Чудище зарычало и попятилось.

— Уходи! — закричал Бен. — Уходи, кто бы ты ни был, или я уничтожу тебя! Прочь из моего дома!

Луч выжег еще одну полосу. Чудище перестало рычать, подняло голову, прислушалось. Неужели оно что-то понимает? Его движение, поворот головы кажутся знакомыми Бену. Штурман не хочет его смерти, он бы даже спас его от урагана, пустил в свой Дом, если бы в Доме было место для двоих.

Ураган придвинулся почти вплотную к чудищу. Сейчас огненные сполохи обожгут его — и все будет кончено, Бен повел стволом лучемета, ожидая, что чудище бросится в пещеру.

«Бедный зверь. Огонь сзади, огонь спереди», — подумал он.

Случилось непредвиденное. Чудище повернулось к нему спинов и шагнуло навстречу урагану.»

Петр бил лучом, сжигал камни, искал противника, и все время ему казалось, что он уже когда-то видел этого врага — высокого и тонкого, как жердь. Пещера вопила: «Убей! Иначе он вторгнется в Дом, отнимет блаженство». По зеленым артериям, связывающим его с Домом, безостановочно приходили и питание и приказы одновременно — мощь и ненависть.

Снова и снова Петр нажимал кнопку на рукоятке лучемета, и дрожащий от нетерпения луч устремлялся вперед, сжигая кусты и почву на своем пути. Но враг успел куда-то скрыться. Петр поискал за ближайшими камнями и не обнаружил противника. Глаза резал беспощадный дневной свет, проникающий под полуопущенные ресницы. Петру хотелось поскорее вернуться в свой дом, но он не мог этого сделать, пока враг не найден. Он вынужден был находиться в чуждом открытом пространстве без стен, где не на что спереться, где со всех сторон больно жалят стрелы лучей.

«Довольно, возвращайся!» — потребовал голос.

Петр охотно подчинился бы ему, но ведь надо узнать, почему враг казался таким знакомым.

«Возвращайся! — молил голос. — Надвигается ураган!» Ураган?

Небо на горизонте уже было черным…

Петр чувствовал жжение в ногах — там, где приросли зеленые артерии. Голос угрожал: «Вернись, или я отрекусь от тебя и возьму себе иной мозг».

Уже можно было различить смерчи. Они казались тонкими дымками, подымающимися из труб. Трубы росли, сливались с дымом, вращались. Долетал вой. Там работали гигантские воронки, всасывающие все, что попадалось на пути.

Петр повернул к пещере. Еще не доходя до нее, узнал, что в пещеру проник враг.

«Доигрался? — говорила пещера. — А ведь я предупреждала тебя.» Он почувствовал удар по ноге. Силы начали быстро убывать.

Враг, проникший в пещеру, зарычал, и его рычание было знакомым Петру. Когда-то он уже слышал его, понимал, что оно означает…

Голос пещеры стал почему-то слабеть, перешел на шепот: «Последнее, что я могу сделать для тебя — это лишить твоего врага оружия. Убивайте друг друга руками и зубами, как ты обещал Копилке. Мне очень хочется знать, как это бывает…» «Знать? Тебе хочется знать. А мне? Я ведь еще не узнал, почему враг казался таким знакомым. Но самое главное, что мне предстоит выяснить почему бабушка предостерегала: «Молния убить может»? Что было перед этим?» «Иди же сюда. Видишь, враг уронил оружие. Убей его — и опять у тебя будет Дом и все остальное. Помнишь, как хорошо тебе было?» — Нет! — закричал Петр. — Сначала я кое-что выясню!

Он требовал от своей памяти полной ясности прежде, чем вернуться в Дом навсегда.

Смерчи кружились за его спиной, дышали ему в затылок. Петр обернулся. Черно-кровавые гусеницы угрожали с небес. И вдруг именно в эту минуту ужаса он вспомнил…

Вспомнил, что было перед тем, как бабушка пыталась его напугать. Ничего нового. Она пугала его и раньше: «Нельзя гулять в грозу. Молния убить может». Но он хотел проверить ее слова. Он выскочил на улицу под косые мощные струи, в громыхание и сверкание огня. И его не убило, он жадно вдыхал удивительно свежий воздух, он прыгал на одной ноге, хохотал и пел.

