Только теперь это будет не так просто сделать, как прежде, когда она считалась его законной женой.

Господь свидетель, чего бы он только не дал, чтобы избавиться от тяги к этой женщине!

Впрочем, чувство, которое он испытывал к Линии, нельзя было назвать ни тягой, ни просто желанием. Оно успело глубоко прорасти в нем и пустить корни в его сердце. Если бы речь шла только о страсти — довольно было бы любой женщины, чтобы залить этот пожар. Но ему не хотелось других женщин — ни ее сестры, ни тех молодых потаскушек, которых ему привел Питер. Ему хотелось Линни, одну только Линни — и никого больше. Она была первопричиной боли, поселившейся в его сердце, и она одна была в состоянии эту боль облегчить.

Помоги ему, господи, избавиться от бесконечных мыслей об этой женщине!

Но и господь, видно, был не в силах ему в этом помочь, поскольку, когда Экстон наконец забылся тяжелым, тревожным сном, ему снились не бои и сражения, а грустная улыбка Линни. Это была не Беатрис — в этом Экстон мог бы поклясться, поскольку уже научился отличать сестер. Нет, и во сне ему не было спасения от младшей дочери де Валькура. При этом всякий раз, когда он протягивал к ней руку, Линни исчезала.

Экстон проснулся в дурном настроении. Только совершив омовение, он вспомнил, что пора готовиться к поединку и облачаться в боевые доспехи. В дверях покоев появился Питер, который помог ему одеться, после чего братья проследовали в замковую часовню на молитву. К тому времени уже все обитатели замка были на ногах, за братьями де ла Мансе повсюду наблюдали десятки глаз.

Все здесь знали о предстоящем событии, но никто не мог бы предусмотреть, каков будет его финал. Каждый обитатель замка — от мальчишки-поваренка до знатного рыцаря из свиты — с нетерпением ожидал начала схватки.

Судьбы многих людей висели на волоске, но Экстон знал, что перед боем о таких вещах думать не следует. Он сосредоточил все свои помыслы на сэре Юстасе де Монфоре — на его сильных и, в особенности, слабых сторонах. А главными слабостями сэра Юстаса были его высокомерие и несдержанность.

Экстону приходилось видеть, как сражался Юстас — и на поле брани, и на турнире. У него была сильная рука и завидная выносливость. Но стоило вывести его из равновесия, как он одна за другой начинал совершать ошибки. Поэтому Экстон намеревался основательно над ним поиздеваться, разозлить его, а потом быстро с ним разделаться.

Герцог Генри поднялся поздно. Потом он долго, не торопясь, принимал ванну. Когда он, наконец спустился вниз, чтобы утолить голод, на кухне уже вовсю шли приготовления к полуденной трапезе.

— Да, герцог привык вкушать развлечения не спеша, — проворчал Питер, когда Генри с присущей ему помпой воссел в кресло владетеля Мейденстона. — В особенности — свои любимые.

Экстон только пожал плечами. Сегодня Генри в списке его врагов не числился, хотя временами до чрезвычайности его раздражал. Нет, Экстон поджидал сэра Юстаса. Пока он не разделался с ним, про Генри на время можно забыть.

Когда герцог остановил на нем взор, Экстон, изображая покорного, преданного вассала, направился к нему.

— Чувствуется, что ты обосновался в замке недавно, — обратился к нему Генри, — тебе следовало бы еще поучиться, как принимать у себя монарха. Мне никто так и не согрел постель. — Герцог улыбнулся, продемонстрировав белые ровные зубы. — Я провел ночь в одиночестве.

Хотя Экстон прекрасно знал, что имеет в виду герцог, он притворился, будто не понял намека.

— В таком случае тебе, милорд, следовало послать за Элеонорой. Не сомневаюсь, что она переживает разлуку не меньше.

Генрих улыбнулся.

— Какой смысл вечно уделять внимание одной женщине, когда вокруг много других? — Он пожал плечами, после чего обвел глазами зал. — Но где другие участники сегодняшней маленькой драмы? Только не пытайся меня уверить, что Юстас под покровом ночи бежал. Экстон топнул ногой и положил ладонь на рукоять меча.

— Я бы не позволил ему с такой легкостью от меня ускользнуть.

Глаза Генриха блеснули в предвкушении интересного зрелища.

— Что ж, хорошо. Просто отлично. Я уверен, что поединок сегодня будет на редкость занимательным, и не сомневаюсь, что участники останутся живы, — добавил он.

