Квинн снова ей вставил и на этот раз стал делать более резкие толчки. Он выходил из ритма только для того, чтобы одну за другой застегивать молнии на отверстиях в маске.

Страх зародился в душе Амелии и постепенно разрастался, пока не запылал, как огонь. Она едва успела глубоко вдохнуть перед тем, как Квинн покончил с последней открытой молнией носового отверстия, и только зря потом потратила этот воздух на невнятое мычание, пытаясь говорить через плотно застегнутую ротовую щель маски. Теперь она не могла рассказать ему о том, что у нее с рождения нездоровые легкие и что иногда просто дышать для нее — тяжелая работа. В определенную погоду ей даже приходилось пить лекарства. В течение свидания болезнь ни разу не проявила себя. Они слишком увлеклись поеданием цветов и разговорами об отклонениях, возносящих на вершины…

Сейчас она чувствовала только медленно набирающий силу взрыв в легких и ритмичные толчки во влагалище. Туда-сюда. Пытаясь освободиться, она стала брыкаться и извиваться. Но Квинн получил от этого еще более острое удовольствие, с вожделением вколачивая в нее свой член, несмотря на то что вся смазка уже высохла, пока он возился внутри нее.

Запыхавшись, он слез с нее и, тяжело переступая, поплелся в ванную. Вернувшись через некоторое время, он нашел Амелию все в той же позе и наконец заметил, что она больше не дышит.

Да, иногда все заканчивалось именно так. Нужно платить цену настоящей страсти, каким бы извращением она ни казалась. Но в Амелии еще осталась влага, и лежала женщина в позе готовности, поэтому Квинн решил проделать упражнение еще раз.

Когда она вдруг стала снова извиваться под ним, он даже разозлился. Со стоном он увеличил частоту движений. Значит, она просто потеряла сознание. Такое иногда происходило: оргазм начисто отшибал у них мозги. Вот она пришла в себя, все еще находясь под кайфом, и сейчас слетит с катушек от восторга.

Неожиданно ее челюсть вывернулась под странным углом и, вцепившись в кожаный намордник изнутри, прокусила его. Капля пота Квинна упала ей в рот, смешавшись с кровью у нее на зубах и рвотной массой, забившей горло. Квинн еще не успел осознать происходящего, как она приподнялась и откусила ему нос.

За секунду до того, как нахлынула боль, в голове Квинна мелькнула мысль о бредовых сообщениях в новостях. Нападения каннибалов на Восточном побережье. Какой-то ублюдочный спец по тарелочкам вопил, что трупы ходят по улицам и поедают живых людей. Все это смахивало на городские легенды Нью-Йорка. Но все же мысль возникла у Квинна, потому что Амелия только что откусила ему нос и сейчас жевала и глотала откушенное.

Он почти захлебнулся вспенившейся кровью. Булькая, он попытался отступить, выйти из нее, убраться подальше от этой чокнутой сучки, — но она крепко вцепилась в него там, ниже пояса.

Потом Квинн открыл для себя, что еще может кричать, и в панике заорал, потому что почувствовал, как кольцо вагинальной мышцы усиливает давление, закрываясь у основания его члена. Чем отчаяннее он пытался высвободиться, тем тверже становилась эрекция. Ему приходилось слышать истории, как мужчины, занимавшиеся самоудовлетворением, застревали подобным образом в бутылках. Невозможно сдавить жидкость. Кровь — это жидкость. У него не было выбора: паника подхлестнула возбуждение. Он яростно бился на кровати, истекая кровью, хлеставшей из дыры у него на лице. Он бил Амелию обоими кулаками, но она была за гранью ощущения боли.

Когда он почувствовал, что мышечное кольцо отрезает ему член, как проволочная петля, то хрипло заверещал. Но никто из соседей не обратит на это внимания: рискованные игры и извращения всегда входили в меню Квинна. Неожиданно освободившись, старик опрокинулся навзничь. Кровь, выплескивавшаяся из раны, лилась на ковер. Падая, он успел увидеть, как все еще твердый обрубок его достоинства исчезает в скользкой красной щели между ног Амелии, и ужаснулся от вида того, как член целиком заглатывает откусившая его вагина.

Квинн рухнул на пол, заходясь криком, и визжал, пока не потерял сознание.

У Амелии ушло примерно полчаса на то, чтобы перегрызть путы, державшие ее. Следующие полтора часа она ела Квинна. Пока она его глодала, он умер, и паранормальные излучения, о которых упоминали в новостях, возымели свое действие. Но к этому времени от Квинна осталось уже совсем мало, и он не мог подняться, чтобы сожрать кого-нибудь другого. Оставшиеся от него куски дергались на полу в приступе неведомого раньше голода, нечеловеческого и неутолимого.

Растерзанное платье соскользнуло с ее тела. Пошатываясь, Амелия нашла вход в комнату, в которой они обедали, когда были живы. Прежде чем исчезнуть навсегда, прежняя модель поведения в последний раз встрепенулась в умирающем мозгу. Амелия начала объедать головки стоявших в вазах цветов, не спеша пускаться в ночное путешествие по улицам.

Каждую минуту умирал один цветок. Их жизнь могла бы стать ее жизнью… Она остановилась только тогда, когда обезглавила все букеты до одного.

Затем она нашла входную дверь и вышла в мир, чтобы присоединиться к себе подобным.

Она словно расцвела. Никогда больше она не будет так прекрасна. Как сказал бы Квинн, она достигла своей вершины. Очертания ее фигуры постепенно растворялись в ночной мгле. Она шла, удивительно красивая обнаженная женщина, с приоткрытых губ которой опадали цветочные лепестки, красные, лиловые, бордовые, и летели вслед за ней, словно шлейф.

Ричи я даже не знала и, уж конечно, вовсе не собиралась влюбляться в него. Но после того как он меня убил, я сочла его неотразимым.

Я открыла глаза, в них попали соринки. Я всегда ужасно боялась того, что в глаза может что-то попасть, но теперь просто моргнула и потрясла головой. Сор выпал, и я почувствовала себя вполне нормально. Итак, я поняла, что со мной случилось нечто действительно из ряда вон выходящее.

Закрыв глаза, я стерла с лица грязь. И тут поняла, что во рту у меня что-то не так. Я стала водить языком, весьма натренированным и искусным, и вскоре обнаружила, что вместо ровных зубов торчат лишь корявые пеньки. Удивительно: ни остатки зубов, ни глаза, раздраженные попавшей в них землей, ни капельки не болели. Беспокоили меня — да, но боли не было.

Нахмурившись, я попыталась выяснить, что же все-таки чувствую. Не так уж и много. В моих ощущениях не было места ни страху, ни злости, ни жаре или холоду. Это тоже показалось мне непривычным. Крайне непривычным. Обыкновенно меня пробирал страх, пока я стояла на углу в ожидании позарившегося на меня незнакомца, и еще холод, поскольку одежда годилась лишь для того, чтобы выставлять напоказ мои прелести.

Сейчас же ничего подобного я не ощущала.