Она — лаборант Кострова — не была на том совещании. Считала неудобным явиться в кабинет к начальнику цеха без приглашения. Но, слушая на другой день рассказ Верховцева, пожалела об этом.

— Какой мог быть интересный инженерный разговор, но не получился, — сокрушался Верховцев. — Все ждали разноса, а тут вдруг: у кого есть предложения, идеи?

В вопроснике, который передал ей Верховцев, значились темы, касавшиеся и цеховой лаборатории. И Веру Михайловну не очень удивило появление к концу дня в лаборатории начальника цеха. Осторожно ступая, чтоб не задеть рукавом тонкую химическую посуду на полках, Бартенев прошел к столу, за которым сидела Вера Михайловна, и увидел лежавший с краю стола тетрадный лист с вопросами. Чуть улыбаясь, спросил:

— Изучаете?

Она молча кивнула головой. Он вытащил из кармана пальто кусочек кокса и подбросил его на ладони:

— Вам известны, конечно, его свойства?

— В общих чертах известны. Легкий…

— …пористый, — в тон ей подсказал Бартенев. — А как насчет горючести?

Она не понимала, чего он от нее добивается, и пожала плечами:

— У нас лаборатория по определению химического состава чугуна…

— Прогнозами не занимаетесь? А надо составить прогноз на будущее, — проговорил он. — Надо определить, сколько мы сможем дать чугуна в ближайший год.

— Год?

— Да, пока год. Надо взять на учет все факторы. И этот тоже, — он снова подбросил на руке кокс. — Определить его поведение в печи. Но как это сделать в условиях, близких к доменному процессу?

Один человек уходил и оставлял после себя следы грязных сапог на чистом лабораторном полу; другой — запах гари. А что оставил тогда Бартенев? Небольшой кусочек кокса. Но кусочек оказался волшебным. Стены маленькой цеховой лаборатории расширились до размеров научно-исследовательского института, и она, лаборант Кострова, ощутила в себе непривычный подъем ученого. Засунув руки в карманы халата, она долго ходила по комнате, думала над тем, что сказал Бартенев, и, не в силах разобраться сразу во всем, позвонила Верховцеву. Он пришел тотчас же.

— Бартенев связывает опыты с нормами расхода кокса и производительностью печей, — задумчиво рассуждал Верховцев, выслушав ее. — Пока кокс — самый дорогостоящий материал в доменном производстве. Изучение в нем новых свойств даст возможность использовать его рационально.

Она удивилась такому простому, ясному выводу и спросила:

— А какую задачу вы будете решать?

— Задачу высокого давления.

Еще одна, выдвинутая Бартеневым проблема и, как видно, завладевшая Верховцевым полностью.

В комнате парили острые запахи азотной кислоты, серы, в широких рукавах вытяжного шкафа что-то шумело и шуршало, а Верховцев, не замечая ничего вокруг, чертил на бумаге и объяснял Костровой схему устройства перевода печей на высокое давление газов на колошнике. Помощница Костровой, Маша, извлекла длинными щипцами из красного зева мульдовой печи прожаренные до белизны тигли, быстро поставила их в шкаф и подошла к ним.

— А над вашей задачей я подумаю, — пообещал Верховцев и, поймав взгляд Маши, весело кивнул ей:

— Будешь нашим ассистентом?

— Если вы мне дадите профессорский паек и колпак, — смеясь ответила девушка и одернула халатик, изрешеченный кислотами.

Когда за Верховцевым захлопнулась дверь, Маша расставила по полкам бутылки с прозрачной жидкостью, унесла в мойку грязную химическую посуду и тщательно вымыла руки. Она посмотрелась в маленькое зеркальце, оправила свои стриженые русые волосы, халатик повесила за дверью.

Сегодня они с Кириллом Озеровым идут в кино, на новый фильм «Безымянный остров». По дороге она обязательно расскажет Кириллу о чудном инженере и высоком давлении.

Перебежав осклизлую дорогу, Маша нырнула под железнодорожный состав и по спиральной лестнице взбежала наверх. На площадке четвертой печи вся красная, потная, она нашла Кирилла в газовой будке. Он стоял и что-то рассказывал своему помощнику.

— Кирилл, — Маша тронула его за рукав, — мы опаздываем.

