— Инженер по идеям Верховцев — это понятно. Лотов — это тоже можно понять, но Озеров? Слесарь Воробьев? — Барковский надменно поднял плечи.

— Игра в демократизм? Или группа по протаскиванию американских идей? — съязвил Дроботов.

Через несколько дней в комнате, где проводились рапорты, появилась классная доска. Вечером, собрав здесь мастеров, газовщиков, машинистов вагон-весов, Бартенев обратился к ним со словами:

— Будем коллективно разрабатывать систему загрузки печей.

Он вышел к доске и начертил условные обозначения: «РРККК». Это означало: руда плюс руда, кокс плюс кокс, плюс кокс, плюс кокс.

— Эта система поможет печам дать полный ход. — Он старался говорить доступно, понятно. Повернув голову в сторону Кравцова, сидевшего с безучастным лицом, медленно проговорил: — Не надейтесь, чтоб печь вас вытягивала, сами тяните ее.

Старательно вносил в тетрадь записи Павел Иванович Буревой, задавал вопросы газовщик Федоренко. Бартенев подробно отвечал.

С того дня в цехе вступило в права новое слово «система». Кирилл Озеров как-то забежал в лабораторию к Маше, возбужденно ходил по комнате и объяснял ей:

— Надежнее всего управлять печами газовым потоком с помощью системы загрузки.

Маша смешно морщила лоб, стараясь вникнуть в смысл того, что говорил Кирилл, но думала совсем о другом…

Пожалуй, Женя Курочкин первым почувствовал систему Бартенева. Проблема ковшей стала острее, значит, чугуна стало больше. Кое-кто уже начинал твердо рассчитывать на повышение зарплаты. Люди говорили между собой:

— Бартенев ровно ведет печи. Они дают больше чугуна.

Но однажды в цех позвонил главный инженер завода Негин и строго спросил Бартенева: почему новый режим не согласован с заводоуправлением?

— Режим печам устанавливают доменщики, а не главные инженеры, — ответил Бартенев.

Негин резко повесил трубку.

Бартенев задумался. Это уже не первая стычка у него с главным инженером. В технической отсталости доменного цеха была очевидная вина главного инженера. В день приезда Бартенева Лобов сказал: «Главный инженер-прокатчик не вникал в доменное производство». Бартенева тогда поразила эта фраза, но он промолчал. Что скажешь, когда ты новичок на заводе?

Но впоследствии он увидел, что Негина мало тревожило состояние технической мысли на заводе. Полный, представительный, он на всех совещаниях у директора многозначительно молчал, рассматривая свои холеные руки. Сильно накрахмаленный воротничок держал, как подставка, рыхлый подбородок. Звучали ли в словах выступающих тревога или гнев, Негин все воспринимал со снисходительной улыбкой. Эта особая манера держаться самоуверенно, высокомерно отгораживала его от людей. Когда Бартенев впервые пришел к Негину посоветоваться о цеховых делах и поставить ряд требований, тот выслушал его с ухмылкой, небрежно откинувшись на мягкую спинку кожаного кресла.

— Вы полагаете, что до вашего приезда мы здесь почили на лаврах? — проговорил он невозмутимо. — Оставьте ваши предложения, я ознакомлюсь с ними.

Бартенев вдруг понял, что Негин не умел или разучился мыслить, разговаривать как инженер-технолог. Он действовал, как кабинетчик, которому дорого только его кресло.

— Я предпочитаю идеи высказывать в деле, а не на бумаге, — ответил ему тогда Бартенев, дав себе слово не переступать порог негинского кабинета по собственной инициативе.

Вскоре он решительно ввел новый режим печей, полагая, что это прямая обязанность начальника цеха, и не собирался спрашивать разрешения главного инженера. Через два дня Негин в вечерней смене в отсутствие Бартенева позвонил в цех и, пользуясь властью главного инженера, изменил режим на второй печи. Утром на рапорте Бартенев строго спрашивал мастера Осокина:

— Почему снизили давление?

— Угар был, — неуверенно ответил Осокин.

— Какой угар?

— Ветер был, дым низко шел, прямо на воздуходувку. Там угорали.

— Откуда ты это взял? — допытывался Бартенев.

