— Откровенно говоря, мы щенки по сравнению с вами. Мы не пережили и сотой доли тех страданий, которые пережили вы в Европе. Вы мудрее нас. Вы более опытные. Скажите, почему мы так откровенно работаем на войну?

— Потому что вы таким путем зарабатываете себе на довольно приличное существование. Вы люди дела, и под словом «дело» вам не важно, что понимается. Вас воспитали так, что деньги, добытые любым путем, — хорошие деньги. Вы морально убоги, потому что суровые условия жизни в незнакомой стране лишили ваших предков моральной щепетильности. Здесь выживал тот, кто меньше всего думал о боге и о человеке. За этот порок вашей истории вы сейчас расплачиваетесь. Не научившись ценить жизнь и достоинство людей, вы этим самым лишились способности ценить жизнь и достоинство самих себя. Ваше высокомерие — причина вашего поражения. Вас никто никогда как следует не бил, и из этого вы делаете совершенно необоснованный вывод, что вы можете безнаказанно бить кого угодно. Но это не так. Все наоборот.

Холл снова взял женщину под руку. Возле автомата они остановились, и Эрнест опустил монету, налил по стакану газированной воды женщине и себе… Когда они выпили, он вдруг сказал:

— А ведь вы не правы, миссис Гейнтц. Может быть, то, что вы говорите, когда-то так и было. Собственно, зная своего деда и своего отца, я могу с уверенностью сказать, что так было. Но сейчас иначе. Абсолютно… Особенно после второй мировой войны. Мы-то теперь знаем, что такое человеческое достоинство и что такое жестокость. Наши парни тоже умирали на войне.

Мать Леонора повернулась лицом к американцу и не торопясь произнесла:

— Но ваши молодые будущие матери не попадали под атомную бомбежку!

Холл несколько секунд смотрел на нее непонимающе. На ее тонком худощавом лице играла злая улыбка, и она повторила фразу, стараясь как можно более отчетливо произносить английские слова:

— Ваши молодые будущие матери не попадали под атомную бомбежку…

Смысл фразы не доходил до сознания Эрнеста.

— Что вы имеете в виду, фрау…

— Любой матери приятно, когда ее ребенок родится нормальным человеком.

Американец кашлянул. Что-то серое, холодное и страшное поползло по его груди. Он съежился и прислонился к стене.

— У вас был такой случай… Простите мой вопрос… Я моложе вас…

— Не стесняйтесь, мистер Холл. Вы человек храбрый, самоуверенный и сильный. Спрашивайте и говорите что хотите. Итак, что вас интересует?

— У вас был ребенок после атомизации?

— Да.

— Ну и…

— Это Леонор.

Эрнест Холл странно зашатался, попятился к самому краю тротуара и судорожно вцепился в бетонный столб электрического фонаря.

— Чего вы испугались? — подходя к нему, с неподдельным удивлением спросила фрау Гейнтц. — Вы умный человек, вы читаете книги, вы знаете все, и вдруг вы испугались… Ха-ха-ха! Просто странно. Наверное, мистер Холл, вы тоже скоро женитесь, у вас будет милая хорошая жена. Рано или поздно вы будете ждать милого славного ребенка, и вот он родится…

— Замолчите… — прошептал Эрнест. — Замолчите, умоляю вас… Значит, Леонор…

Фрау Гейнтц горько рассмеялась.

— О, мне еще повезло! Мне ужасно повезло, потому что он не родился физическим уродом, как рождаются многие дети японских матерей еще до сегодняшнего дня. Но он родился без сердца. Вы понимаете, что это такое.

— Вы имеете в виду…

— О нет. Я не имею в виду отсутствие сердца как органа. Но Леонор лишен человеческих чувств. Его уродство в абсолютной интеллектуальности. Ему не доступны ни радости, ни горе, ни сожаление, ни любовь. Он способен только мыслить. Как машина. Только мыслить. И когда вы, американцы, это обнаружили, вы купили его у меня, для того чтобы он придумал для вас новую, еще более страшную бомбу. Когда ока взорвется, таких, как Леонор, родится много, очень много, в том числе и у вас, в Америке, может быть, даже у вашей жены, мистер Холл, и они, эти новые существа, будут вас презирать, как вы презираете обезьян.

