Да сжечь! — пробормотала я про себя любимую шутливую поговорку магистра, но Мартен меня услышал.

Он недоуменно поднял голову и переспросил:

— Что?

— Ничего. Мартен, у меня будет к вам просьба. Моя племянница, она… Как бы помягче выразиться, слишком экзальтированная молодая особа, со странными фантазиями. Начиталась всяких глупостей. Иногда воображает невесть что. Вот сейчас она вообразила, что… Стыдно сказать, вообразила, что она — падшая женщина. Поэтому прошу вас, когда она явится к вам и начнет нести чушь про себя, вы ее не слушайте, ладно? Ну это же смешно, право дело! Какая из нее порочная грешница, если она краснеет от одного неприличного словца! Просто скажите, что все знаете, что прощаете и готовы принять со всеми ее грехами.

Мартен смотрел на меня со странным выражением. Я поторопилась подкрепить свою ложь убедительными подробностями.

— Думаю, это все влияние господина инквизитора. Мне даже кажется, что она немного в него влюбилась, поэтому такие дикие фантазии про собственную порочность. Если спросит, откуда вы все знаете, то скажите… Скажите, что господин инквизитор вам рассказал, отговаривал жениться, но вы… Вы же не передумали, Мартен?

Парень застыл, потом покачал головой и протянул мне книгу обратно.

— Возьмите, г-г-госпожа Хризштайн. Я не б-б-буду лгать П-п-пионе про инквизитора.

— Ну разве это ложь? — попыталась я образумить упрямца.

Мартен как-то ссутулился и поник, потом тихо ответил:

— Я знаю п-п-правду про П-п-пиону. Что она не в-в-ваша племянница. Что в-в-вы ее спасли из… — он густо покраснел, что было заметно даже в полумраке. — В-в-вы и так сделали м-м-много… Не к-к-каждый даст с-с-свободу рабыне. Я не вправе п-п-принять к-к-книгу…

У меня в глазах потемнело от злости. И когда же Пиона успела? Она же вроде побежала готовить мне компресс или заваривать какую-нибудь гадость от жара. Неужели по дороге заглянула к Мартену и успела… Нет, это маловероятно. Тогда откуда? Инквизитор? Намеренно — вряд ли, на него не похоже, но вот по глупости мог сболтнуть.

— Откуда вы узнали, Мартен?

— В п-п-пекарню п-п-приходила г-г-госпожа Розмари, она с-с-спросила п-п-про рыжую р-р-рабыню, что вы у нее к-к-ку…

— Понятно, — оборвала я парня, который волновался больше обычного. Ну ничего, госпожа сводня, с вами я еще сочтусь, потом как-нибудь. — Мартен, если вы собираетесь выторговать лучшее приданое, то не старайтесь…

Мартен яростно замотал головой.

— Нет! Вы м-м-меня не п-п-поняли!

— Что же тут непонятного? Да, я готова заплатить, чтобы вы женились на порченой девице, но уверяю вас…

— Да нет же! — парень уже был в отчаянии, а я упорно делала вид, что не понимаю.

— Что нет? Даже щедрый дар вас не прельщает? Не хотите позора?

— Я женюсь на П-п-пионе! — завопил Мартен. — Без п-п-приданого!

— Зачем же без приданого. Я хочу быть уверенной, что в случае чего, вы не сможете ее упрекнуть хотя бы в этом…

— Я люблю П-п-пиону! Мне все р-р-равно, что…

— Мартен, я не привыкла менять свои решения. Считайте мой подарок будущим вложением в вашу пекарню, ведь Пиона вам с ней помогает? Так что не вздумайте отказаться. И не думайте, что я шутила, когда говорила про инквизитора. Вам лучше его остерегаться. Вы же не хотите, чтобы она сдуру решила вслед за ним уйти в монастырь? Эта глупышка вполне может…

Я насильно сунула книгу в руки Мартену, едва не плачущему от собственного бессилия объясниться в своих светлых и искренних чувствах.

— Свадьбу можно будет сыграть ближе к осени, думаю, к концу сентября как раз успеем. Спокойно ночи, Мартен.

Я захлопнула за собой дверь и подумала, что скоро разорюсь на поручениях Отшельнику. А ведь еще надо узнать про помчика Жаунеску…

Я пришпорил коня, глотая дорожную пыль и понимая, что безнадежно опоздал.

