Тем временем, однако, общая эйфория ни в коей мере не коснулась двух министров, которых Нерон оставил управлять Римом, – Геллия и Поликлита. Моральный дух во всех кварталах был поколеблен. Население столицы стало возмущаться, поскольку корабли, доставляющие зерно, прибывали нерегулярно. Либо они были реквизированы для войны с Иудеей, либо, возможно, некоторые изменили курс, чтобы перевезти огромную свиту Нерона в Грецию. Солдаты тоже выражали недовольство, так как из-за ограничения финансов образовалась задолженность в выплате денежного довольствия.

И от верхушки общества нельзя было ожидать большой радости или преданности после тех опустошений, которые Нерон недавно произвел в их рядах, не говоря уже о его явном настроении отдалиться от Сената, когда он уезжал из Рима. В его отсутствие Геллий продолжал преследования потенциальных непокорных. Но вскоре им овладел страх, и он неоднократно настаивал на возвращении императора. В конце концов, где-то в январе 68 года – после того, как Нерон отсутствовал в Италии гораздо дольше, чем любой другой правитель со дней удаления Тиберия на Капри, – Геллий отправился в Грецию самолично в большой поспешности и умолял Нерона вернуться. Он утверждал, что раскрыл еще один большой заговор. Так ли это было на самом деле, трудно сказать, но легко поверить, что отчеты доносчиков, достигающие его ушей, вызывали у него тревогу.

В любом случае Нерон теперь больше не откладывал и сразу же выступил в обратный путь через Адриатику – действительно так поспешно, что он отправился во время шторма, в котором чуть было не погиб его корабль. Но когда Нерон прибыл в Италию, если не считать немногочисленных смертных приговоров, все неприятные дела подобного рода были забыты. Потому что его внимание было целиком сконцентрировано на целой серии зрелищных процессий, которые были устроены, чтобы приветствовать возвращающегося героя. Теперь с волосами до плеч Нерон совершил триумфальный вход в свой любимый Неаполис на колеснице с впряженными в нее белыми лошадьми, пройдя в город через пролом в стене, по обычаю победивших на состязаниях греческих атлетов. Затем он проследовал до Анция и Альба-Лонга, известного как город – родоначальник Римской колонии, а затем и в сам Рим, где в городской стене были сделаны такие же специальные врата.

Римляне лицезрели удивительный вариант традиционной триумфальной процессии: удивительный, потому что триумф был мирным, а не военным, триумф искусства, а не войны. Облаченный в алую тогу и плащ с блестящими золотыми звездами, коронованный дикой оливой, призом за победу в Олимпийских играх, и размахивая лавровым венком, призом за подобные им Пифийские игры в Дельфах, император стоял в раззолоченной колеснице с кифаредом Диодором, одним из знаменитых исполнителей, которого он победил в состязаниях в Греции. Впереди маршировали люди, несущие 1808 венков императора и корон вместе со знаменами, которые перечисляли все его победы и подчеркивали, что он был первым римлянином, который их завоевал. Нерон прошествовал вниз по Священной дороге и на Форум среди развевающихся лент и благоухающих облаков шафрана, в то время как толпы приветствовали его как величайшего из всех победителей с начала времен. «Да здравствует Олимпийский победитель! – скандировали они. – Да здравствует Пифийский победитель! Августейший! Августейший! Нерон – Аполлон! Нерон – Геркулес! Единственный победитель во всех состязаниях! Один и единственный Повелитель! Августейший! Августейший! Обладатель волшебного голоса! Да благословят боги тех, кому посчастливилось его услышать!» Это был момент величайшего ликования Нерона, и действительно, это было то, что превратило классический кровожадный триумф в мирное мероприятие.

