимического стекла. Облачко призрачной энергии окутало изваяние, и, прежде чем вырвавшийся на свободу дух принял облик Белой девы, его затянуло в камень.

И сразу в спину шибанул ураган, да так шибанул, что бросил на колени и даже немного протащил по камням! Незримая стихия на миг приобрела материальное воплощение, оплела меня и сдавила череп, едва не вырвав из глазниц глаза.

Давление тут же отпустило, но мир изменился безвозвратно. Реальность растеряла всю свою глубину, стала блеклой и выцветшей. Небесный эфир, который пронизывал все и вся, сгинул, изваяние Белой девы впитало его, как впитывает воду губка. Статуя словно превратилась в некий портал, через который из нашей реальности утекала энергия, ее тянуло отовсюду, что-то уцелело лишь во мне да четках святого Мартина. А вот черное марево порчи сорвало с волшебной палочки и зашвырнуло неведомо куда. С волшебной палочки?!

Я не без труда поднялся на ноги и сделал несколько пробных махов, выписал дугу и пару замысловатых узлов, но в отсутствие эфира жезл впустую тревожил рассекаемый им воздух. Уверен, в подобной ситуации спасовали бы даже истинные маги. Более того, им пришлось бы даже хуже моего. Слишком уж тесно связаны они с незримой стихией, да и ангельской печати на спине нет ни у кого…

С нервным смешком я сунул ставший бесполезным жезл за ремень. Небесный эфир сгинул без следа, и лишенная магии реальность казалась ошеломляюще неправильной. Настолько неправильной, что словами этого было просто не передать. Мир стал ущербным и каким-то ограниченным, будто плоским. Никакой магии! Никакой!

Чужая воля касалась неприятными шершавыми прикосновениями, пыталась разорвать мое эфирное тело и пожрать его, бессильно соскальзывала и накатывала вновь. Захотелось зажать голову руками и броситься прочь, но я сдержался и приказал ритуалисту:

— Сцепи пальцы в замок! Живо!

Фальберт Бинштайнер меня словно не услышал. Порыв взбесившейся незримой стихии повалил ритуалиста на каменный пол, и он жадно хватал воздух разинутым ртом, по щекам катились крупные капли пота.

— Руки, живо!

Мой окрик вырвал ритуалиста из ступора, он потряс головой, оглянулся и сплюнул себе под ноги.

— Ненасытная тварь! Одной души ей мало, подумать только! Времена изменились, древняя дура! — обругал Фальберт Белую деву, поднялся на ноги и отбросил волшебную палочку. — Обманул сам себя, подумать только! Каюсь, магистр! Виновен! Для начала стоило дать вам бой. Но кто мог предположить такое? Уж точно не я…

Исчезновение эфира сказалось на колдуне самым пагубным образом, он будто не до конца отдавал себе отчет в происходящем. Впрочем, мне и самому приходилось несладко; в груди пульсировала боль, невыносимо болела голова.

— Вытяни руки перед собой! — повторил я, не желая стрелять. — Сцепи пальцы! Немедленно!

Но ритуалист лишь покачал головой и шагнул к фонарю, рядом с которым лежали его плащ и шпага.

— Предлагаю разрешить наши противоречия, как это и подобает благородным людям! — объявил он с той непрошибаемой уверенностью, коей отличаются представители старейших и знатнейших родов.

Фехтовальный поединок?! Да он спятил! Но нет, не спятил. Фальберт не стал хвататься за шпагу, вместо этого вытянул из-под плаща взведенный пистоль — миниатюрный, едва ли не игрушечный и вместе с тем смертельно опасный. Ангелы небесные!

Я дернул пальцем спусковой крючок, сыпанули искры, и после мимолетной — но такой нестерпимо долгой! — заминки оружие исторгло из себя серые клубы дыма, раскатисто грохнул выстрел. И тут же громыхнуло в ответ! Прогудевшая над плечом пуля угодила в стену за мной, вышибла каменную крошку и отскочила смятым комком свинца во тьму.

Бросив разряженное оружие, я выдернул из-за пояса второй пистоль и ринулся через облачко дыма. Изваяние Белой девы по-прежнему заливало пещеру своим призрачным сиянием, в его свете я увидел, как невредимый Фальберт Бинштайнер выпрямляется с обнаженной шпагой в руке.

— Брось! — сделал я последнюю попытку захватить его живым.

Ритуалист швырнул в меня фонарь и ринулся в атаку. Сверкнул клинок, грохнул выстрел. Фальберт споткнулся и завалился на пол, скорчился, зажимая ладонями простреленную грудь. Захрипел, попытался что-то сказать и… умер. Свинцовые пули разят ничуть не хуже боевых чар.

Чуждая этому миру воля продолжала корежить реальность, и точно так же отсутствие эфира корежило изнутри меня самого. Было гадко, мерзко и невыносимо противно существовать в месте, лишенном небесной благодати. Так и подмывало поскорее убраться из пещеры, но вместо этого я поднял шпагу застреленного ритуалиста.

— Твое время прошло! — неведомо зачем объявил я Белой деве и обрушил клинок на голову изваяния.

Звонко лязгнул металл, полетела каменная крошка. Сейчас больше пригодился бы молоток, но я справился и так. Очередной удар отбил любовно высеченное ухо и отколол кусок скулы, а потом голова Белой девы и вовсе развалилась сразу на несколько частей.

Обезглавленная статуя стала обычным куском мрамора, и былая покровительница этих мест лишилась якоря, связавшего ее с нашей реальностью. Незримую стихию перестали сотрясать судороги, в пещеру вновь вернулся небесный эфир, который, как известно, пронизывает все сущее и дарит жизнь каждому из нас — и светлейшему государю и презреннейшему из бродяг. А мы даже не задумываемся о том, сколь бесценен этот дар небес, принимая его как должное. Но стоит ему пропасть…

Я передернул плечами, прогоняя из головы дурные мысли, и в меркнущем свете горящего масла, вытекшего из разбитого фонаря, принялся обыскивать ритуалиста.

Ложа Скарабея. Придумают же люди, право слово…

В Сваами я переправился уже на следующий день — никто и не подумал чинить мне в этом никаких препятствий. Напротив, бумаги Вселенской комиссии по этике предельно упростили отъезд, поскольку гонцам и прочему служивому люду не требовалось стоять в общей очереди, их пропускали в приоритетном порядке. А вот договариваться о месте в торговом обозе пришлось самостоятельно, и тут в ход вновь пошел мой изрядно отощавший кошель. Никто из купцов отнюдь не горел желанием помочь ближнему, и плату за провоз пассажиров они ломили немалую.