Сарвай оглянулся — и ничего не увидел.

— О чем ты?

Но Ванек уже умер.

— Они возвращаются! — закричал Йонат.

Нездешний в жизни не раз испытывал боль и полагал, что способен выдержать любую муку. Теперь он понял, что заблуждался. Точно тысяча пчел жалила вздувшуюся пузырями кожу, и тошнота накатывала волнами, вызывая приступы головной боли.

Когда он уехал, оставив умирающего Кадораса, боль была еще терпима, но теперь, к ночи, с ней не стало никакого сладу. Нездешнего схватило снова, и он застонал, проклиная себя за слабость. Весь дрожа, он заполз поглубже в пещеру, трясущимися руками надрал коры и развел костерок. Лошади, привязанные в глубине пещеры, заржали, и этот звук пронзил все его тело. Он встал, шатаясь, доковылял до коней, ослабил подпругу у своего, набросил на него одеяло и вернулся к огню.

Подложив в костер толстых веток, он почувствовал, как тепло охватывает его тело, и медленно стянул рубашку, морщась от прикосновения шерсти к обожженным плечам. Потом открыл кожаный кошель у пояса и достал длинные зеленые листья, которые набрал еще засветло. Лорассий — опасное растение. В малых количествах он облегчает боль и вызывает цветные сны — в больших убивает. Нездешний понятия не имел, в каких дозах или в каком виде его следует употреблять. Он смял один лист в руке, понюхал, положил в рот и начал медленно жевать. Лист оказался горьким, от вязкого сока свело челюсть. От гнева тяжело застучало в висках, и он стал жевать быстрее. Прошло минут десять — облегчения не наступило, и он сжевал второй лист.

Над костром заплясали огненные танцовщицы, вскидывая руки и стряхивая с пальчиков искры. Стены пещеры начали вздуваться, по ним пошли трещины, у лошадей выросли крылья и рога. Нездешний ухмыльнулся. Ухмылка мигом сошла с его лица, когда он увидел, как его руки покрываются чешуей и на них отрастают когти. Огонь преобразился в лицо — широкое красивое лицо, обрамленное огненными волосами.

— Зачем ты пытаешься помешать мне, человек? — спросило огненное лицо.

— Кто ты?

— Я Утренняя Звезда, Князь Темного Света.

Нездешний, отпрянув, швырнул в огонь палкой.

Изо рта высунулся язык пламени — раздвоенный язык — и поглотил деревяшку.

— Я тебя знаю, — сказал Нездешний.

— Еще бы тебе не знать, дитя мое, — ведь ты служил мне много лет, и твоя измена опечалила меня.

— Я никогда не служил тебе. Я был сам себе господин.

— Ты так думаешь? Хорошо, оставим это.

— Нет, говори!

— Что ж тут говорить, Нездешний? Много лет ты охотился на людей и убивал их. Не Истоку ты этим служил, но Хаосу, то есть мне! Ты мой, Нездешний, и всегда был моим. Я же на свой лад охранял тебя, отводил направленные на тебя ножи. Я и теперь оберегаю тебя от надирских охотников, которые поклялись съесть твое сердце.

— Зачем ты это делаешь?

— Я добрый друг для тех, кто мне служит. Разве я не прислал к тебе Кадораса в час нужды?

— Этого я не знаю — зато знаю, что ты Князь Обманщиков, и не верю тебе.

— Опасные слова говоришь ты, смертный. Я могу казнить тебя за них, если захочу.

— Чего ты хочешь от меня?

— Хочу избавить тебя от позорного пятна. Ты стал уже не тот с тех пор, как Дардалион замарал тебя своей слабостью. Я могу очистить тебя. Я почти уже сделал это, когда ты охотился на Бутасо, — но теперь я вижу, что слабость вновь разрастается в твоем сердце подобно раку.

— Как же ты намерен избавить меня от нее?

— Скажи только, что хочешь этого, — и она исчезнет.

— Я этого не хочу.

— Думаешь, Исток возьмет тебя к себе? На тебе кровь невинных, которую ты пролил. К чему идти на смерть ради Бога, который отвергает тебя?

— Я делаю это не ради Бога, а ради себя.

— Смерть — еще не конец, Нездешний, по крайней мере для таких, как ты. Твоя душа уйдет в Пустоту и затеряется во тьме, но я найду ее и вечно буду хлестать огненными бичами. Понимаешь ли ты, что тебя ждет?