На этот раз Экстон не стал скрывать своих чувств.

— Не можешь же ты, милорд, стравливая нас, как собак, всерьез надеяться, что при этом не прольется никакая кровь?

— Вот именно, я очень на это уповаю. — Герцог перестал улыбаться и наклонился поближе к Экстону. — Никто не должен быть убит. Мои приближенные нужны мне живыми. К тому же награда остается прежней — красотка Беатрис де Валькур и все это, — герцог обвел просторный зал рукой. — Кстати, не знаешь ли ты часом, где скрывается ее сестрица?

Линии одевалась торопливо, позабыв о всяком кокетстве. Беатрис же, напротив, не спешила и под тем или иным предлогом отвергала платья, которые предлагали ее вниманию. Она требовала новые туфли, новую вуаль, новую рубашку. Даже леди Хэрриет, которая вопреки обыкновению проявляла недюжинное терпение, под конец не выдержала.

— Одевайся же скорее — и покончим с этим! — воскликнула она и для большего эффекта стукнула об пол посохом. — Оттяжки ни к чему не приведут. Даже твоя сестра это понимает.

Что верно, то верно — это Линии понимала отлично. Никто не был в состоянии ни отменить, ни даже отодвинуть на время событие, которое неминуемо должно было произойти сегодня. Беатрис становилась призом для одного из мужчин, который ради этого должен был пролить кровь другого. Какова будет судьба проигравшего, Линии не было известно. Она повернулась к бабке.

— Скажи, они будут сражаться насмерть?

— Разумеется, — сказала старуха. — Должна пролиться кровь. Существует, конечно, вероятность, что кто-нибудь из них запросит пощады, но…

— Но если проигравший будет взывать к милосердию, зачем его убивать? — спросила Линни, хотя ответ ей был известен заранее.

— Того, кто попросит о пощаде, убивать, конечно, не будут. Только будь уверена — из этих двоих никто взывать к милосердию врага не станет, — сказала как отрезала леди Хэрриет, — не такие они люди. Воины до мозга костей. Всю жизнь провели в походах. Даже трудно себе представить, чтобы кто-нибудь из них… — Тут она замолчала и подозрительно посмотрела на Линни. — К чему это ты задаешь такие вопросы? За него боишься? Ах, чуть не забыла! Ведь вчера ночью ты отправилась к нему блудить…

Линни прервала язвительную речь старухи короткой хлесткой пощечиной. Ничего подобного она делать не собиралась — просто сработала защитная реакция. Тем не менее, когда старуха от нее попятилась и, чтобы не упасть, ухватилась за подоконник, ни жалости к ней, ни сомнений в содеянном молодая женщина не испытала. Более того, обуреваемая леденящим гневом, она подступила к леди Хэрриет вплотную и бросила ей прямо в лицо горькие, выстраданные слова:

— Каждый день моего существования ты бессовестно меня унижала. И каждый день я старалась до седьмого пота, чтобы заработать от тебя хотя бы крупицу благодарности. Но теперь с этим покончено. Навсегда! То, что я совершила, было сделано ради сестры — и ни по какой другой причине. И уж конечно, не ради тебя! И запомни — я не шлюха и не позволю, чтобы меня так называли!

Линни впилась грозным взглядом в лицо старухи, втайне надеясь, что та окажет ей сопротивление. Правда, каким именно образом — Линни не имела понятия. К ее глубочайшему удивлению, в глазах старухи промелькнуло сначала изумление, потом страх. Она потерла щеку и медленно распрямилась.

— Ты свою роль сыграла… как должно, — наконец выдавила из себя леди Хэрриет. — Я на тебя больше зла держать не буду, обещаю, — добавила она уже спокойнее.

Линии во все глаза смотрела на бабку, будто видела ее впервые в жизни. Подумать только, неужели она все годы боялась эту старуху? Да она же нисколько не страшна! Как только эта мысль достигла ее сознания, гнев у Линии пропал — она совершенно успокоилась. Так, полыхнув на ветру, зависает на древке в полном безветрии флажок на копье. Однако на том месте, где прежде обитал страх, осталась пустота, которую не могла заполнить радость нечаянной победы. Прежде Линии прыгала бы до потолка, если бы ей удалось припугнуть старуху. Она готова была на все, чтобы добиться ее расположения. Но никакой награды за свое послушание так и не дождалась. Отныне же ругань старухи или ее одобрение перестали для нее что-либо значить. И Линии отлично это понимала.