– И никто ничего не заподозрил за столько лет! Я ощущаю себя наивной курицей.

– Ты не курица! – пробасил Сергей, догоняя их.

– И не наивная, – утешил Макар. – У Рогозиной был огромный кредит доверия, и она распорядилась им с умом. Единственный ее серьезный прокол вышел с картинами. Ей стало остро не хватать восторгов, и она выдала живопись современного азиатского художника за свою.

– …проявив при этом неплохой вкус.

– А по мне, так все равно мазня мазней!

Стайка детей на асфальте рисовала мелом. Маша осторожно перепрыгнула через картинки, Сергей обошел по бордюру. Илюшин наклонился и на ходу дорисовал котенку хвост ершиком.

– Талант! – оценил Бабкин. – А почему Рогозина удалила картины?

– Видимо, очень быстро осознала, что вступила на тонкий лед. Если бы кто-то из ее читателей включил поиск в Гугле по изображению, обман раскрыли бы за минуту.

Они вошли в парк.

– Все равно кое-что непонятно, – признался Бабкин, уворачиваясь от подростка на самокате.

– Что?

– Как из той девицы, которую описывала Маша, получилась работница сферы обслуживания?

– И это еще вершина ее карьеры, – усмехнулся Илюшин. – Лет пять она вообще мыкалась без работы, перебивалась случайными заработками вроде кассирши в «Ашане».

– Но почему, черт возьми? Такой трамплин для прыжка – а в итоге гнилое болото!

– Именно потому, что трамплин! – убежденно сказала Маша. – Рогозина так твердо верила, что ей все дастся просто так, лишь по факту очень сильного хотения, что как только на пути появилось первое серьезное препятствие, она спасовала. Ее отца, как выяснилось, посадили. Вскрылись злоупотребления, взятки…

– …чьи-то отжатые бизнесы, – дополнил Макар.

– Ну, это как водится, – фыркнул Бабкин. – То есть девочка осталась без прикрытия?

– Девочку за заваленную сессию и прогулы выгнали из института – это раз. Мать ее очень быстро распродала все имущество – два. А работать и учиться Света не умела и не желала. – Маша помахала ладонью с тремя загнутыми пальцами. – Она и в школе-то не блистала, но там с ее подвешенным языком и хорошей памятью можно было вообще ничего не делать. В институте этот фокус не прошел. Ее отчислили.

– А через несколько лет…

– …она завела блог. На самом деле они с матерью и младшим братом перебрались к дальним родственникам в Тверь. Представляешь, что чувствовала честолюбивая амбициозная девочка, которая обещала всем, что будет жить в Италии, а вместо этого оказалась в провинциальной дыре?

– Тверь – хороший город! – заступился Макар.

– Для меня и для тебя – да. Но не для Светы Рогозиной, рожденной, чтобы блистать. По ее собственному убеждению, конечно.

Маша представила, как, сидя в тесной квартире, хмурая девушка строчит посты об отъезде в Италию, о встрече с красавцем, роскошной свадьбе… За окном панельные хрущобы и двор в рытвинах, в соседней комнате скандалят и пьют, пьют и скандалят. А у Светы три тысячи подписчиков восхищаются ее великолепной жизнью и завидуют, завидуют, завидуют…

– Ей было ради чего поддерживать эту иллюзию, – задумчиво сказала она.

Они вышли на берег небольшого озера. Раскормленные утки дрейфовали у камышей, над ивами на другой стороне воздух зеленел и сгущался.

– Зато у Зинчук никаких фальшивых биографий! – Макар бросил в воду камешек. – Вот кто твердо шел к намеченной цели!

– Так и не выяснили, чем она занималась?

– Не-а. Похоже, успела поработать в Австрии, Швеции и Нидерландах, пару раз выйти замуж и развестись. Ясно только одно: к тридцати пяти годам она стала состоятельной женщиной.

– Настолько, что могла от души поразвлечься! – Бабкин запустил целую пригоршню камешков.

– Не уверен, что это было развлечение!

– Я тоже, – кивнула Маша.

Вернее, она была уверена в обратном. Юля Зинчук проделала колоссальную работу. Изменила внешность, досконально выяснила подноготную каждой из бывших одноклассниц, подготовила плацдарм. И наконец, взяла новые имя и фамилию.

Светлана Рогозина-Крезье вышла на сцену.