Рядом с ним она казалась совсем маленькой и смотрела на него снизу вверх. А он, точно взяв разбег и не добежав до финиша, замер перед ней и удивленно спросил:

— Куда опаздываем?

Под любопытным взглядом газовщика Пети Гнедова Маша смутилась, прикусила губы. Значит, Кирилл совсем не так, как она, — не ждал весь день этой минуты, когда они вместе пойдут в кино?!

— Не сердись, — попробовал успокоить девушку Кирилл. Он снял с вешалки куртку и добавил: — Я, честное слово, утром помнил, а потом забыл.

Они спустились с площадки и шли коротким путем к проходной через пустырь, без тропинки. Только что оттаявшая земля была мягкой, рыхлой, и ноги часто вязли в грязи. Не выпуская Машиной руки, Кирилл прыгал через размытые канавы, перетаскивал Машу на руках, боясь, что она зачерпнет воды в черные без каблуков туфельки.

— Новый начальник придумал нам задачу: регулировать печь газовым потоком, — сказал Кирилл, когда они вышли за заводские ворота. — Раньше мы про это и не думали. Движется в печи газ по законам физики, ну и ладно. А тут раз: «Регулируйте ход печи газовым потоком».

«И этот про задачи», — подумала Маша, подняв на него глаза. Он не заметил ее встревоженного взгляда и увлеченно продолжал:

— Прежде одна забота была: вовремя достать ковш, пути не залить чугуном. Ноги во сне подбираешь, чтоб не обжечься… Сейчас головой думать надо. Я ребятам рассказывал, как ты вошла, какой мне сегодня сон приснился.

— Какой? — быстро спросила Маша, останавливаясь и крепче сжимая его широкую ладонь.

— Сам удивляюсь, — сказал Озеров со смехом. — Приснился мне этот газовый поток в образе черта с хвостом. Не веришь? Сам удивляюсь. Схватил будто я черта за хвост, кричу: «Есть»! И проснулся. Снова уснул и снова этот сон. — Он решительно тряхнул головой и весело добавил: — Ничего, мы его одолеем!

С сияющими от непонятного ей восторга глазами он крупно шагал, размахивая руками, и, казалось, продолжал разговор не с ней, а со своими сменщиками.

«Неужели, — думала Маша, — самое сильное в Кирилле, заставившее его забыть о ней, о их любви, — доменные печи? Неужели радость в жизни измеряется не желанием быть всегда с любимым, а чем-то еще другим?». Ей хотелось говорить о чем угодно, говорить глупости, только бы отвлечь его от этих доменных печей.

Скорый поезд редко останавливается в пути. Приближаясь к разъезду, он не замедляет, а убыстряет бег, дает отрывистый сигнал. В коротких гудках, то веселых, то тревожных, своя земная музыка. Она заставляет испытывать то радость, то грусть. Однозвучно стучат колеса, словно говорят тебе: «Жить, жить, быть, быть…» — и вдруг прорвется протяжный гудок и мелькнет за окном на зеленом фоне деревьев красный домик, как путник, забытый на дороге. Вот и мысли — одни устремляются вместе с поездом вперед, другие остаются в прошлом. Это, наверно, и помогает смотреть на минувшее с позиций настоящего.

Человек, достигший зрелого возраста, если он жил честно, шагал в ногу с эпохой, вправе считать себя наследником прошлого. Он несет навстречу потомкам опыт, идеи, убеждения. Она, Кострова, завидовала боевой юности Павки Корчагина, не думая, что подрастет поколение, которое будет завидовать ее первым пятилеткам. Все, что мы имеем сейчас, — результат того, что делали до нас. Мы ошибались и спотыкались, но не стояли на месте.

В те, теперь уже далекие, тридцатые годы синяя блуза ловко облегала крутые плечи инженера Бартенева, приехавшего на сибирскую стройку. Там он встретил свою будущую жену Ирину Николаевну, Иру Кержанову. Она была комсоргом, работала в проектном отделе заводоуправления. Однажды ей пришлось чертить проект экспериментальной установки, предложенной инженером Бартеневым. В маленькой конструкторской среде скоро поняли, что к чертежному столу живой, общительной Иры Кержановой инженера Бартенева влечет не только его эксперимент. Над ними беззлобно шутили: какой же эксперимент окажется более удачным — личный или производственный?