Ослик вырвался вперед, и Бургежа очутился лицом к лицу с дендроидом Мемой, который торопился добраться до захватчиков и близко познакомить их с невероятным разнообразием функциональных возможностей такого простого, на первый взгляд, предмета, как лопата.

– Какие напитки предпочитаете в сумерки? – поинтересовался Бургежа. – Представьтесь, пожалуйста, и скажите пару слов для наших читателей.

Очевидцы утверждают, что какой-то краткий и прочувствованный монолог, предназначенный лично Бургеже, Мема все-таки произнес. Причем произнес настолько горячо и убедительно, что военного корреспондента как ветром сдуло с этого участка фронта.

Шеннанзинский кавалерийский полк, поднятый по тревоге Эмсом Саланзерпом, на рысях подлетел к лагерю и с ужасом обнаружил, что там вовсю кипит сражение. Ссадив с седел пикинеров, которых было приказано доставить в расположение тиронгийских войск таким вот необычным образом, имея в виду чрезвычайную ситуацию, а также близкое расстояние, они врубились в ряды нападавших с левого фланга.

Впрочем, как справедливо заметил Бургежа в своей знаменитой корреспонденции, принесшей ему впоследствии признание коллег и вожделенную Пухлицерскую премию, впервые в жизни бравые ветераны не смогли осуществить свой замысел в прямом смысле этого слова. Сложновато врубиться в каменного голема. Или в упрямых кобольдов, которые при всяком музыкальном случае сообщают, что души у них такие нежные и ранимые, что поневоле необходимо, дабы тела были крепкие и неподатливые. Немного проще сделать это с дендроидами: они деревянные. Но, во-первых, дерево это – не какая-нибудь несчастная сосна. Это дерево вполне может поспорить по твердости с железом. А во-вторых, дендроиды чрезвычайно обидчивы и вспыльчивы. Они и малейших-то оплошностей не прощают, а здесь мало того что они кипят праведным гневом и ненавистью к захватчикам, так их еще пытаются рубить всякие невоспитанные юнцы (многовековым дендроидам любой человек покажется юнцом, пусть даже и раритетный долгожитель).

Стремительная атака сорвалась. Кавалеристы увязли в плотной массе неповоротливой, но несокрушимой тяжелой пехоты Кассарии.

Пикинеры же попали как кур в ощип, ибо сверху на них спикировали неистовые нетопыри.

Пикировать на пикинеров предложил Птусик, которого прогрессирующая бессонница сделала саркастичным и язвительным. Он не упускал возможности подчеркнуть злую иронию судьбы, поскольку все иные возможности с блеском упускал.

Скелеты-барабанщики не переставая колотили палочками в свои барабаны; тритоны в соседнем озере изо всех сил дули в витые раковины; волки завывали, и весь этот стройный хор леденящей душу мелодией вплетался в фантастическую симфонию сражения.

Генерал Галармон не искал графа да Унара на поле битвы. Это вовсе не означает, что ему нечего было сказать начальнику Тайной Службы. Напротив, сказать он собирался так много, что нескольких секунд, которые он смог бы сэкономить на каком-нибудь поединке, ему явно бы не хватило.

Однако две волны наступающих скелетов постепенно брали в клещи отчаянно сопротивляющееся подразделение королевских гвардейцев, и те с боями отступали к последней линии укреплений, на скорую руку сооруженных по приказу предусмотрительного Галармона; там они и встретились, успев обменяться не самыми приязненными взглядами.

За этой линией находились шатры вельмож и офицеров, главного бурмасингера, а также его величества короля Юлейна. Хорошо, хоть его не захватили в плен невесть как прорвавшиеся скелетики. Шустрых малышей едва удалось оттеснить на передовую и кое-как очистить тылы.

Король, у которого, кстати, тоже нашелся в хозяйстве высококачественный крупноскоп, уныло пытался разглядеть происходящее в окуляр. Рядом суетился испуганный, но неизменно солидный дворецкий Гегава, успевший даже в эти скорбные минуты подшить кружевной крахмальный воротничок.

– Я ничего не вижу, – обиженно бубнил его величество. – Всюду темно. Что там происходит?