После кровавой трагедии в зале суда, на следующее утро было созвано внеочередное заседание городского совета. Я принес официальные извинения воягу Хмельницкому от имени Святого Престола за то, что допустил смерть его вельможи. Помчик Прошицкий скончался ночью от полученных ран, не приходя в сознание. Вопреки моим ожиданиям, отец Валуа не поднял вопрос о моем извержении из сана, лишь наложил суровую епитимью, а вояг Хмельницкий оставил за мной право голоса в городском совете. Если поначалу я недоумевал и просто тихо радовался, что не придется оставлять лоно Церкви, то потом осознал, что оба интригана решили оставить меня в качестве мальчика для битья. Вояг заявил, что я — единственный честный церковник, хоть и посмевший нагло приказывать ему, но которому он может доверять. Отец Валуа, когда объявлял решение ордена Пяти, кривился так, словно всю ночь жевал лимон вместе с болотной ягодой. Он рекомендовал мне прекратить всяческие отношения с Лидией Хризштайн, если в следующий раз не хочу вместе с ней оказаться за решеткой.

Крутой поворот горной дороги, и я выскочил почти на обрыв, едва успев дернуть за узду и осадить коня. Мелкие камни из-под копыт жеребца улетели в пропасть, заставив похолодеть. Где же эта клятая дорога? Узкая тропинка вилась в камнях, уходя вниз по неприметному и довольно крутому спуску. Я успокаивающе похлопал коня по загривку и направил его вниз.

Николас Иптискайте был доставлен в лечебницу при Академии, но в себя так и не пришел. Он открыл глаза, но его взгляд оставался пустым, словно душа Агнесс и демон покинули его навсегда. Его пытались поить и кормить, но особо не усердствовали. Лишь несчастная старуха Матильда приходила каждый день и справлялась о его здоровье. В свидании ей отказывали, пока однажды на жаре ей не стало плохо с сердцем. После ее не было видно, а Николас спустя два дня умер от истощения. После его смерти было вынесено решение суда, в котором его признали виновным в колдовстве. Имя помчика никак не упоминалось.

Тропинка наконец вывела меня в маленькую цветущую долину, питаемую от небольшой горной речушки. Большая ее часть была изрезана аккуратными рядами виноградных плантаций, что наполняли тяжелый летний воздух пьянящим сладким ароматом. Поместье из светлого камня в лучах закатного солнца окрасилось в винные оттенки. Тревожно забилось сердце.

Еще старый поверенный неожиданно оказался прав. Я действительно стал героем, помимо своей воли. Если после приговора грибной колдунье обо мне просто иногда судачили, то после страшной трагедии в зале суда меня стали узнавать на улице. Стараниями некоторых пронырливых газетчиков, что не только разнесли весть о кровавой драме, но и дали в газету довольно неудачный, сочащийся пафосом рисунок с моим портретом, я стал местной знаменитостью. Это раздражало и доставляло множество неудобств. Один трактирщик, исполненный раболепия перед новоявленным демоноборцем, даже затащил меня к себе и угостил бесплатным обедом. Довольно вкусным, но только после него я слег на неделю с жесточайшим расстройством желудка. Поскольку вояг Хмельницкий лишился голоса помчика Прошицкого в совете, его голос временно перешел ко мне. И поэтому такая неожиданная напасть со здоровьем все равно не избавила меня от необходимости присутствовать на заседаниях, выматывая последние нервы и силы. Слабость до сих пор еще не прошла, с меня градом катился пот, а зрение начинало туманиться.

Но все равно я видел, что поместье заполнено людьми. Это были наемные крестьяне, что деловито суетились, паковали и выносили вещи. Неужели опоздал? Отчаяние затопило душу. Я обязан был предотвратить, ведь Лидия не скрываясь объявила, что доберется до помчика. Помчика Жаунеску. Но я предпочел игнорировать это обстоятельство, с головой уйдя в решение церковных вопросов и радуясь, что она затихла. Как затихает вредный ребенок, что готовит очередную пакость. А теперь уже должно быть поздно…

Я спешился с коня и бегом бросился к дому. Уже на подходе я сразу заметил Лидию на веранде дома. Ее трудно было не узнать. Тощая фигура в темном платье с пышной белокурой копной волос бросалась в глаза, невольно напоминая диковинную птицу, что падальщиком высматривает поживу. Я ускорил шаг, наблюдая с отчаянием, как Лидия что-то скомандовал одному из наемных работников, и на лице прикованного к креслу старца появился ужас.