— Это определяется многими факторами. От трех до пяти лет, может, чуть больше.

— И тут вмешиваетесь вы… Идея сама по себе прекрасна… Вы подыскали подходящую звездную систему и прекрасную планету, так сказать, Навою-2, все очень благородно… Но есть одна маленькая загвоздка, — Тобольган поднял указательный палец. — Сколько человек вы успеете эвакуировать?

— Около пятидесяти тысяч, — я уже понял, куда он клонит.

— Всего-то?! Но население Навои составляет полтора миллиарда!

— Лучше спасти часть, чем потерять целое, — я говорил уверенно, как будто этот вопрос не был самым больным в навойской проблеме.

— Несомненно. Но как отобрать эту самую часть?

— Пропорционально численности отдельных групп населения, чтобы сохранить социальную структуру общества…

Вот сейчас и начнется самое главное.

— Какого общества? — Тобольган привстал, и нос у него хищно зашевелился.

— Не понимаю, — я постарался произнести это как можно естественнее.

— Сейчас поймете! — он встал и заходил по комнате. — Почему вы пришли за мной? Тут неподалеку живет мой коллега Мэйзон. Он — бездарность, тупица, его «труды» — сплошная компиляция, даже плагиат, но он не меньше меня хочет жить. К тому же у него жена и трое детей… Кстати, ваши благодеяния распространяются на близких? Вот видите! А я одинок! Почему же вы хотите сохранить пропорции социальной структуры за счет этого бедняги?

— Вы знаете, что никто на Навое не может объяснить «феномен звездного неба»? — я перешел в контратаку. — Потому что астрономия находится в зачаточном состоянии, об астрофизике и космогонии вы вообще не имеете понятия. В свое время Акоф начинал работу в этом направлении, но его объявили шарлатаном, бездарностью, лжеученым! А кто объявил? Шарлатаны, бездарности и лжеученые, занимающие в науке ключевые посты! На Навое-2 такое не должно повторяться!

— Вот и ответ, — печально улыбнулся Тобольган. — Вы ставите целью не спасение навойской цивилизации, а создание новой. Улучшенной модели…

— А это плохо?

Он помолчал, наморщив огромный и без того морщинистый лоб.

— Что же… Скажите, а там, у себя, вы уже преодолели все трудности, достигли вершин мудрости и знаете, какой должна быть Навоя-2?

— Как вам сказать… Проблем хватает. И до вершин далеко: ведь с каждой достигнутой открывается следующая, еще более высокая. Но надо ли обладать абсолютом знаний, чтобы выбирать — дать сгореть разумной жизни или пересадить ее в безопасное место?

— Весь вопрос — как «пересадить»? Из ничтожной части кирпичей разрушаемого дома нельзя выстроить точно такое же здание! В лучшем случае — уменьшенную копию!

— Человеческое общество в отличие от неживой природы способно к разумному воспроизводству…

— А у вас есть право определять пути его развития?

— Боюсь, что нет, — мне не хотелось тягаться с автором известных философских концепций, но выбора не было. — Однако не всегда правильное решение — панацея. Безукоризненные построения могут быть полностью нежизнеспособными. У нас есть притча про осла, который, оказавшись между одинаковыми стогами сена, логично обдумывал, с какого начать. Бедняга умер от голода! Извините за мрачную аллегорию, но, надеюсь, вы не хотите, чтобы Навою постигла та же судьба?

— Гм! Осел между равными стогами сена… И, разумеется, на одинаковом расстоянии… Интересно! Здесь, конечно, есть изъян, и сейчас я его найду. — Можно только удивляться быстроте, с которой переключался ход мыслей Тобольгана. Он оживился, порозовел, схватил карандаш и полез было за бумагой, но сработало какое-то невидимое реле, и он пришел в себя. Ладно, потом… — он махнул рукой. — Но вы подменили тезис! Бесспорно, цель у вас самая благородная, глупо спорить! Но каковы средства? Вы соберете талантливых ученых и создадите элитарное общество! Впрочем, здесь есть еще объективный критерий — чины, степени, звания в расчет принимать нельзя, но остаются способности, труды, достижения. А как быть с так называемыми «простыми людьми»? Рабочими, крестьянами, плотниками?

