Мертвенный свет обволакивает моего палача и несостоявшуюся жертву.

Несправедливо, что при жизни нам дано увидеть так мало. Или же мы сами не желаем прозреть, вглядываясь только в себя, но не в других? Встреть я ее в этом облике…

Да, я отошла бы.

Я всматриваюсь в нее и вдруг замечаю то, чего не видела прежде.

Если бы у скрежета был цвет, он выглядел бы именно так. От него хочется заткнуть уши и зажмурить глаза, но я не имею возможности сделать ни то, ни другое. И уже не могу притвориться, будто не знаю ее намерений. Лгать себе возможно лишь при жизни, после – уже поздно.

Этот скрежет не унять. Он коверкает все цвета, меняет очертания. Она сама нанизала себя на него, как на стальную булавку, и уверена, что та делает ее сильной. Но я смотрю с той стороны, откуда все предстает без искажений.

Она безумно боится, что ее узнают. Этот страх так силен, что она будет убивать каждого, кто осмелится раскрыть ее тайну.

– Итак, у нас есть мотив, – сказал Илюшин. – В смысле, не у нас, а у тебя, Маш.

– И, предположительно, улика, – виновато добавила она.

Сергей покосился на обоих и пожал плечами:

– Это не мотив, а детский лепет.

– …который перестанет быть таковым, как только найдут отпечатки твоей жены на ноже.

– Если найдут.

– Если, – согласился Илюшин.

– Звучит не очень обнадеживающе… – пробормотала Маша. – Слушайте, давайте уедем отсюда завтра же, а? Пускай все это продолжается без нас.

– Напротив, – возразил Илюшин, – давайте останемся.

– Согласен. – Бабкин долил себе еще чаю и выпил одним глотком. – Нам нельзя сейчас отходить в сторону, Маш. Ты видела следователя.

– Я бы не стал пускать дело на самотек, надеясь на профессионализм товарища Викентьева, – вкрадчиво согласился Илюшин.

Маша вспомнила профессионализм товарища Викентьева, и лицо ее приобрело недоброе выражение.

– Но вы же не можете расследовать дело частным порядком!

– Почему же? Можем. Серега, брось мне сахар. – Илюшин ловко поймал белоснежный кубик. – Просто мы не будем называть это расследованием. Беседовать со свидетелями нам никто пока не запрещает. И, на наше счастье, все они остались здесь.

Маша задумалась.

– Ты не знаешь, камеры в коридорах есть? – вполголоса спросил его Бабкин.

– Знаю – нет. Первым делом спросил на ресепшене.

– То есть вообще никакой фиксации. Здорово! Кто угодно мог войти в номер. Не обязательно это был кто-то из Машкиной тусовки.

– А я сразу предложил горничную! – Илюшин с хрустом разгрыз рафинад белыми зубами. – Или у меня есть еще одна кандидатура. В холле периодически проплывает дама, не знаю, как ее должность называется… Старшая над девицами.

– Бандерша!

– Чувствуется знание предмета, – одобрил Макар. – Да, кто-то в этом роде. Грива как у льва, взгляд такой же, и из пасти несет сожранной антилопой.

Маша очнулась от задумчивости:

– Вы о ком?!

– О старшем администраторе отеля, судя по всему, – пояснил Бабкин. – Она задела в Макаре самые чувствительные струны души. Он готов жениться.

– Демоническая тетка! – Илюшин удовлетворенно потер руки. – Тютелька в тютельку подходит на роль убийцы.

– Пока на роль убийцы подхожу я!

– Не льсти себе, Мария.

Она хмыкнула. Является ли оскорблением его уверенность, что она не способна нанести человеку шестнадцать ножевых ранений?

Бабкин встал и потянулся, покрутил головой, разминая шею. «Как мы до ужаса обыденно себя ведем, – подумала Маша. – Рогозина мертва. Я нашла ее тело восемь часов назад. Такое чувство, будто прошло двое суток, не меньше. Но меня по-прежнему поражает не столько ее смерть, сколько тот факт, что одна из нас ее убила. Не то чтобы это не укладывалось в голове – ровно наоборот. Я могу представить каждую из бывших одноклассниц на этом месте. Включая себя, несмотря на всю уверенность Макара в обратном».