— Главный инженер позвонил…

Бартенев провел ладонью вдоль носа, словно не желая выказывать выражения лица, и медленно произнес:

— Мастер стоит у печи, и ему виднее, чем главному инженеру, что нужно делать.

Можно было понять, что он говорит это не Осокину, а самому Негину. С тех пор мастера, услышав в телефонной трубке голос Негина, торопились ответить: «Сейчас доложим начальнику цеха».

И докладывали. В этих случаях Бартенев неизменно отвечал:

— Хорошо. Скажите главному инженеру, что доложили о его указании.

Такими «докладами» все и завершалось, режим печей теперь не уклонялся от заданной системы. Но мастера поняли, что главный инженер и начальник цеха не ладят между собой.

Кирилл с Машей только что расстались у дверей лаборатории. Они договорились встретиться вечером. Маша уже начинала всерьез сердиться на Кирилла. Отшумела весна с подснежниками, отцвела черемуха, а они только два раза сходили в кино. Сегодня Маша настояла поехать после работы за город, к подножию Рудной горы. Там в прошлом году на серой скале, обтянутой с краев зеленым мохом, Кирилл высек дату — памятку их первого объяснения. Сегодня они навестят свой заветный камень.

— Не забудь! — крикнула Маша вслед Кириллу.

На площадке печи Кирилл весело поздоровался с горновыми, прошел в газовую будку и, взглянув на приборы, переменился в лице.

— Какого черта смотрел, Федор Иванович? — резко обратился он к сидевшему за столом Кравцову. — Зачем режим сменили?

— Вот так и сменил, — Кравцов рванул ворот рубахи.

Медленно поднимаясь со стула, он сжал кулаки. Кирилл знал, что у Кравцова бывали припадки бешеного гнева, но сейчас сам был готов ударить его.

— По-инженерному стали печи вести! — выкрикивал Кравцов. — В конце концов главному инженеру надо верить больше. На то он и главный!

Но Кирилл уже не слушал его, впившись глазами в приборы. Надо было что-то предпринимать, и, долго не раздумывая, он бросился на разгрузку.

Через час на рапорте Бартенев, желая выяснить, понятны ли Кравцову причины расстройства печи, задал ему несколько вопросов. Кравцов молча смотрел перед собой.

— Что же, Кравцов, — выдерживая спокойный тон, сказал Бартенев, — выходит, не только животу, но иногда и главному инженеру доверяться нельзя?

Кравцов мрачно посмотрел на него:

— Паны дерутся, а у нас чубы трещат.

Наступило молчание. Через минуту Бартенев, обращаясь ко всем, твердо сказал:

— Если кто еще сознательно нарушит режим печей, тот может брать в бухгалтерии расчет.

Присутствовавший на рапорте Лотников, когда все вышли, подошел к Бартеневу.

— Вы знаете, что Кравцов действовал по указанию Негина, зачем же дискредитируете его при всех?

— А наедине можно? — усмехнулся Бартенев. — За печь Кравцов, как мастер, отвечать должен, и никто другой.

— Учитывая положение Кравцова, можно бы поступить с ним иначе.

Бартенев жестко проговорил:

— Положение обязывает, а не только дарует почести.

На этот раз откровенная усмешка тронула губы Лотникова:

— Заело, что рабочий, практик, выдвинут в передовые.

Бартенев сделал движение, как будто хотел показать Лотникову на дверь, но вместо этого резко поднялся, рванул с вешалки кепку и вышел, оставив Лотникова одного в комнате.

Ирина Николаевна быстро обежала перрон и, не найдя нигде мужа, пошла искать телефон. Из кабинета начальника вокзала она с трудом дозвонилась до цеха и попросила к телефону Бартенева.

— Он на печах, — ответила ей Феня Алексеевна, удивляясь, что начальника спрашивала женщина.

— Передайте ему, что его дети и жена на вокзале, на чемоданах, — добавила Ирина Николаевна и повесила трубку.

Конечно, ей стоило подготовить себя к такой встрече. За свою пятнадцатилетнюю жизнь с Бартеневым она могла бы привыкнуть к такому невниманию. И все-таки обида жгла ей сердце, когда она в распахнутом пальто торопливо шла к багажной камере, где у самых дверей сидели дети. По ее лицу они поняли, что отец не встретил и робко взглядывали на мать.