Я никогда не забуду тот день из-за того, насколько тихой она была, и у меня целый день было интересное чувство, что кое-что важное было у неё на уме.

Я провожал её домой из кафе «Сесиль» в субботу, дул сильный пронизывающий ветер. Северо-восточный дул с предыдущего утра, и в то время как мы шли, мы прижались друг к другу, чтобы не замерзнуть. Наши руки сделали петлю, и мы шли медленно, еще медленнее, чем обычно, и я мог сказать, что она опять чувствовала себя плохо. Она действительно не хотела идти со мной из-за погоды, но я попросил ее из-за моих друзей. Это было время, когда я размышлял, что они, наконец, поняли о наших чувствах друг к другу. Но как всегда и получается, проблема была в том, что никого более не был в кафе «Сесиль». Как и во многих прибрежных общинах, все было тихим на береговой линии в середине зимы.

Она была тиха, когда мы шли, и я знал, что она думала о том, как сказать мне что-то. Я не ожидал того, как она начала беседу.

«Люди думают, что я странна, не так ли», сказала она, наконец, нарушая тишину.

«О ком ты?» спросил я, даже притом, что я знал ответ.

«Люди в школе».

«Нет, это не так», я лгал.

Я поцеловал ее в щеку, и сжал ее руку немного сильнее. Она содрогнулась, и я мог сказать, что причинил ей боль.

«Ты в порядке?» спросил я обеспокоено.

«Все хорошо», сказала она, восстанавливая свое самообладание и не меняя темы.

«Сделаешь мне одолжение?»

«Все что угодно», сказал я.

«Обещай говорить мне всегда только правду с этого момента?»

«Хорошо», я сказал.

Она остановила меня внезапно и посмотрела прямо на меня. «Ты обманываешь меня?»

«Нет», я сказал, защищаясь, и задаваясь вопросом, куда она клонила. «Я обещаю, что с этого времени, я буду всегда говорить тебе правду».

Так или иначе, когда я сказал это, я знал, что мне придет еще раскаиваться в этом.

Мы пошли снова. Когда мы спускались вниз по улице, я глядел на ее руку, которая сплелась с моей рукой, и я увидел большой ушиб ниже ее безымянного пальца. Я понятия не имел, откуда он там появился, так как его там не было вчера. В течение секунды я думал, что он, возможно, появился через меня, но тогда я понял, что даже не прикасался к ней там.

«Люди думают, что я странна, не так ли?» спросила она снова.

Я продолжительно выдыхал.

«Да», наконец я ответил. Это причинило мне боль.

«Почему?» она выглядела почти подавленной.

Я думал об этом. «Люди имеют различные причины», сказал я неопределенно, прилагая все усилия, чтобы не пойти дальше.

«Но почему, точно? Это из-за моего отца? Или — это, потому что я пробую быть хорошей с людьми?»

Я не хотел, чтобы все так повернулось.

«Я полагаю», это было все, что я мог сказать. Меня подташнивало.

Казалось, что Джейми пришла в уныние, и мы шли дальше в тишине.

«Ты также думаешь, что я странна?» спросила она снова.

То, как она это сказала, заставило меня почувствовать боль больше, чем я мог представить. Мы были почти возле ее дома прежде, чем я остановил ее и прижал ее к себе. Я поцеловал ее, и когда мы разъединились, она посмотрела вниз на землю.

Я положил свой палец ниже ее подбородка, поднимая ее голову и заставляя ее смотреть на меня снова. «Ты — замечательный человек, Джейми. Ты красива, ты добра, ты — нежна…, ты являетесь всем, что я бы хотел. Если люди не любят тебя, или они думают, что ты странна, то это — их проблема».

В сероватой теплоте холодного зимнего дня, я мог видеть, что ее нижняя губа начала дрожать. Я делал то же самое, и внезапно понял, что мое сердце также убыстрялось. Я смотрел в ее глаза, улыбаясь со всем чувством, которое я мог собрать, зная, что я не мог больше сдерживать слов.

«Я люблю тебя, Джейми», сказал я ей. «Ты — лучшее, что когда-либо случалось со мной».

Это был первый раз, когда я когда-либо говорил такие слова другому человеку помимо кого-то из моей семьи. Когда я воображал сказать это кому-то еще, я так или иначе думал, что это будет трудно, но это не было. Я никогда не был более уверенным.

