– У вас что, проявились разногласия во взглядах на изобразительное искусство? – развеселился Ксавье. Он хорошо знал обоих, они умели быть достаточно категоричными в своих суждениях. Атмосфера была явно накалена. Вот-вот искры посыплются.

– Да, вроде того, – ответил Лайам сердито.

– Ничего подобного, – почти одновременно возразила Саша.

– Так как это понимать? Да или нет? – еще больше оживился Ксавье. Он смеялся, его друг нервно ерзал в кресле, а Саша хранила ледяное молчание.

– Я гостил у твоей матери в Париже, а она не взяла меня с собой на прием. По-моему, это невежливо, с гостями так не поступают!

«Это как посмотреть», – подумала про себя Саша. Не хватало только Ксавье втянуть в свои выяснения, тем более что он не совсем в курсе дела, а посвящать его в подробности она не собиралась. Саша была рада уже и тому, что, судя по недоумению сына, у Лайама хватило ума с ним не откровенничать.

– А что, скажи мне, на тебе было надето, когда она отказалась пойти с тобой? – поинтересовался Ксавье, а Лайам и Саша – недавние любовники – испепелили друг друга негодующими взглядами. Было ясно, что Лайам еще не остыл.

– Ну… то же, что всегда… Какая разница? – прорычал Лайам.

– Разница очень большая, если учесть, на какие приемы маму обычно приглашают. Сразу тебе говорю: поэтому она тебя и не взяла. – Ксавье говорил так, словно Саши рядом не было. Та продолжала молчать. – Она и меня не берет. Все ее знакомые ужасные снобы и страшно скучная публика. Прости, мам. – Он повернулся к матери с извиняющимся выражением.

Саша пожала плечами.

– Именно это я и сказала твоему другу, – вступила она в разговор. – Я говорила, что с этими людьми надо вести себя соответствующе. А твой друг очень рассердился и объяснил мне, что никто не может ему приказывать, что и как ему делать.

– Ну… командовать им ты действительно не можешь, – заметил Ксавье и повернулся в Лайаму: – А что это еще за фортели? С фортелями – и на такие приемы? Лично я бы еще и приплатил, чтобы только мать меня с собой не тащила. Ненавижу великосветские тусовки.

– Я тоже. Я просто не люблю, когда меня, как малого ребенка, оставляют сидеть дома. Или диктуют, как где я должен себя вести.

– Лайам, да что тебе с того, что она тебя возьмет на какой-то там прием? Ты же художник, работающий с ее галереей, не муж ведь! Папа тоже эти мероприятия не очень-то любил. Просто он любил маму и ходил с ней, если надо было появляться непременно вдвоем. – Саша улыбнулась, а Лайам призадумался. – Так себя только ревнивые любовники ведут, – уговаривал Ксавье, даже не пытаясь разобраться в этой странной ситуации.

– Или избалованные дети, – поспешно добавила Саша. – Я ему лишь сказала, что существуют правила приличия. А Лайам заявил, что будет вести себя так, как ему удобно. Только и всего. – Если бы! Но, слава богу, об остальном Ксавье не догадывался. И, учитывая, что только что сказал Лайам, Саша не переставала удивляться, что сын еще ничего не заподозрил. Ему и в голову не приходило, что мать спала с его другом. Она повернулась к Лайаму и повторила то, что сказала ему два месяца назад при расставании: – Когда захочешь одеться и вести себя как взрослый человек, я охотно возьму тебя на любой прием. А пока… – Голос у нее дрогнул, Лайам закатил глаза.

– Ты говоришь, как мой папаша! – Он гневно смотрел на Сашу. Ксавье не верил своим глазам. Мама права! Лайам ведет себя как мальчишка. Ксавье не всегда становился на сторону матери, но на этот раз чувствовал, что обязан это сделать.

– Так то было в детстве, – напомнил он приятелю. – А теперь ты сам взрослый. Только что сорок лет стукнуло. Черт, да ты совсем старик… – Он прикусил язык. – Извини, мам.

– Ничего страшного. Это еще не старость, но достаточно зрелый возраст, чтобы не устраивать сцен из-за какой-то вечеринки.

– Отец с братьями меня никогда с собой не брали. Отец называл меня идиотом, братья считали придурком. Я всегда у них был лишний. Потому и из Сан-Франциско уехал. С детства сыт по горло упреками и советами. Я устал от этого всего. И никогда не позволю больше так со мной обращаться!