— Здесь тоже есть критерии. Общечеловеческие. Честность, порядочность…

— Это довольно расплывчатые понятия, к тому же они постоянно меняются. Но, предположим, что вы выбрали именно их. Почему? Должна же быть какая-то логика отбора?

— Вы замечали, что благородные люди уязвимее трусов и приспособленцев? Ну-ка, ответьте: кто скорее бросится в пожар спасать ребенка или уступит место женщине в последней шлюпке? Вот то-то и оно! По-вашему, это логично? А на мой взгляд — жесточайшая несправедливость! Естественный отбор наоборот! Кому он на руку? Дуракам и иждивенцам, подлецам и мерзавцам! Лично мне не нравится, когда торжествуют такие особи. Логика выбора в том и состоит, чтобы поправить порочную закономерность!

— А вы не задумывались, что если бы не способность к самопожертвованию, то герой ничем бы не отличался от труса? Лишить его этого свойства значит, уничтожить и нравственное превосходство!

— Странный взгляд на вещи.

— Отнюдь. Просто с другой стороны. И это естественно: любая жизненная позиция имеет две грани. Вопрос в том, какую выбрать.

— Мы снова вернулись к логике выбора?

— Не только. Скажите, кто принимает окончательное решение об эвакуации конкретного навойца?

— К сожалению, я.

— Вот даже как? — Тобольган развел руками. — Единолично?

Я промолчал. Он умел находить самые уязвимые точки.

— Не слишком ли велика ответственность? И не боитесь ли вы ошибиться? Ведь, как мы только что выяснили, четких представлений о том, кого спасать, а кого оставлять на погибель, у вас нет.

Да, в таком состоянии не следовало сюда приходить. Впрочем, будь я и в отличной форме, я бы не смог переиграть Тобольгана. Мы оба правы, каждый по-своему. И с точки зрения логики он прав более, чем я. У нас в Совете тоже были головы, считающие, что этичнее оставаться в стороне: в конце концов мы не отвечаем за космические катаклизмы, а за вмешательство в развитие чужой цивилизации отвечать придется. Хотя бы перед собой. Но я не признаю такой логики. Да и остальные участники операции тоже. Скорее меня смущала другая логика — тех, кто требовал, чтобы Навоя была осведомлена о предстоящем и чтобы наши планеты вместе искали выход…

— Значит, вы отказываетесь? — на этот раз мой голос был хриплым и усталым.

— А что будет, если откажусь? — Тобольган снова сунул руку в карман.

— Ничего. Я встану и уйду. А вы забудете, о чем мы говорили.

— Забуду? Это унизительно. И задачку жаль… Впрочем, что с нами церемониться? Вы же сверхсущество, эмиссар, уполномоченный решать судьбы людей и планет! Вы не знаете сомнений, вы непогрешимы, так что…

— Я бы с удовольствием поменялся с вами местами, — этого, конечно, уже говорить не следовало, но я не мог сдержаться, — брюзжал бы, задавал логические задачки, считал себя добрым и справедливым, легко становился в позу обиженного, сам себя жалел и успокаивал. Но приходится заниматься другим. На Навое нас высадилось двадцать человек — добровольцы, по десятку на континент. Вопросами, которыми вы меня сегодня кололи, нас исхлестали еще на родине, и здесь они мучили нас ежедневно и ежечасно. Но мы делали свое дело — чертовски трудную и неприятную работу, и кое-чего достигли! я перевел дух. — Это не прошло незамеченным, у вас ведь много зорких служб — полиция общая и тайная, разведка, контрразведка, Специальное Бюро. Здесь моих товарищей приговаривали к смерти как шпионов Агрегании, а там — как ваших диверсантов! А после одного случая нас перестали арестовывать, просто как особо опасных расстреливали из засад! Сегодня я остался один! я не заметил, как перешел на крик. — Я устал, измотался, докатился до того, что трачу нервный потенциал, чтобы лишний раз убедиться в лживости женщины, которую любил! За мной уже охотятся, а я, выжатый, как лимон, прихожу к вам и пытаюсь переубедить сильнейшего логика Навои! Вот вам отсутствие сомнений и непогрешимость! А сейчас я все это выбалтываю вам неизвестно почему!