Араканцев осмотрел внимательно поле предстоящего боя. Позиция его была отвратительна. Он очутился в тесном углу, ограниченном стеною с одной стороны и большим книжным шкафом с другой. Расстояние между ними было не более двух с половиной метров.
Стараясь обмануть бдительность врага, Араканцев попробовал бочком, по стенке шкафа, выскользнуть на простор кабинета. Но тотчас же послышалось угрожающее: «Гик, гик!» Орангутанг вытянул руки и без труда покрыл два с половиной метра, коснувшись кончиками пальцев и шкафа и стены.
Все это он проделывал совершенно спокойно, даже без гримас и обычных обезьяньих ужимок. А когда обезьяна не гримасничает, когда движения ее размеренны, спокойны и точны, как у человека, она особенно страшна.
Теперь орангутанг буквально запер человека в ловушку. Выход был только один, и Араканцев решился на него. Медленно завел он руку за спину и начал шарить пуговицу револьверного кармана.
И тотчас же орангутанг преобразился. На морде его появилось выражение свирепой ярости, он затопал ногами, а на нижней, сильно выступающей челюсти маленькими кинжалами сверкнули клыки. Видимо, он уже хорошо знал, что следует за этим якобы безобидным движением руки за спину.
Араканцев поспешно опустил руку. Моментально успокоились кривые ноги, исчезли клыки, и на морде обезьяны появилось выражение полного безразличия.
«Сколько же времени будет продолжаться эта гнусная, позорная комедия?» — подумал со злобой и отвращением Араканцев. И решительно просунул руку за спину. Орангутанг на этот раз не показал клыков, а мячом отлетел в глубь кабинета и в бешенстве забарабанил кулаками по письменному столу. Араканцев тоже выскочил из угла. И тут орангутанг закричал, раздувая горловые мешки. Это было что-то среднее между воем пароходной сирены и басовыми вздохами огромного органа. Могучая грудная клетка обезьяны дрожала от натуги, как потревоженный колокол, проталкивая через горло буквально бурю звуков. Но Араканцев решил покончить с этой историей. Рука его нырнула в карман и тотчас же появилась снова… пустая. Этого надо было ожидать. Кто же, отправляясь в казино, берет с собой револьвер?
Потерявший волю, мужество и надежду, Араканцев прислонился к стене. А обезьяна медленно обходила стол, готовясь к нападению. Ноги ее чуть дрожали перед прыжком. Араканцев понял, что это его конец. И с новой силой вспыхнула в нем жажда жизни, а вместе с ней и жажда борьбы. Он огляделся и увидел висевшую над диваном коллекцию старинного оружия.
Дальнейшие события развивались почти с неуловимой для глаза быстротой. Это был буквально каскад нападений, парирований и новых стремительных атак.
Араканцев, соперничая с обезьяной в быстроте и ловкости движений, прыгнул на диван, сорвал со стены старинную рыцарскую секиру и сам бросился на орангутанга. Но он не успел обрушить на череп врага тяжелый удар. Секиру с необычайной силой вырвали из его рук, а сам он взлетел на воздух и упал на пол в дальнем углу кабинета. Ему показалось, что его зацепил маховик громадной машины и перебросил через всю комнату.
Араканцев снова вскочил на ноги. Орангутанг, переваливаясь, шел на него с занесенной секирой.
Обезьяна держала топор над головой, как человек, в обеих руках.
«Расколет надвое, как полено», — мелькнула мысль в голове Араканцева, и он вдруг вспомнил слова Долли, сказанные на пляже: «Гами умеет колоть дрова».
Орангутанг подошел почти вплотную. Надо было чем-нибудь парировать удар. Араканцев сдернул с крюка попавшийся на глаза красный конус огнетушителя. Но неудачно. Огнетушитель вырвался из рук, с металлическим дребезгом грохнулся на пол и… взорвался. Клубы едкого удушливого дыма наполнили комнату. Орангутанг взвыл испуганно и отбежал к дальней стене. Воспользовавшись этим, Араканцев прыгнул на подоконник и рванул шпингалет. Окно распахнулось.
Отрываясь от подоконника, он ясно услышал испуганный голос Долли.
Упал Араканцев на вершину пальмы-причардия.
