«Ну, теперь все… Теперь дело сделано… — думал Егоров. — Теперь я ее доставлю… привезу подарок трудовому народу. Теперь всем трудящимся ни хворь, ни рана не страшны…» И тут Алексей услышал, как вдалеке хрустнула ветка. Он сразу словно бы отрезвел, восторга как не бывало. В овраге кто-то находился. У Егорова не было никакого оружия. Но не забылась красноармейская сноровка. Он должен стать невидимым и неслышимым. Как разведчик во вражеском тылу. И Алексей, пригнувшись, скользнул в ближние кусты. Мешок он закинул за спину, чтоб не мешал при движении. Егоров понимал, что выбираться на поле нельзя. Не следовало и подниматься вверх по склону: человек там заметен, потому что внизу темнее. Ветка хрустнула в той стороне, где дорога сворачивала к городу, отклоняясь от оврага. Значит, в город идти нельзя.
«Эх, не повидаю Анну, — подумал Алексей, — значит, не судьба… Ну, ничего, я еще вернусь сюда. Ученые, небось, целую бригаду пришлют, и без меня, конечно, не обойдется…» Он чутко прислушивался, осторожно продвигаясь в том направлении, где был дом лесника. Снова хруст ветки. На противоположном склоне. Алексей увидел впереди молодой ельник. Частый, непролазный он стоял темной стеной. Ползком туда… А вот теперь можно встать и вперед, короткими перебежками. Егоров скользил беззвучно и быстро. Пролез сквозь орешник, выбрался на дорогу и припустился бегом. Он бежал почти до самой станции. И только завидев водокачку и крышу вокзала, перешел на шаг…
…Алексей не знал, не мог знать, что смерть была рядом, всего в двух сотнях шагов. По оврагу шел Зыбин. Он приехал сюда, хотя это и было опасно. Он хотел поглядеть на останки загубленного им человека и это стремление оказалось непреодолимым, смяло осторожность. Но желтый пустоглазый череп, не выкатился из-под кучи хвороста. Там ничего не было, хотя Зыбин мог поклясться, что это та самая куча хвороста. И гнилое бревно лежало рядом. Зыбин уехал в тот же день. Он сел во второй вагон, а а седьмом был Егоров. В Москве, на Ярославском вокзале Алексею почудилось что-то знакомое в облике идущего впереди человека — широкие угловатые плечи, скользящая упругая походка. Но человек этот сразу исчез в толпе, и Егоров не стал вспоминать, где его видел…
Войдя в свою комнату и, бережно расставив на столе бутылки и шкатулку (подальше от края, чтобы — боже упаси! — не задеть, не разбить), Алексей стал размышлять, в какую лабораторию отдать свое сокровище. Ничего путного не придумав, он решил отправиться к Славе, но не в клинику, а в институт, забыв про каникулы. В институте шел ремонт, и Алексей понял, что студента-санитара он не найдет, а перешагнуть порог кирпичного здания в переулке было совершенно невозможно. И тут он увидел Славу, который в дальнем конце коридора заделывал трещину в штукатурке, сноровисто орудуя мастерком. Слава внимательно выслушал Егорова.
— Значит, съездил и привез… Ну, упрям же ты, Алексей. Не боишься, что тебя опять… Ладно, шучу, не сердись.
Он попросил работавшую поодаль высокую белокурую девушку («Тоже студентка, — подумал Егоров, — сами ремонтируют, не белоручки…») закончить заделку трещины, сбросил халат, вымыл руки.
— Ну, показывай свое чудо… — Слава долго рассматривал воду, ладил несколько капель на ладонь, понюхал.
— Здорово похожа на обыкновенную. Из речки.
Слава принес тонкую стеклянную колбу, плеснул в нее из бутылки, посмотрел на свет. Вода в колбе была не голубой, а почти бесцветной, чуть зеленоватой. И никаких золотых струек в ней не виделось. «Может, в темноте…» — прошептал Егоров. Слава молча пошел по коридору, открыл дверь чуланчика, в котором хранились ведра, тряпки, швабры. Очутившись в темноте, Алексей жадно смотрел туда, где в руках Славы была колба с водой. И ничего не видел, никакого, даже самого слабого свечения.