– Разгром, – с достоинством отвечал дворецкий.

– Кого громят?

– Нас.

– А почему я ничего не вижу?

– Мне кажется, было бы разумно открыть глаз. Тогда видимость резко бы возросла, ваше величество.

– Я открыл, – возразил король. – Это ничего не дало.

– Другой, ваше величество.

– Это все штучки, – раздраженно заметил Юлейн, определявший данным словом любые события и явления, подчинявшиеся не королевской воле, а законам физики, например. – А где господин главный бурмасингер?

– Организует оборону стражников и ополченцев.

– Умный человек.

– О да.

– Паялпу понимает. Тоже проигрался в пух и прах. Вернемся из похода – прикажу разжаловать чесучинского губерхера. Этот негодяй меня просто разорил. Кстати, а «Королевский паникер» уже доставили?

– О нет!

Король не уловил крика души и посчитал сей вопль простым отрицательным ответом, а потому огорчился еще сильнее и продолжил свой монолог.

– Приволокли меня в какие-то жуткие поля. Везде сырость, – пожаловался Юлейн. – Вчера наклонился над озерцом, чтобы полюбоваться рыбками, игриво снующими на мелководье; настроение нежное, элегическое; стихи слагать хотелось. А вместо рыбок – таращится на меня какая-то жуткая невоспитанная рожа. Ни привета, ни ответа. Язык высунула – синий такой, противный. И углубилась.

– Куда?

– В пучину вод.

– Ваше величество уже рассказывали мне об этом неприятном инциденте.

– Пожаловался бурмасингеру, – нудил король, не обращая внимания на Гегаву. – Велел арестовать вольнодумца и наказать, чтоб другим неповадно было. А он, бурмасингер, говорит, что сие исполнить невозможно, поскольку мы в Кассарии, а здесь вольнодумцев не арестуешь, ибо они почти всегда бесплотные, а ежели и плотные, то недоступные для отправления правосудия. Так я хочу уточнить – я король или нет?

– Король, ваше величество.

– Ну, сделайте же что-нибудь с этим крупноскопом. А то мы проиграем баталию, пока я тут ковыряюсь.

Дворецкий подумал, что, пока король тут ковыряется, у Тиронги как раз и остается мелкоскопическая надежда повернуть ситуацию в свою пользу, но благоразумно утаил свои умозаключения от драгоценного повелителя.

– Пришлите вестовых, – распорядился Юлейн, – Я стану раздавать им приказы. И вот еще что: мне пришло в голову прелестное сочетание «пучина – кручина». Запишите эту рифму непременно. И не унывайте, так всегда бывает, что сперва добродетельные и положительные герои проигрывают, чтобы потом окончательно победить.

Гегава поклонился и удалился за палатки. Приказ короля относительно вестовых он исполнять, конечно же, не собирался. Нет, одного лакея в самом начале этой катавасии он по требованию короля все-таки отправил к Галармону, хоть и знал наверняка, что не стоит будить лихо, когда оно и так не спит. Генерал вкратце наметил путь, которым должен был следовать лакей вместе с королем, графом да Унара, а также прочими умниками, которые хотят поучить его военному искусству. Но и промежуточные, и конечный пункты этого пути лакей категорически отказывался обнародовать и вразумительно объяснил лишь одно: посыл-де был энергичный и жизнеутверждающий, так что велено не беспокоиться и всем оставаться на своих местах. Малый он был толковый, Гегаве приходился племянником, и дворецкий вполне ему доверял.

Вообще-то ситуация сложилась такая, что впору было впадать в панику. Однако настоящий потомственный дворецкий с двадцатью годами безупречной службы за плечами и паникует иначе, нежели обычный смертный. Да, Гегава два или три раза промокал лоб сложенным вчетверо платком – безупречным шелковым платком, с изящно вышитой монограммой в правом нижнем углу. Да, он даже затравленно оглянулся и – недопустимый в присутствии венценосной особы жест – нервно подергал воротник. Все это происходило в действительности, сколь ни прискорбно признавать такое вопиющее нарушение неписаных законов. Но и дворецкие не железные. Они тоже люди, хотя их подчиненные в этом сомневаются.