Затем, подобно великим победителям в битвах прошедших дней, Нерон проследовал вверх на Капитолийский холм. Но так как это был финальный критический пункт назначения традиционной процессии, Нерон желал, чтобы кульминация была другой. На этот раз парад должен был заканчиваться вместо этого на прилегающем Палатине – именно там Август построил свой восхитительный храм Аполлону, божественному покровителю искусств. И именно Аполлону на Палатине новый Август – Нерон – посвятил все свои венки. Позднее многие из них он хранил в своей спальне, поскольку не мог вынести расставания с ними. Но другие венчали обелиск в Большом цирке, где Нерон изящно принимал приглашения соревноваться лично с ним.

Он также дал ряд других публичных представлений, даже при случае добровольно позволяя, чтобы его победили, хотя его собратья-соперники и судьи наверняка пребывали в очень щекотливом положении. В этот момент некоторые предприимчивые личности начали лелеять надежду, что они могут также подбить Нерона давать частные выступления за плату в качестве профессионального лицедея. Некий Ларций из Лидии в Малой Азии осмелился предложить ему миллион сестерциев, чтобы он сыграл на кифаре по такому случаю.

Ларцию не удалось заполучить выступление Нерона, но он все равно лишился своих денег, потому что Тигеллин забрал их в качестве платы за его жизнь.

Нерон остался в Риме на несколько недель. Затем вернулся к более благоприятной эллинистической атмосфере Неаполиса.

Советники императора, уже обеспокоенные слухами о недовольствах, что доходили до них при участии собственной разведывательной службы, наверняка испытывали еще большее беспокойство от фантастических зрелищ, сопровождавших возвращение Нерона, и еще больше подстегивали его ставшую навязчивой страсть к сцене и цирку. Но они, похоже, не позволяли этому лишить себя присутствия духа, поскольку теперь строились планы экспедиции, которая станет самым серьезным военным походом за время всего правления. Этот план предусматривал в качестве первого этапа занятие Дарьяльского (Крестового) прохода через Кавказский хребет, к северу от Тифлиса. За правление Нерона предпринимались неоднократные попытки превратить Черное море в римское озеро. С оккупацией Кавказа эта цель была бы достигнута. Базой военной операции будет Киммерийский Босфор (Крым), где за несколько лет до этого правление царя – клиента Римского государства – было заменено прямым римским правлением. А ближайшей целью было воинственное племя аланов, которое угрожало кавказскому государству – клиенту Рима, а его присутствие подвергало опасности греческие города вдоль побережья.

Но где, достигнув этих целей, правительство Нерона намеревалось установить новую границу империи, довольно нелегко представить. Весь проект, по-видимому, был связан с большим интересом правительства к исследованиям новых земель, что уже привело к не оставшимся незамеченными экспедициям к Балтийскому морю и в Центральную Африку, а затем по указанию Нерона была предпринята предварительная обзорная экспедиция на Кавказ. Сведения об отдаленных областях южной Руси оставались все еще фрагментарными. Но, к примеру, было известно, что воды Каспийского моря на севере питает великая река Волга, и не исключено, что обдумывалось возможное продвижение в этом направлении. И наоборот, Кавказ мог бы рассматриваться в качестве плацдарма для продвижения дальше на юг и восток против Парфии, но после так тяжело доставшегося и преждевременно провозглашенного мирного урегулирования этой державы с Арменией это кажется маловероятным. Возможно, Нерон на этом этапе просто намеревался занять Кавказ, а затем посмотреть, как будут развиваться события. Не исключена также вероятность, что его министры, с их торговыми связями на Востоке, преследовали цели расширения торговли, особенно потому, что именно в это время римляне узнали через посредников о торговых операциях Китая в Гималаях.

Но личный интерес Нерона, как интерес Цезаря до него и других римских правителей после него, был, вероятно, привлечен людьми, которые льстиво сравнивали его с Александром Великим. Сенека и Лукан придерживались высокомерного отношения меньшинства, когда за несколько лет до этого считали Александра Македонского «ничтожным, несчастным, безумным, мечущимся» человеком (Сенека. Нравственные письма к Луцилию, 91, 94, 119).