Вал желания, обрушившийся на обоих, мог сравниться только с самым сокрушительным прибоем. Слишком долго они противились соблазну, призывая на помощь всю силу воли! Оба знали, что не смогут вечно сопротивляться неизбежному.

— Ангел, — проговорил Грег, перехватывая ее руку. — Ты хочешь меня! Зачем отрицать?

В глубине души Лаки была целиком согласна с ним, но ей не хотелось признаваться в своей слабости и доступности. Впрочем, сейчас она не смогла бы его оттолкнуть даже под страхом смерти. Рука Грега легла на ее грудь — такая же горячая и настойчивая, как огонь страсти в его глазах.

— Смотри, мы же не можем не прикасаться друг к другу! Зачем эта борьба?

Лаки не ответила, но не стала сбрасывать его руку, не отпрянула, когда его палец нащупал сквозь ткань платья напряженный сосок. Вожделение, охватившее ее, причиняло почти физическую боль; все тело молило о продолжении. Грег снова стал ее целовать, прижимая к себе все сильнее. Лаки поняла, что еще секунда — и они опустятся на песок, преодолевая последнюю преграду...

Взрыв смеха, внезапно раздавшийся неподалеку, привел ее в чувство. Что они себе позволяют в общественном месте, прямо на пляже?! Чутье подсказывало ей, что, не остановившись сейчас, она тем более не сможет остановиться потом. Лаки отстранилась и молча уставилась на него, тяжело дыша.

— Идем, ангел. Поедем домой. Нас ждет постель.

— Нет! — выдавила она, собрав остаток сил. — Я буду спать одна.

Грег мгновенно напрягся и взглянул на нее.

— Сколько раз будет повторяться одно и то же?!

— Постарайся меня понять! Я не хочу, чтобы ты относился ко мне, как...

Ей хотелось объяснить, что она чувствует, но на язык не шли нужные слова. Только сегодня, занимаясь малюткой Абигейл, Лаки впервые поняла, что может уважать себя. Но это было лишь робкое начало. Ей не хотелось возвращаться в прошлое, снова становиться женщиной, которая добивается желаемого исключительно с помощью секса.

— Я помню лицо, которое увидела тогда в зеркале. Не хочу больше быть крашеной шлюхой! Не хочу вести себя так, как тогда, в палатке!

Грег, не отвечая ей, медленно застегивал пуговицы на рубашке. Он был сердит на нее, и Лаки знала, что не имеет права его за это осуждать. Она сама была недовольна собой. Такой чудесный вечер, первое свидание, начало новой жизни — а что наделала она? Все испортила!

— Я прекрасно к тебе отношусь, — произнес наконец Грег. — Не знаю, что сделать, чтобы убедить тебя в этом.

— Надеюсь, что когда-нибудь я в это поверю. Мне сейчас уже гораздо лучше, чем было после аварии... — Лаки постеснялась добавить, что сегодня она впервые почувствовала себя реальным человеком, с собственной жизнью, а не ярмарочным уродцем.

Грег зашагал по пляжу, но не к ресторану, а в противоположную сторону. Лаки проклинала себя за глупость. Зачем она так упрямится? Неудивительно, что он сердится. Она молча шла с ним рядом, ломая голову, что бы такое сказать в свое оправдание.

— Как прошел прием у врача? Я так и не успел тебя об этом расспросить.

— Хорошо, — поспешно ответила Лаки, радуясь, что не слышит в его голосе злости, хотя счастливым его, конечно, нельзя было назвать. — Сначала он мне не понравился, но потом я изменила свое отношение.

— Почему?

— Он рассказал о синдроме Хойта — Мелленберга много такого, чего я раньше не понимала.

Они дошли до валунов, разделявших пляж на две части. Грег оперся о пористый вулканический камень.

Лаки подошла к другому валуну, стараясь держаться подальше от Грега, чтобы не повторять свою ошибку.

— Меня удивляло, что некоторые лица, которые я вижу, кажутся знакомыми, но я не могу вспомнить имена. Теперь я знаю, в чем причина. Некоторые пострадавшие вообще не способны запомнить ни одного лица. А мне придется заново узнавать людей, о которых имеет представление каждый ребенок — вроде принцессы Дианы или Элвиса Пресли.