Она налила очередную порцию волшебного илюшинского чая, горького как хина. Спать не хотелось, непонятно, от чая или нет. Невозможно представить, что она ляжет в кровать, обнимет мужа и спокойно заснет.

– Серега, покажи мне свой блокнот, – попросил Макар.

– Держи. Что ты хочешь там найти?

Илюшин быстро перелистал первые страницы.

– Подтверждение своей догадке, кто убил Рогозину.

Маша поперхнулась чаем. Бабкин так и застыл с поднятой рукой.

– Ты шутишь, – откашлявшись, выдохнула она. – Сережа, он же шутит?

Бабкин молчал и озадаченно рассматривал Макара. С одной стороны, невозможно за час вычислить убийцу, выслушав от свидетеля пересказ событий. Так только в книжках бывает, да и то в таких, которые в наше время уже не печатают – читатели засмеют.

С другой стороны, это же Илюшин…

Макар редко основывался на фактах. Нет, он принимал их в расчет, но, обладая обостренной интуицией, больше полагался на нее. В двух случаях из десяти это приводило к ошибкам. В остальных восьми – к верному ответу.

Он замечал не то, что видели все остальные. Если бы Бабкину и Макару раздали по блокноту и попросили описать одно и то же событие, происходившее на их глазах, записи получились бы кардинально разными.

Сергей описывал, что люди делают.

Макар описывал, что они при этом чувствуют.

При этом психологию он считал лженаукой и никогда не мог или не желал объяснить, на чем основывает свои выводы.

Сергей, бывший оперативник, всегда плясал от фактов. Он вообще не очень хорошо осознавал, что такое интуиция и как она работает. После нескольких лет расследований под руководством Илюшина, его временами охватывало чувство, что он приблизился к пониманию. Но всякий раз Макар выкидывал фортель, который снова отбрасывал Бабкина к основанию гигантского вопросительного знака.

Как, например, сейчас.

– Шутит, конечно, – успокаивающе сказал он жене. – Или, вернее всего, глумится.

– А, ну хорошо тогда, – кивнула Маша. – А то уж я заволновалась.

Макар оторвал взгляд от записей. Выглядел он в эту минуту совершенным юнцом, лохматым, веселым и очень довольным.

– Профессия! – провозгласил он и помахал блокнотом.

– Или просто с шариков съехал, – предложил Бабкин Маше третий вариант. – В принципе, я давно этого ждал.

– Макар, при чем здесь профессия? – осторожно поинтересовалась Маша. – И чья, собственно?

– Твоя, разумеется!

– Моя?

– Ну да. Это очень здорово, что ты сценарист. Просто замечательно!

– Почему же? – спросила Маша, пытаясь хоть как-то связать сценарии для детских передач с убийством Светы Рогозиной и ощущая полное бессилие.

– Потому что это накладывает свой отпечаток, – воодушевленно сказал Илюшин. – Обычно люди не только не понимают того, что они видят, но даже не могут увиденное внятно изложить.

Маша окончательно потеряла нить извилистой илюшинской мысли. Сергей, судя по его лицу, ее и не находил.

– А ты – можешь, – уверенно продолжал Макар. – Ты прирожденный рассказчик. Хороший рассказчик всегда сообщает слушателю больше, чем думает.

– Чем думает о чем? – растерянно спросила Маша.

– Обо всем, – размыто ответил Илюшин.

Наступило молчание. Макар удовлетворенно смотрел на Машу с Сергеем, уверенный, что все им прекрасно объяснил. Бабкин смотрел на Макара, размышляя, били ли того в детстве, и если нет, то почему. Маша пыталась понять, стошнит ли ее, если она выпьет еще адского илюшинского отвара, или лучше не рисковать.

– Так, давай сначала, – попросила она, решив, что чай все-таки нужен. Вообще что угодно, приводящее в чувство, просто необходимо, когда долго имеешь дело с Макаром. – Правильно я поняла, что о чем-то важном рассказала тебе, сама того не осознавая?

– Абсолютно!

– И что же это? – не выдержал Бабкин. – Не томи душу, выкладывай. Красуется, понимаешь, как павлин.

– Строго говоря, павлин не красуется… – начал Илюшин, но, заметив взгляд Сергея, быстро согласился: – Хорошо, про павлинов не будем. Итак…