— Ладно, Егоров, не хочу тебя разочаровывать, да и нельзя решать без настоящих анализов. Садись на трамвай и поезжай на Никитский бульвар[3] в Фармацевтический институт. Найдешь там одного моего дружка, передашь от меня привет и попросишь разобраться с этим волшебным зельем. Он все сделает по науке. А глину отнеси или лучше пошли по почте в геологоразведочный институт. И записку приложи; что, дескать, за минерал? Может ценный? Попроси ответить. Так и решишь, имеет ли в действительности необычные свойства твоя находка. Будь здоров, заходи!..
В Фармацевтический институт Алексей привез — на всякий случай запечатанную бутылку. Тощий, черный, носатый очкарик — приятель Славы повертел дощатый футляр, буркнул: «Ничего себе упаковочка…» и сказал, что ответ будет через неделю. Семь дней Егоров не находил себе места, томился, плохо спал. При следующей встрече носатый фармаколог вручил Алексею листок бумаги. Егоров вышел на бульвар, сел на скамейку, развернул листок. Читал медленно и не верил глазам. На листке был приговор: «Вода с незначительным содержанием солей магния, натрия, кальция, мода, бария. Реакция — слабощелочная. В осадке имеются следы ниобия, кадмия и некоторых редкоземельных элементов. Существенными лечебными свойствами вода не обладает». Егоров тупо уставился в пространство, ничего не видя вокруг. Удар был жесток. Приговор не подлежал обжалованию, потому что анализ выполняли специалисты, заведомо неспособные ошибиться. Алексей почувствовал сильнейшую усталость. Поднялся, добрел до Арбатской площади, влез в трамвай. Дома вновь развернул бумажку, перечитал, и его охватила злость: «Ах, так… Лечебными не обладает… Существенными… Я вам покажу «существенные…» Егоров достал последнюю бутылку, распечатал, вынул перочинный нож, полоснул по левой ладони у мизинца, сморщился — больно. Смочил порез водой из бутылки. Кровь не останавливалась. На столе стояла глубокая тарелка. Алексей вылил туда всю оставшуюся воду и погрузил в нее пораненную ладонь. В тарелке словно бы заклубился красным дым, потом вся вода окрасилась кровью. Ранка не затягивалась. Кровь все текла…
В аптеке на углу порез запили йодом, Егоров взвыл. Кисть перевязали.
Успокоившись, Егоров стал думать о случившемся.
«Голубая вода спасла меня. Это факт. Рубец под лопаткой — вот он. В Москве вода не остановила кровь, не затянула рану. Это тоже факт. К тому же здесь вода потеряла и цвет, и золотые струйки. И не светилась в темноте. Значит, она исцеляет только не месте. А стоит ее увезти, как она теряет свойства. Как цветок, вырванный из земли. Выходит, что очкастый фармацевт там, в овраге, получил бы от своих анализов иные результаты? Точно! Там бы он обнаружил лечебные свойства и очень даже существенные. Только как затянуть такого очкарика с его мудреной аппаратурой в овраг? Не поедет ведь… Нет, тут нужен иной путь, тут торопиться не следует. Вот теперь уже совершенно необходимо стать геологом. Буду ездить в экспедиции и рано или поздно найду волшебную воду. А рядом — знающие люди. Покажу, как действует «влага жизни», еще раз полосну ножом по руке, подумаешь, дело большое. И анализы можно провести на месте — оборудование в экспедиции наверняка найдется…»
Следующей весной Егоров уехал на Северный Урал. Он стал коллектором копал ямы, перетаскивал оборудование, приборы, провизию, откалывал и паковал по указаниям геологов образцы пород. Алексей многому научился в первой же экспедиции — теперь он умел выбрать месте для временного жилья, натянуть палатку, развести негаснущий всю ночь костер. Он мог теперь отличить коренные породы от осадочных и понемногу начал разбираться в минералах. Егоров чуть было не сбежал, когда гнус и мошка набросились на людей, забираясь сквозь каждую щелку под одежду. Руки, шея, лицо, даже веки у Алексея распухли и горели от укусов. Но он выдержал и эту пытку. Экспедиция завершилась успешно. Егоров получил немалые деньги, и заработка могло хватить до следующей весны. Это было очень кстати, потому что Алексей (он уже учился на рабфаке) хотел зимой сделать «рывок» — сдать экзамены за четыре семестра. Тогда еще год — и институт. Учеба давалась Егорову легко. Преподаватели удивлялись: четыре класса церковно-приходского — и такие успехи… А Алексей догадывался: «Это голубая вода. Она не только рану заживила, не только здоровья прибавила, но — похоже — и мозги поставила на место. Теперь Егоров готов был любой свой успех объяснить действием «влаги жизни»…
