И не только одни консерваторы не любили иудаизм. Несмотря на то что один человек еврейского происхождения, некий Тиберий Юлий Александр, сумел достичь высот карьеры при правлении императора Нерона и был губернатором в Египте (предположительно после отказа от своей религии), даже либерально настроенный Сенека говорит о евреях тем же основательно враждебным языком, что Тацит и Светоний о христианстве, поскольку называет их самым криминальным из всех народов.

Почему же тогда Нерон, когда ему были нужны козлы отпущения, не обрушился на иудеев? Одной из причин может быть то, что они пользовались благосклонностью Поппеи. Но, кроме того, нападки на евреев, живших в столице, имели бы удручающие последствия для римского правительства на Востоке. Потому что точка возгорания конфликта между греками и иудеями находилась в опасной близости. Губернаторы Египта, Сирии и Иудеи были постоянно заняты деликатной задачей сохранения равновесия и мира между этими взаимно и до дикости недружелюбными сообществами. И они ни в коей мере не всегда решались в пользу греков. Так случилось, что недовольство иудеев на их родине в этот самый момент быстро приближалось к критической точке. Начать гонения на их собратьев по религии в Риме означало бы вызвать самые жестокие волнения в Иудее и во всех восточных провинциях.

Но христиане – это совсем другое дело. Подавляющее большинство римлян до сих пор не отличало их от иудеев. Но те, кто понимал эти различия, могли достаточно ясно осознавать, что преследования этой небольшой группы не вызовут ничего похожего на столь неблагоприятные последствия. Среди челяди Нерона действительно были христиане – не исключено, что у него была даже наложница-христианка.

Но это были люди, не обладающие ни в коей мере большим влиянием, чем питающая благосклонность к иудеям императрица или Агриппа II, иудейский вассальный монарх областей, примыкающих к провинции Иудеи.

И иудеи сами по себе вряд ли были склонны сочувствовать христианам или сожалеть о тех несчастьях, которые могут обрушиться на них. Когда святой Павел за несколько лет до этого прибыл в столицу и попросил поддержки у местных иудейских вождей, те дали уклончивый ответ – ссылаясь главным образом на те сведения, что были им доступны, не в пользу христиан. А затем, выслушав его, они не пришли к единому мнению о том, стоит или не стоит его поддерживать. Но в Иерусалиме приблизительно в то же самое время, или немного позднее, произошел жестокий разлад между христианами и иудеями, и высокого священника Анана (Ananus), названого брата Иисуса, забросали камнями до смерти. И вот теперь, всего около двух лет спустя, было ясно: иудеи наверняка не станут устраивать волнений, если Нерон устроит гонения на христиан.

Во всех других отношениях христиане также представляли собой исключительно подходящих козлов отпущения. Они общались лишь с себе подобными, что было очень подозрительно, и в бездуховном, воспитанном в национальном духе обществе должно было неизбежно привести к враждебным слухам. Их разговоры о всеобщей любви породили представление о том, что религиозные службы, которые они проводили, были оргиями сексуальной неразборчивости и инцеста. Причастие с его символами тела и крови Христовой в широких массах считалось людоедским пиром.

Но самые худшие подозрения вызывали апокалипсические воззрения, которых страстно придерживались ранние христиане. Они все еще верили, что близится конец света и что, когда он настанет, Второе пришествие Мессии будет сопровождаться всесожжением. «Впрочем, близок всему конец… Возлюбленные! Огненного искушения, для испытания вам посылаемого, не чуждайтесь, как приключения для вас странного. Но как вы участвуете в Христовых страданиях, радуйтесь, да и в явление славы Его возрадуетесь и восторжествуете», – писал Петр [24].

