С вершины город виделся мне игрушечным и слегка размытым из-за снежной пелены. В центре вздымалась над низкими крышами окружающих домов темная громада собора, и, вспомнив тесную площадь, целиком погруженную в его тень, я не захотел туда возвращаться.

Постояв еще несколько минут, я отправился в путь. С холма я спустился другой дорогой, и навстречу мне никто не попадался, пока на городской окраине, больше похожей на деревню, меж домиков с соломенными крышами я не набрел посреди изрезанной колеями улицы на тележку молочника, хозяин которой, молодой здоровяк, прокричал веселое приветствие. Встреча с живым человеческим существом вернула меня к действительности. Я устремился обратно к центру города, ориентируясь на торчавший в темном небе шпиль собора. Вскоре я подобрался к нему так близко, что окружающие дома заслонили его от меня. Затем зазвучал соборный колокол, и я убедился, что нахожусь от него в двух шагах. Пробило половину четвертого. Я было совсем заплутался среди узких переулков и садов, но затем набрел на одну из тех улиц, где побывал, когда упустил Остина. Внезапно мне в ноздри проник аромат масла и имбиря. Поблизости пекли булочки!

Я пошел на запах и свернул в узкую длинную улицу, где светился один-единственный огонек. По обе стороны стояли высокие, обветшавшие от старости дома из блеклого красного кирпича; краска с окон и дверей частично осыпалась, обнажив гнилое дерево. На всех фасадах виднелось по нескольку колокольчиков и табличек с именами – верный признак того, что дома были поделены на квартиры. Я подошел к единственному освещенному окошку и заглянул внутрь.

Между изношенными занавесками имелся просвет, и через него я разглядел часть лица Остина и нижнюю половину его туловища. Он сидел в кресле и разговаривал, но собеседник находился вне моего поля зрения. Я видел, как Остин поднес ко рту стакан и выпил. Я напряг слух и различил приглушенные голоса, один из которых был женский. Находился ли в комнате кто-нибудь еще кроме этой женщины и Остина, определить было невозможно. Затем в просвете занавески появилась рука, для женской как будто крупноватая, однако с тонкими и изящными пальцами; протянувшись к Остину, она странным интимным жестом на миг коснулась его колена.

Остин ответил своей невидимой собеседнице нежнейшей улыбкой, и лицо его осветилось таким откровенным счастьем, что я внезапно вспомнил, как много лет назад он обращал такой же взгляд ко мне, и ощутил укол сожаления и даже ревности. Я наблюдал за ним не долее нескольких секунд, поскольку боялся быть обнаруженным, хотя понимал, что, вероятнее всего, в освещенной комнате оконные стекла кажутся черным зеркалом. Я отпрянул от окна и, ошеломленный, побрел по улице.

Так вот в чем заключалась его тайная страсть: убогая связь с женщиной из этого запущенного квартала. Как я был глуп, когда ломал себе голову, что гонит его из дому посреди ночи! Больше всего я боялся, как бы он не проведал, что я за ним следовал. В то же время я не мог оправиться от изумления. Остин, каким я его знал прежде, никогда не прибегал к услугам продажной любви – в отличие от многих наших товарищей по университету. Более того, я ни разу не слышал о каких-либо его интрижках с женщинами. Когда он водил дружбу с моей женой, у меня ни разу не зародилось и тени опасения.

Я подумал о том, как он спешил к своей любимой по темным и безмолвным улицам. В его возрасте это просто смешно. И все же вызывает зависть. До чего же бесстыдно мой друг потакает своим желаниям! При этой мысли я вынужден был остановиться и глубоко втянуть в себя воздух.

В конце улицы я немного пришел в себя и даже понял, где нахожусь. Я добрался до угла той самой улицы, которая вела к переулку, где скрылся из виду Остин. Я пошел назад прежней дорогой. Тут у меня мелькнула мысль, что мои предположения не обязательно справедливы. Может быть, Остин действительно влюблен в женщину, вполне достойную его любви. Однако же эта полуночная встреча указывала на не вполне легальный характер их связи. Что, если его любимая – замужняя дама? Или даже супруга коллеги, а может – одного из тех, кто имел отношение к собору? В таком случае, кто же она? Мне вновь вспомнились обманутые надежды, волнения, обиды и мечты, о которых я за два десятилетия успел забыть. Кто эта безрассудная повелительница, взявшая над Остином такую власть – способная, к примеру, призвать его к себе посреди ночи, невзирая на опасность? Этим, быть может, закончился период опалы, когда ему приходилось с болью наблюдать, как она дарит благосклонные улыбки сопернику. Вспомнив свои собственные страдания, я не знал, завидовать Остину или пожалеть его.