– Да ты небось и был чудаковатым, – улыбнулся Ксавье. Саша же следила за Лайамом и по выражению его лица поняла, что, наверное, задела какие-то очень болезненные струны в его душе. Это она понимала и раньше и жалела его. Ведь у него не было рядом матери, чтобы защитить от бесчувственности и жестокости отца и братьев. Сейчас, глядя на него, ей захотелось его обнять и утешить, но это было невозможно. – Ты и теперь иногда бываешь странным, – продолжал Ксавье. – А вообще… что же удивительного?! Ты же художник. Я вот тоже странный – это признак таланта. Мне тоже нравится быть не таким, как все. А уж на эти приемы меня ни за какие коврижки не затащишь, нечего нам, художникам, там делать.

– Мне просто было обидно, что меня оставляют вне игры. Сразу вспомнилось детство золотое. Мне было заявлено, что меня никуда не возьмут, пока я не стану вести себя, как благоразумный человек, каковым я не являюсь. Наверное, я вспылил из-за каких-то прошлых обид. – Лайам бросил нервный взгляд на Сашу, ему явно хотелось извиниться, но переступить через себя он не мог. Они встретились взглядами и долго изучали друг друга, но Ксавье этого, к счастью, не заметил.

– Черт, старик, ты ведь всего-навсего у нее гостил. Она в любом случае не могла бы взять тебя на эту тусовку.

– Не могла, – подтвердила Саша, – и спор был скорее умозрительный. На тему свободы личности и пределов этой свободы.

– Точнее, ограничения этой свободы, – добавил Лайам. – Когда меня унижают, я злюсь – это естественно. В детстве меня вечно оставляли дома, как будто я им был неродной. Или недостоин их общества. Вечно старались ущемить, заткнуть, поставить подножку. Невыносимо!

Саша поняла, что корни у этого комплекса еще глубже. По-видимому, ранняя смерть матери усугубила обиды и одиночество, лишив Лайама поддержки, какую мать ему оказывала. Вот с кем она тогда ругалась! С семилетним мальчиком, оставшимся без матери. Никто не мог его защитить, и тогда Лайам сам кинулся на свою защиту, как волчонок, брошенный и беспомощный. Бедный, бедный Лайам. Она сидела и слушала, и у нее сердце обливалось кровью.

– Ну, хорошо. Что же мы теперь, так и будем толочь воду в ступе? – повернулся к другу Ксавье. – Ясно, что у тебя был какой-то срыв, приступ или еще не знаю что. Моя мать посещает самые скучные на свете тусовки, на которые ни один здравомыслящий человек добровольно не потащится. А ты свободный художник, тебя-то что туда потянуло? Тебе с этими людьми делать нечего. С моей-то мамой все в порядке, но вот с ее окружением общаться невозможно. Таким, как мы с тобой, надо вращаться в своем кругу. И ни в коем случае не с теми, кому она пытается наши вещи продавать. Это просто горе какое-то. Поверь мне, ты бы там умер со скуки. Послушайте, может, в конце концов, пообедаем спокойно? Я сейчас пойду в туалет, а вы двое поцелуйтесь и помиритесь, иначе она будет на тебя сердиться и твоих картин продавать не станет. А когда вернусь, мы чудесно проведем время, как в прошлый раз. Хорошо, дети мои? – Они улыбнулись. Не зная всего, Ксавье растопил лед, который они не могли растопить целых два месяца. – Вот и молодцы! – Ксавье встал и удалился, а Лайам сидел и смотрел на Сашу. Он все еще был влюблен, а теперь, спасибо Ксавье, больше не сердился. Теперь, по зрелом размышлении, он понял, что причина ссоры была не в Саше. Просто она задела его за живое, и он завелся. До такой степени, что перестал слышать доводы разума, пока сегодня, спустя два месяца, Ксавье не помог ему все расставить по своим местам.

– Саша, прости меня, – тихо проговорил Лайам. – Я так по тебе скучал! Ты самая упрямая женщина на земле. Ты мне так и не позвонила.

– Ты мне тоже. И я тоже по тебе скучала. Ты меня тоже прости. Я не предполагала, как много это все для тебя значит. Теперь знаю. Я не хотела сделать тебе больно. – Она коснулась его руки.

– Ты не хотела. А они – да. Я на мгновение перепутал тебя с ними. – Мгновение вышло слишком долгим. Длиной в два с лишним месяца. – Давай до твоего отъезда сходим куда-нибудь? – Она кивнула, и в этот момент вернулся Ксавье.