Грег задумчиво кивал, но не делился с ней своими соображениями.

— Меня тревожит, что я столького не знаю. С каждым днем я кажусь себе все более невежественной! Такое впечатление, что сразу после аварии было даже лучше, чем сейчас.

— Дело в том, что тогда твой мирок был крошечным, размером с больничную палату, а потом — с тюремную камеру. Теперь диапазон расширился, и ты понимаешь, что должна овладеть огромным объемом знаний. — Он быстро, по-дружески чмокнул ее в лоб. — Не беспокойся, ангел, со временем все наладится.

Лаки хотелось разделять его уверенность, но это было выше ее сил. Ей внезапно пришло на ум какое-то смутное воспоминание. Это было похоже на скользнувшую в траве змею: прежде чем она спохватилась, воспоминание померкло. И все-таки она поняла, что определенно должна что-то припомнить...

— Мне надо с тобой поговорить, — сказал Грег таким тоном, что Лаки сразу почувствовала: новость будет не из приятных. — Очень многие захотят воспользоваться твоим состоянием. Прежде чем откровенничать с кем-то, всякий раз думай, не опасно ли это.

— Но вокруг столько прекрасных людей! Я знаю, что, например, Сара и Номо искренне хотят мне помочь.

— Да, но, кроме них, есть мерзавцы вроде Фентона Бьюли, мечтающие нажиться на твоей беде. Ты же читала его статейки в «Таттлер»?

— Читала и удивлялась, откуда он мог все это узнать. Я с ним не разговаривала. Наверное, он поймал кого-то в институте.

— Понятно. В общем, если он к тебе обратится, молчи. — Грег замялся. — И больше не встречайся с Карлтоном Саммервиллом.

— Почему? — встревоженно спросила она. — Доктор Саммервилл очень мне помог. Благодаря ему я лучше поняла свое состояние.

— Знаю. Хорошо, что тебе полегчало, но этот человек обманул тебя. Он давно уже не практикует, не помогает людям, перенесшим психические травмы. Он пишет книгу. О тебе.

Лаки зажмурилась, не желая показывать, как она разочарована, как потрясена. Почему все пытаются ее использовать?! Лучше бы оставили в покое!

Коди поставил полицейский джип на стоянке перед гостиничной прачечной, круглосуточно выпускавшей в небо тугую струю пара. Рядом находился бар, популярный среди отбросов местного общества. В основном здесь околачивались гавайские мафиози — разновидность «ангелов ада» с поправкой на райские условия. Попадались среди клиентов бара и приличные парни, трудившиеся в прачечной, но таких было немного.

Скотт Хелмер выбрал для их встречи то еще местечко! Впрочем, чего еще ждать от агента ФБР в обличье панка? Коди предвидел неприятный разговор: придется рассказать этому Хелмеру о том, что Грег сообщил ему недавно по телефону.

Коди толкнул дверцу и оказался в темном помещении бара. Светилась только рекламная надпись над стойкой. Пол под квадратными деревянными столиками, покрытыми клеенкой в красную и белую клетку, был усеян арахисовой шелухой. Пробковая обшивка во многих местах отставала от стен. Коди бросилась в глаза кривая надпись, сделанная на пробке раскаленным железом: «Рожденного для виселицы не застрелить!» Вокруг этого откровения посетители понавешали презервативов — новых и не очень, обычного размера и пригодных для быков-производителей, однотонных и разноцветных.

Для усугубления атмосферы в баре «Живая приманка» надрывался видавший виды музыкальный автомат. Под потолком крутился вентилятор, перемешивая запахи прокисшего пива, магазинной пиццы и давно не мытых тел. Коди много бы отдал, чтобы развернуться и укатить домой, к Саре.

Привыкнув к потемкам, он обвел взглядом посетителей, заглянувших выпить пивка. Его форма ни у кого не вызвала интереса. Здесь, на островах, полиция не вселяла такого страха, как на материке, ибо старалась не распугивать туристов. Наверное, это можно было понять: в раю недопустим полицейский произвол. Но снисходительное отношение к туристам распространялось и на местных жителей. Порой Коди ощущал себя сиделкой в фартуке, а не грозным фараоном.