По бочкообразному чешуйчатому и окутанному войлоком стволу ее он легко спустился на землю и побежал. А вслед ему несся оглушительный рев орангутанга.
7. ПО ГАЗЕТНЫМ ПОЛОСАМ
Орган тяжелой индустрии «Индустри унд Гандельсцейтунг» в спокойной, деловой статье обсуждал возможность использования обезьяньего труда на фабриках и заводах:
«…Опыт Фридриха Пфейфера — это первая ласточка в области замены человеческого труда трудом обезьян крупных пород, преимущественно орангутангов, шимпанзе и горилл. Конечно, потребовалось и перевооружение цехов особенными, сверхусовершенствованными машинами».
Научная комиссия, состоящая из видных зоологов и биологов, на рассмотрение которой поступил пфейферовский так называемый «обезьяний проект», отнеслась к нему вполне положительно, нашла его, безусловно приемлемым, практически осуществимым и даже полезным.
Группа же инженеров указывает, что как бы ни была совершенна машина, но для управления ею все же необходима рука, направляемая человеческим разумом. Но и инженеры согласились, что применение обезьяньего труда возможно в некоторых простейших отраслях фабрично-заводского труда.
По сведениям, полученным из первоисточника, оборудование «обезьяньих цехов» на заводе Ф. Пфейфера уже закончено. Производилось несколько пробных работ, давших блестящие результаты.
Официальное открытие и пуск «обезьяньих цехов» состоится завтра в присутствии правительственной экспертной комиссии…
Бульварная вечерка «Ахт Ур Абендблат» в большом фельетоне воспевала не без лирики «этих славных, умных зверей, работавших каждый за четверых. Мы не могли без умиления смотреть на добрые, располагающие к себе физиономии кротких экзотических гостей, вливающих свежую живую струю в нашу отечественную промышленность…».
Берлинский орган фашистов «Гевиссен» поместил интервью с Фридрихом Пфейфером, начинавшееся так:
«С господином Пфейфером мы встретились на острове Нейверн, на его обезьяньей ферме-питомнике.
Патрон был в смокинге цвета сенегальских негров, золотистой панаме и коричневых ботинках. Беседа наша то и дело прерывалась могучим ревом питомцев фермы, будущих немецких рабочих. Присев в тени старого, средневекового нейвернского маяка, господин Пфейфер сказал нам: „Я уверен, что вскоре вся моя фабрика будет обслуживаться только обезьянами. Я на всю жизнь избавлен от горькой необходимости связываться с этими головорезами! Вы понимаете, конечно, что я говорю о так называемых „сознательных пролетариях“. И они и главари их — коммунисты — еще молоды, неопытны, зелены, чтобы бороться со мной, Фридрихом Пфейфером… Вы спрашиваете, чья идея поставить обезьяну у станка, кто ее разработал, кто воспитывает моих четвероруких рабочих? Это не важно! Считайте, что все это делаю я, так как монополия принадлежит только мне.
В будущем месяце ферма дает мне для моих фабрик еще пятьсот самых лучших, уже дрессированных экземпляров. А потом мы принимаемся за выполнение крупного заказа для комбината Стиннеса.
Как видите, дело на полном ходу!
Наши рабочие? А мне до них какое дело? О, я еще проучу этих бунтарей! Отныне стачки нет! Стачка умерла!..“»
«Да здравствует стачка!» Так «Роте Фане» начала статью под заглавием «Обезьяны-стачколомы».
«До какой дикости доходят наши капиталисты и прочие господа с Рейхенштрассе в своем понимании роли рабочих на производстве — видно из факта организации так называемых „обезьяньих цехов“ Ф.Пфейфера. На запрос нашего стачечного комитета, каковы его условия, Пфейфер ответил лаконично: „Продолжительность рабочего дня та же, но заработная плата уменьшается на двадцать процентов за счет механизации производства. Иных условий не приму! Эксплуатация обезьяньего труда рентабельнее. Ясно?“ Вполне ясно, г-н Пфейфер! Но мы люди, а не обезьяны, и потому имеем законное право требовать нормальной оплаты труда. Условия Пфейфера не приняты! Мы объявили стачку. Да здравствует стачка!
А в заключение спешим поздравить фельдмаршала Пауля Гинденбурга. Наконец-то он нашел себе достойных союзников — обезьян…»