Затем мне пришла в голову ужасная догадка. Нет, я не мог в нее поверить. Могла ли такая женщина снизойти до Остина? И все же Остин прежний, если он все еще существовал, был бы достоин ее любви, поскольку его лучшие качества заслуживали восхищения. А ведь она, как никакая другая женщина на свете, была способна обнаружить их и оценить, ибо – я в этом убедился – она всегда думала о людях хорошее и старалась приискать оправдание их дурным поступкам. Поистине жуткая мысль: как часто люди благородные и снисходительные обращают свою любовь к тем, кто ее не заслуживает.

Я вернулся к дому Остина, стряхнул на пороге снег с сапог и с зажженной свечой отправился в гостиную. Я решил, как поведу себя в дальнейшем. С момента моего приезда Остин не впервые поступал странно: следил за мной на площади, резко менял свои настроения, переходя от дружелюбия к враждебности. Нынешние обстоятельства – полуночный час, снегопад, фигура, недавно мне явившаяся, – выходили за границы обычного и потому оправдывали меры, в другой обстановке недопустимые. Я начал подозревать, что между кражей миниатюр (миниатюр ли?) у доктора Шелдрика, произошедшей ночью во вторник, и странным пакетом, который непонятно как обнаружился у Остина в холле, существует связь.

Я направился к шкафчику. Дверцы были прочные, и, подергав их, я убедился, что они заперты.

Я оглядел комнату. Мне бросилось в глаза, что опрятнее всего в доме содержатся книги. Чем это объяснялось: Остин никогда к ним не прикасался или, напротив, преданно за ними следил? На фоне идеального порядка было особенно заметно, что на одной из полок имелся том, снятый со своего места и лежавший на боку. Заметив в томе закладку, я взял его в руки; он оказался сборником волшебных сказок, а наклейка внутри указывала, что он принадлежит библиотеке Куртенэ. Повинуясь непонятному побуждению, я отнес книгу к себе в спальню и затем поправил постель и залез под одеяло.

Я открыл заложенную страницу и, убедившись, что здесь начинается одна из сказок, принялся за чтение. Однако сосредоточиться мне не удавалось. Возможно ли, спрашивал я себя, что фигура, которую я видел на галерее, а затем на площади, – плод моего воображения? Разумеется, за вечер я выпил один или два лишних, по сравнению со своей обычной нормой, стакана вина. Приняв это во внимание, я смог объяснить многое из того, что видел, но не все. Возможно, к примеру, я простоял на ступенях собора дольше, чем мне казалось, и к тому времени, когда догадался поискать взглядом следы, они успели скрыться под снегом. Непонятным оставалось, как ухитрился незнакомец, не обогнав меня, попасть с галереи на место, где я его увидел позднее. Даже сейчас, в уютной постели, я не мог заставить себя посмеяться над испытанным тогда суеверным ужасом: меня не покидало странное чувство, что я столкнулся с выходцем из иного мира или иного времени. Непрошенно пришли на ум слова Остина о вечном проклятии – о том, что его таинственная страсть ввергла его в погибель. Существо, с которым я встретился этой ночью, было недобрым – и даже проклятым, если за этим словом скрывается какой-то смысл.

Любопытствуя, что читает Остин, я нехотя просмотрел раскрытую сказку. Это оказалась довольно обычная история про храброго юного принца и прекрасную принцессу из зачарованного замка, но, как ни странно, она сильно меня растревожила.

Дойдя до конца, я некоторое время лежал, вспоминая кое-какие страницы собственной жизни. Приблизительно через час я услышал, как Остин пробрался в дом и поднялся по лестнице. Прошло еще полчаса, прежде чем я забылся беспокойным сном.