Такое отношение, конечно, было известно за пределами сообщества, и поэтому христиане казались особенно подходящими жертвами истерической толпы. Перед лицом этой веры во всесожжение – которое должно произойти гораздо раньше (скорее даже безотлагательно), чем полагали ранние языческие философы, – мало было пользы от того, что, обращаясь к христианам в Риме за несколько лет до пожара, Павел напоминал им о наказе Христа «подчиняться Цезарю» и снова и снова повторял, что они должны даже благословлять своих гонителей.

Хотя никто по этому случаю не писал более страстно о Втором пришествии Мессии, чем Павел, он допускал, что доктрина о близком конце света может когда-нибудь оказаться опасной ответственностью для христиан, которые были вынуждены, в конце концов, жить в греко-римском обществе того времени. Но его убогая аудитория предпочла верить, что их спасение близко и что все тогда сгорит в геенне огненной.

Возможно, этот счастливый процесс можно было ускорить. А следовательно, разве не могло быть такого, что именно христиане устроили Великий пожар в надежде достичь именно этого? Возможно. Но кажется гораздо вероятней, что все это было простым совпадением, как все те многочисленные пожары, которые опустошали Рим каждое лето. Хотя тогда нам все равно придется объяснить загадочные фигуры, которые появлялись среди языков пламени и дыма и мешали борющимся с огнем делать их дело. Не могли ли ряды этих противоборцев включать не только мародеров, но и христиан, людей, которые, возможно, устроили поджог, но теперь видели перст Божий в деле и стремились содействовать этой цели? И снова такое могло быть. Хотя мы никогда не будем уверены в этом.

Однако Тацит говорит нам (и у нас нет причин сомневаться в его словах), что оказалось возможным найти людей, которые, признавшись в том, что были христианами, были готовы назвать и других. Есть несколько логичных объяснений этому, и они не взаимоисключаемы. С одной стороны, при любом и каждом преследовании находятся люди, которые слишком слабы, чтобы не признаться под пыткой. Во-вторых, некоторые признания могли быть ко всему прочему сфальсифицированы тайными агентами государства. И несомненно, была также и третья категория, состоявшая из христиан, которые сознательно желали умереть за свою религию, что продолжалось – к нескончаемому удивлению и презрению римлян – также и во всех более поздних гонениях. Такие мученики могли вспомнить, что, несмотря на уверенность Павла в необходимости поддерживать правительство, прошло всего несколько лет с тех пор, как он призывал их римскую конгрегацию пожертвовать своими бренными телами при жизни, хотя он в то время не мог предположить столь удручающих последствий.

Поэтому, несмотря на личные возражения императора против смертной казни, его правительство казнило христиан столь невыразимо ужасными методами, как те, которые недавно бичевал Сенека.

«Их умерщвление сопровождалось издевательствами, ибо их облачали в шкуры диких зверей, дабы они были растерзаны насмерть собаками, распинали на крестах или, обреченных на смерть в огне, поджигали с наступлением темноты ради ночного освещения. Для этого зрелища Нерон предоставил свои сады; тогда же он дал представление в цирке, во время которого сидел среди толпы в одежде возничего или правил упряжкой, участвуя в состязании колесниц» (Тацит. Анналы, XV, 44).

Вряд ли удивительно, что позднее христиане сочли Нерона антихристом (см. приложение 1). Странно, но отношение Светония было иным.

Ссылаясь на то, что наказание было наложено на христиан, он описывает их как «приверженцев нового и зловредного суеверия» (Светоний. Нерон, 16) и причисляет их гонения к добрым делам Нерона.

Что же касается непосредственно самой казни, тактика правительства дала осечку. Правительство не посчиталось с тем фактом, что население Рима, хотя и черпало непрерывно веселье из самых жесточайших гладиаторских боев и травли диких животных, время от времени проявляло коллективное мягкосердечие. Они уже показали это дважды за время правления Нерона – один раз, когда собирались казнить множество невинных рабов, и снова, когда его невинной молодой жене Октавии был дан развод. И теперь снова народ почувствовал жалость к несчастным жертвам.