Петр уже предчувствовал, что сейчас сделает, не может не сделать. Смертельный страх каменил тело, в ушах выстукивала фраза из предупреждения: «Особую опасность представляют ураганы». Особая опасность. Особая опасность!

Но Петр отвечал: «Сначала я испробую».

Он повернулся лицом к урагану.

«Что ты делаешь? Пропадешь!» — послышался вопль пещеры.

Петр шагнул навстречу урагану. Его ослепило сверкание, он почувствовал страшный удар, успел подумать: «Конец». Но мучения продолжались, На него посыпался град ударов, кожу жгло так, что он застонал. Жжение внезапно сменилось холодом, будто его окунули в ледяную ванну. Это молнии обожгли мох на его коже, и мощные струи воды ударили по ней, как очистительный душ.

У него подкосились ноги, и он бы упал, но в этот момент, воронка смерча всосала его, закружила, подняла ввысь. Петр взлетел, раскинув руки. Послышался громкий чавкающий звук, будто болоте неохотно выпустило жертву.

Перед глазами Петра мелькали полосы, огненные зигзаги. Бешеный ветер обдувал кожу, срывал остатки мха. Петра словно выворачивало наизнанку, что-то рвалось внутри, лопались мелкие сосуды. Ему казалось, что он умирает, и хотелось, чтобы все кончилось поскорей.

Но он не умер. Он летел на столбах, наперегонки с ветром, Тяжесть опала с его век, и они смогли открыться. Навстречу мчались огненные кольца, не причиняя ему вреда. Он проходил сквозь них беспрепятственно и чувствовал, что с каждым новым кольцом силы возвращаются к нему, и он становится сам собой, прежним человеком.

…Он упал у самого входа в пещеру, увидел в темноте за камнями удивленно раскрытые знакомые глаза, глядящие на него со страхом. Петр легко вскочил на ноги и закричал:

— Эй, Бен, старина, выходи!

Вечерам, часу в шестом у дверей раздался звонок. «Надо же, — подумал я, — звонят». Не прошло и минуты, как зазвонили опять; Видно, нетерпеливый кто-то, настырный. Когда зазвонили снова, мне даже любопытно стало, кто бы это? Я надел левый тапочек на правую ногу и пошел открывать.

На площадке стоял А. С. Пушкин.

— Приветствую, — сказал он благородным голосом. — Я к вам. Разрешите!

— Конечно, — обрадовался я. — Милости просим!

Стихи-то его мне еще в школе читать случалось, но чтобы видеть или разговаривать лично — этого не приходилось. Да и думал ли я когда!

— Милости просим, — говорю, — заходите, пожалуйста.

Поэт шагнул через порог, снимая на ходу с курчавой головы цилиндр.

— Очень мило у вас, — заметил он, отставив трость и опускаясь в кресло, — мебель, смотрю я, изволили уже расставить?

Я, и правда, переехал всего пару дней назад, поменявшись с профессором Волобуевым. Как только узнал он об этом? Вот что значит — писатель. Проницательный взгляд. Наблюдательность.

Откуда-то из жилетного кармана достал он лорнет, привычным жестом поднес к глазам и обвел все взглядом.

— Гарнитур-то у вас, кажется, чешский?

— Польский, — поправил было я, но тут только спохватился, с кем это я спорю, кому возражаю! — Впрочем, — говорю, — конечно, чешский. Совершенно верно, заметили. Чешский.

— Очень мило у вас, — повторил он. — Даже несколько котильонно. Я бы сказал, напоминает Фурше. Вам нравится Фурше?

Нравится ли мне Фурше?

— Ну да, что ж это я! — Подосадовал он на себя и рассмеялся сердечно. Экий я, право! И то, откуда вам знать Фурше? Не сочтите мою неловкость обидной для себя. Впрочем, я к вам по делу…

Выразительное было у него лицо. Когда он говорил, на нем отражался, казалось, каждый нюанс, каждое движение его души. Не знай я даже, кто сейчас передо мной, я все равно почувствовал бы, что говорю с человеком необыкновенным.

Одно было обидно. Видели бы Новиковы, с кем сижу я, с кем разговариваю.

— Дело-то у меня к вам, право слово, пустяковое, — развел он руками. Волобуев, давнишний мой приятель, съезжая, запамятовал оставить мне адрес новой своей квартиры. А поскольку вы здесь, как бы вместо него, я и подумал…