Золотые волосы, зеленые глаза. Ореол богатства и благополучия. На изменившийся голос уже никто не обращал внимания. «Ни у кого из нас не было оснований усомниться в том, что перед нами Рогозина! Мы и не усомнились».

– За последнюю неделю я уже несколько раз признавал, что был идиотом, – сокрушенно сказал Макар. – Но не помешает лишний раз повторить. Я идиот! Меня хватило только на половину пути: я понял, что Зинчук приехала на встречу, но не понял, что именно она-то ее и устроила!

Сергей похлопал друга по плечу:

– Хорош самоедствовать! Даже Маша ничего не поняла, а ведь она Рогозину-Зинчук видела, как меня сейчас.

– Ничего подобного!

Бабкин озадаченно уставился на жену.

– Что?

– Я поняла, только не до конца! Мне все время казалось, что мы имеем дело не с Рогозиной. Не с настоящей Светкой. Внешность та же, а энергетика другая!

– Энергетика?

– Не смейся. В этой не было ни напористости, ни злости, ни деспотизма. Если хочешь, мы имели дело не с танком, а с арбалетом. Их невозможно спутать! И первое ни при каких условиях не превратится во второе. Танк может сломаться, стать грудой ржавого металла. Но стрелу из него по-прежнему не выпустишь. Саша Стриж тоже заметила это. Все заметили, но списали на благотворное влияние минувших лет.

Бабкин сел на корточки, пошлепал ладонью по воде.

– Но зачем, Маш? Зачем ей все это понадобилось? Чертовски дорогостоящий же вышел спектакль!

Маша осторожно опустилась рядом на поваленное дерево.

– Ты можешь представить себя чувствительной умной девочкой, влюбленной в самого красивого мальчика класса?

– Я даже умным представить себя не могу, – пробормотал Бабкин, – не говоря уже обо всем остальном.

Илюшин рассмеялся.

– Тогда вообрази, что над тобой жестоко поиздевались и обидчик остался безнаказанным, – предложила Маша. – Проходят годы, но ты ничего не забыл. Тебе иногда снится, как тебя валят на пол, затыкают рот тряпкой и состригают твои волосы, а потом отпускают, как ощипанную курицу, и хохочут вслед.

Бабкин нервно провел рукой по бритому затылку.

– В твоем изложении это выглядит отвратительно.

– Это и было отвратительно! А теперь представь: прошло много лет. Ты не граф Монте-Кристо, но твои возможности не сравнятся с прежними. И вдруг ты узнаешь, что человек, глумившийся над тобой, на самом деле вовсе не тот, за кого себя выдает! Он лжец и мифотворец. Годами он поддерживает легенду, питая ее все новыми поворотами биографии, а сам моет полы и чистит унитазы в недорогих гостиницах! Скажи – неужели у тебя не шевельнулась бы мысль разоблачить этого засранца?

– Не просто шевельнулась, а лягнулась бы.

– А теперь подойди к этому с выдумкой. С размахом! Сними половину отеля, где работает твой враг, собери зрителей и приготовься показать им, в какую жабу превратилась бывшая принцесса.

– Устроить драматическое шоу? – пробормотал Бабкин.

– Вот именно! Сначала расположи нас к себе. Потом заставь вспомнить все школьные переживания и обиды. Дергай за ниточки, сдирай болячки, заставляй ныть старые шрамы.

– А болячки-то зачем сдирать?

– Чтобы все хорошенько освежили в памяти, каково нам приходилось! Тебя не устраивает, чтобы кто-нибудь забыл об издевательствах Рогозиной или махнул рукой. Нет! Тебе требуется ярость, боль, свежая кровь, текущая из ран! И ты брызгаешь живой водой на застарелую ненависть.

Маша перевела дух и сказала уже спокойнее:

– Раны действительно закровоточили. У всех, включая меня. Тогда-то вскипевших зрителей и поджидала эффектная развязка! Представь: ты снимаешь маску и выводишь на сцену упирающуюся Рогозину. Финита ля комедия! Зрители не верят своим глазам. Справедливость торжествует, зло наказано.

Бабкин усмехнулся:

– Однако в нашем варианте Дантес убил графа Монте-Кристо.

– Дантес убил Пушкина, серость!

Бабкин сделал быстрый выпад, но Илюшин так же проворно отскочил.