— Твои угрозы мне больше по душе, чем твои посулы. Они хотя бы не расходятся с твоей репутацией. А теперь оставь меня.

— Будь по-твоему, но знай, убийца, моим врагам не позавидует никто. Руки у меня длинные, и когти держат крепко. Твоя смерть уже внесена в Книгу Душ, и я с удовольствием прочел это место. Подумай, однако, о Даниаль. Она путешествует с человеком, чья душа принадлежит мне целиком.

— Дурмаст не причинит ей зла, — сказал Нездешний более с надеждой, нежели с верой.

— Увидим.

— Оставь меня, демон!

— Последний дар — прежде чем я уйду. Смотри!

Лицо, замерцав, исчезло, и Нездешний увидел Дурмаста, бегущего за Даниаль по темному лесу.

Он догнал ее у реки и развернул к себе. Она замахнулась, но он отвел ее руку, ударил ее сам, и она упала. Он сорвал с нее платье...

Нездешний молча наблюдал за тем, что было дальше, и закричал лишь, когда Дурмаст перерезал ей горло. Потом сознание оставило его, и боль прекратилась.

Тридцать во главе с Дардалионом стояли на коленях во дворе у конюшни. Разумы их объединились, души, освободившись от оков, устремились вниз, сквозь деревянные балки и половицы.

Первая крыса проснулась, открыла глаза-пуговки и, почуяв присутствие человека, шмыгнула прочь. Она раздула ноздри, но в сыром подвале не пахло врагом. Охваченная невыразимым ужасом, она с визгом бросилась наружу. К ней присоединялись все новые и новые. Крысы хлынули во двор из всех дыр, желобов и сточных канав. Первая крыса улеглась рядом с Астилой, зная, что только тут можно спастись от страха. Ничто не грозит ей здесь, в тени, которую отбрасывает при луне Человек. Остальные последовали за ней и сбились огромным кольцом вокруг коленопреклоненных священников. Карнак как завороженный наблюдал это зрелище со стены. Офицеры и солдаты около него осеняли себя знаком Хранящего Рога.

Вокруг Тридцати собрались сотни крыс — они цеплялись за одежду священников и взбирались им на плечи. Сарвай, тяжело сглотнув, отвернулся, Геллан покачал головой.

Дардалион поднял руку, подав Геллану знак.

— Откройте ворота. Немного, всего на фут! — скомандовал офицер и спросил солдата на башне: — Что ты видишь?

— У неприятеля тихо, командир.

Солдаты, стараясь не шуметь, сняли с ворот тяжелые бронзовые засовы и приоткрыли створки.

Крыса-вожак заморгала и вздрогнула, поняв, что ничто больше не защищает ее. Она устремилась к воротам, и вся крысиная орда последовала за ней.

В ночной прохладе черная лава стекла с холма в тихие улицы города Пурдола, миновала рыночную площадь и двинулась к вагрийским палаткам. Крысы, валом катясь по булыжной мостовой, вливались в лагерь.

Солдат, которому крыса вскочила на лицо, с воплем сел, молотя в темноте руками. Вторая крыса сорвалась с его плеча и шлепнулась на колени, куснув его за ляжку. Новые вопли наполнили ночь. Одни вагрийцы в панике выдергивали шесты, на которых держались палатки, и белый холст накрывал их с головой, другие неслись к морю и бросались в воду. Жаровни с углями опрокидывались, пламя лизало сухую холстину, восточный ветер, раздувая огонь, нес его от шатра к шатру.

Карнак на крепостной стене заливался громоподобным смехом.

— Можно ли столь неприветливо встречать свою родню? — сказал Сарвай. Йонат хмыкнул.

— Экое светопреставление, — воскликнул Геллан. — Дардалион! Поди посмотри, что ты натворил.

Священник в серебряных доспехах покачал головой и увел Тридцать в лазарет, где ждал их Эврис.

— Превосходно, молодой человек! — вскричал лекарь, схватив Дардалиона за руку, — Превосходно! А как насчет тараканов?

— В другой раз, — усмехнулся Дардалион и упал, но Астила, бдительный, как всегда, успел подхватить его.

— Неси сюда, — велел Эврис, открывая дверь в свою комнату. Астила уложил Дардалиона на узкую койку и снял с него доспехи, а Эврис пощупал запястье. — Пульс нормальный. Думаю, он просто обессилел. Сколько времени он уже не спит?