— Боже мой… Боже мой…

Несколько минут фрау Гейнтц и Эрнест Холл брели по мокрым от мороси тротуарам к бульвару, где находился дом Леонора. Эрнест шел лениво, вяло, как человек, совершенно лишенный воли. В его голове на фоне гнетущей тоски как змееныш извивалась мысль, которую он и не пытался остановить. Но когда они подошли к дому с ярко освещенными окнами наверху, эта ускользающая от сознания мысль Эрнеста Холла вдруг зацепилась за какой-то крючок, завертелась на одном месте и раздулась, заполнив ярким светом весь мозг. Он схватил женщину за обе руки и, заикаясь, долго не мог произнести то, что хотел.

— В чем дело, мистер Холл? — мягко спросила фрау Гейнтц.

— Я вас умоляю…

— Что, Эрнест? — спросила она и приложила свою мягкую теплую руку к его холодной щеке.

— Я вас умоляю… Леонор ничего не боится… Через неделю испытания. Его бомбы… Он создал новый взрыватель… Уговорите его… Во имя миллионов людей на Земле.

Молчание. Долгое, мучительное молчание. Возле дома, где жил Леонор, медленно прохаживался часовой. Он уже несколько раз окидывал подозрительным взглядом молодого американского парня и пожилую женщину в старомодной одежде.

Фрау Гейнтц посмотрела наверх, где были освещены окна.

— Иди спать, мой мальчик. Все будет в порядке. Я знаю своего Леонора.

— Я вас подожду, — прошептал Эрнест Холл.

— Вы мне не верите? Лучше идите и позвоните своей любимой девушке. Скажите, что вы не боитесь взять ее в жены,

Когда с высоты семи с половиной тысяч метров, не взорвавшись, в океан упала боеголовка ракеты с ядерным зарядом чудовищной силы, Леонор сидел в шезлонге на корме авианосца и читал математическую статью Вальтерра. О неудаче мгновенно сообщили по радио, и к Леонору сразу прибежали руководитель испытаний бригадный генерал Совнер, научный консультант Эдвард Геллер и представитель органов безопасности Смайлс. Как вкопанные они остановились у шезлонга, не зная, с чего начинать разговор. Леонор нехотя оторвался от математического трактата и устремил взгляд в голубое небо, где парили огромные белоснежные чайки.

— Мистер Леонор…

— О, вы здесь, мистер Эдвард! Как дела?

— Плохо. Машина не сработала.

Леонор слегка нахмурил брови и закрыл журнал.

— Не сработала?

— Взрыва не было.

Леонор привстал, посмотрел на собравшихся вокруг него и скривил брезгливую мину.

— Значит, у вас там круглые дураки.

— Взрыватель устанавливали вы, мистер Леонор.

— Да. Но вся электроника последней ступени создавалась не мной!

— Ее проверяли несколько десятков раз.

Леонор раздраженно бросил журнал в сторону.

— Проверяли, проверяли. Нужно не проверять, а думать. Впрочем, — он весело подмигнул, — дело поправимое. У нас, кажется, есть запасные ракеты.

— Есть.

— Значит, нужно переставить боеголовку.

— Но она упала на дно океана…

— Значит, ее нужно вытащить.

Генерал, Геллер и Смайлс переглянулись.

— Но ведь… Никто не знает, почему заряд не взорвался. А вдруг при подъеме на палубу…

На лице Леонора появилась улыбка. Ни капли не смущаясь, он сказал:

— Вы жалкие трусы. Взрывать бомбы и отравлять атмосферу вы годитесь, а поднять боеголовку с глубины пятьдесят метров вы не способны. Все же какой вы трусливый и мерзкий народец. Плеваться хочется.

У представителя органов безопасности задергалось правое веко, генерал сжал кулаки, а Геллер стал яростно кусать губы. Леонор откинулся на спинку и стал смеяться своим искусственным, артистическим смехом.

— Посмотрю я на вас! Ну и компания! И это от вас зависит судьба человечества. Просто удивительно! Мистер Геллер, когда-то, когда я не знал вас лично, мне казалось, что истинно ученый человек — герой, не боящийся смотреть смерти в лицо. А оказывается, за вашими знаниями прячется трусливая душонка!

Лицо Геллера стало совершенно желтым, но он не двинулся с места.