Как только я сказал это, Джейми наклонила голову и начала плакать, наклоняясь ко мне. Я обхватил ее своими руками, задаваясь вопросом, что было неправильным. Она была худа, и я понял впервые, что мои руки обхватили ее полностью. Она похудела за прошедшие полторы недели, и я вспомнил, что ранее она почти ничего не ела. Она продолжала плакать в мою грудь, казалось, долгое время. Я не знал, что думать, или даже то, что она чувствовала по отношению ко мне. Даже в этом случае, я не сожалел о словах. Правда — всегда есть правдой, и я только что пообещал ей, что никогда не буду лгать опять.

«Пожалуйста, не говори этого», сказала она мне. «Пожалуйста…»

«Но я люблю», сказал я, думая, что она не верила мне.

Она начала плакать еще сильнее. «Я сожалею», шептала она мне через слезы. «Мне так жаль …»

Мое горло внезапно пересохло.

«Но почему?» спросил я, внезапно отчаявшись, чтобы понять то, что беспокоило ее. «Это из-за моих друзей и того, что они скажут? Меня это не интересует больше — это правда». Я запутался и, честно говоря — испугался.

Ей потребовалось много времени, чтобы прекратить плакать, и она посмотрела на меня. Она поцеловала меня так же мягко, как Вы бы почувствовали дыхание прохожего по улице, затем провела пальцем по моей щеке.

«Ты не можешь любить меня, Лендон», сказала она через красные, распухшие глаза.

«Мы можем быть друзьями, мы можем видеть друг друга…, но ты не можешь любить меня».

«Почему нет?» Я закричал хрипло, ничего не понимая.

«Потому что» сказала она, наконец, мягко, «я очень больна, Лендон».

Это понятие было настолько чужим, что я не мог понять, что она пробовала сказать.

«Ну и что? Это пройдет через несколько дней…»

Грустная улыбка пересекла ее лицо, и я понял прямо тогда, что она пробовала сказать мне. Ее глаза не уводили взгляд с моих глаз, когда она, наконец, сказала слова, разорвавшие мое сердце.

«Я умираю, Лендон».

У нее была лейкемия; она узнала об этом прошлым летом.

В тот момент, когда она сказала мне об этом, кровь ушла из моего лица, и головокружащие образы пронеслись в моем сознании. За это короткое мгновение время внезапно остановилось, и я понял все, что случилось между нами. Я понял, почему она хотела, чтобы я играл в пьесе; я понял, почему, после того, как мы выполнили ту премьеру, Хегберт шептал ей со слезами на глазах, называя ангелом; я понял, почему он выглядел настолько утомленным все время и почему он волновался, что я приходил к ним домой. Все стало абсолютно ясным.

Почему она хотела, чтобы Рождество в приюте было столь особенным…

Почему она не думала, что поступит в институт…

Почему она подарила мне свою Библию…

Все имело здравый смысл, и в то же самое время казалось, что не было никакого смысла вообще.

Джейми Саливан болела лейкемией…

Джейми, сладкая Джейми, умирала…

Моя Джейми…

«Нет, нет», шептал я ей, «это должно быть ошибка…»

Но ошибки не было, и когда она сказала мне снова, мой мир опустел. Моя голова начала вращаться, и я взялся за нее сильно, чтобы удержаться от потери баланса. На улице я видел мужчину и женщину, идущую к нам, склонив головы и положив руки на шляпы, чтобы их не сдуло ветром. Собака неслась поперек дороги и остановилась, чтобы понюхать кустарники. Сосед напротив стоял на стремянке, снимая Рождественские гирлянды. Нормальные сцены из каждодневной жизни, вещи, которые я никогда не замечал прежде, внезапно заставили меня почувствовать себя сердитым. Я закрыл глаза, желая, чтобы все это ушло.

«Я так сожалею, Лендон», продолжала она говорить много раз. Именно я должна была сказать это, как бы то ни было. Я знаю это теперь, но мое замешательство препятствовало мне рассказать это.

Глубоко в душе, я знал, что все это останется. Я прижал ее снова к себе, не зная, что делать, слезы заполняли мои глаза, пробуя и будучи не в состоянии быть твердым, потому что думал, что она нуждалась в этом.