— Сацугаи убит. Прости, что встречаю тебя такими новостями. Я вижу, поездка и без того была не из лучших.

— Как это произошло?

Полковник поднес трубку к губам и несколько раз продул ее, потом заглянул внутрь.

— Полиция считает, что это ограбление. Должно быть, Сацугаи застал вора.

— И никто ничего не слышал? Полковник пожал плечами.

— В доме в это время никого не было. Итами была у сестры.

— У какой? У Икура?

— Нет. Тэокэ. Николас не любил Тэокэ.

— Понятно. — Он взялся за сумки; полковник помог ему, и они вместе пошли через дом.

— Здесь так тихо, — сказал Николас. — Все как-то не так.

— Да, — согласился полковник, о чем-то задумавшись. Он опустился на футон и прижал большой и указательный пальцы к глазам. — Слуги ушли с матерью, а Атаки сегодня не придет.

Николас стал разбирать вещи, отделяя ненадеванное белье и сорочки.

— Папа, — спросил он через некоторое время, — что ты знаешь о ниндзя?

— Совсем немного. А что?

Николас пожал плечами, разглядывая сорочку в своих руках.

— Мне о них рассказывал Кансацу. Ты слышал о том, что когда в 1543 году португальцы впервые привезли сюда огнестрельное оружие, оно немедленно вошло в арсенал ниндзюцу? Нет? И по этой причине его избегали другие классы, особенно самураи — вплоть до революции Мэйдзи.

Полковник поднялся и подошел к сыну.

— Николас, — сказал он совсем тихо, — что случилось у вас с Юкио? — Николас молчал, и полковник положил руку ему на плечо. — Ты боишься мне сказать?

Николас повернулся к отцу.

— Боюсь? Нет. Просто я знаю, как ты к ней относился. Она не понравилась тебе с самого начала.

— И поэтому теперь ты не хочешь...

— Я люблю ее, — сердито выпалил Николас. — Она сказала, что тоже меня любит. А потом... а потом все исчезло, будто ничего и не было. — Сердце полковника сжималось, когда он смотрел на лицо сына. — Как она могла уйти с Сайго? Как она могла это сделать? — В глазах Николаса стояли слезы. — Я ничего не ногу понять.

Когда полковник увидел сына в дверях, у него возникло огромное желание признаться ему во всем. Но теперь он понял, что никогда этого не сделает. Он сам должен нести эту ношу; было бы нечестно взвалить ее на плечи Николаса. Сейчас ему отчаянно хотелось как-нибудь успокоить сына, и собственное косноязычие ошеломило полковника. “Неужели я так вел себя с ним всю жизнь — думал полковник. — Я не знаю, что ему сказать, как помочь”. Полковнику вдруг очень захотелось, чтобы рядом была Цзон, и он устыдился этой мысли. “Господи, неужели я стал своему сыну таким чужим? И все это из-за моей работы?” Полковник с горечью осознал, как сильно он завидовал той близости между Сацугаи и Сайго, которой у него никогда не было с Николасом. И только он сам в этом виноват.

Раздался звонок. Николас вслед за отцом подошел к двери. На пороге стоял сержант сыскной полиции. Это был моложавый плотный человек, в глазах которого сквозило беспокойство: он знал, в чей дом он попал. Когда полковник открыл дверь, полицейский поспешно отдал ему честь.

— Полковник Линнер, — доложил он слегка дрожащим голосом. — Лейтенант Томоми просил проинформировать вас о ходе расследования. — Излишне было объяснять, о каком расследовании идет речь. — Ваш шурин...

— Он не мой шурин.

— Простите?

— Не обращайте внимания, — сказал полковник. — Продолжайте.

— Да, сэр. Мы отклонили версию ограбления. По крайней мере, она уже не главная.

— Вот как?

— Вскрытие показало двойной перелом перстневидного хряща, в гортани. Он был удушен, и это сделал профессионал. Лейтенант Томоми полагает, что есть основания подозревать левых радикалов.

— Вы говорите о политическом убийстве?

— Да, сэр. Мы уже задерживаем подозреваемых: знаете, левые социалисты, коммунисты и тому подобная публика.

— Спасибо, что держите меня в курсе дела, сержант.

— Что вы, сэр, не стоит благодарности. Всего доброго. Полицейский повернулся, и гравий захрустел под его высокими черными ботинками.

В последующие несколько недель жизнь в доме постепенно возвращалась в привычное русло, но прежнего покоя уже не было.

Похороны Сацугаи отложили до возвращения Сайго. Николаса смерть Сацугаи не очень огорчила, и в этом не было ничего удивительного. Но он с необъяснимым нетерпением ждал похорон. Он понял, почему так этого ждал, когда с замиранием сердца увидел Сайго и Итами. Юкио нигде не было видно. Сайго не отходил от матери и ни с кем не разговаривал.

Николас думал, что после приезда Сайго Цзон вернется домой. Но этого не случилось. Она провела с Итами больше недели и оставалась бы там, наверное, еще дольше, если бы не протесты самой Итами.

Николас видел, что несчастье состарило мать не меньше, чем тетю, если не больше. Она почти не улыбалась, и только огромным усилием воли заставляла себя подниматься по утрам и заниматься домашними делами.

Более того, к огромному удивлению Николаса, что-то изменилось в ее отношениях с полковником. Сколько он себя помнил, эти отношения были ровными и прочными, что всегда придавало ему уверенность. Правда, это изменение было еде заметным, и человек посторонний мог бы вовсе его не увидеть, но тем не менее Николаса это пугало. Ему казалось, что мать чуть ли не винит полковника в смерти Сацугаи. Но ведь однажды отец уже спас ему жизнь — разве этого было недостаточно? Николас чувствовал, что Цзон несправедлива; впервые в жизни он оказался втянутым в подобный конфликт.

Почти каждый день к обеду приходила Итами. Несколько раз она приводила с собой Сайго. Николаса в это время дня дома не было — он либо беседовал с Кансацу врю, либо посещал занятия в Токийском университете; по вечерам Цзон подробно рассказывала ему об этих визитах.

Полковник взял неделю отпуска и впервые за многие годы обратился к врачу. Он выглядел бледным и изможденным, но никаких серьезных болезней у него не нашли.

Николас окунулся в студенческую жизнь и очень скоро с ней освоился. Выдержав достаточно трудные вступительные экзамены, он обнаружил, что стал членом университетской элиты. Он понял, что Токийский университет — это один из самых закрытых в мире клубов, который готовит кандидатов на высшие правительственные посты. Разве пять послевоенных премьер-министров не были его выпускниками?

Университет всецело занимал Николаса, и прошло много недель, прежде чем он заметил что-то неладное. Полковник продлил свой отпуск. Он по-прежнему поднимался очень рано и бродил по дому, удивленно разглядывая вещи, словно видел их в первый раз. Часто он мешал уборке, и слуги почтительно выводили его в другую комнату или — все чаще — во двор. Тогда полковник долгими часами сидел в дзэнском саду, не сводя глаз с причудливого узора белой гальки. Для человека, всегда сильного и деятельного, такое поведение было чрезвычайно странным.

Итами, казалось, еще сильнее привязалась к Цзон. Она часто проводила в доме полковника выходные. Иногда они отправлялись на долгие прогулки — через лес из сосен и криптомерий — к синтоистскому храму, куда она однажды водила Николаса. Возможно, они даже проходили по тому самому месту, где когда-то лежали разгоряченные тела Николаса и Юкио. Николас понятия не имел, о чем Цзон и Итами говорили во время этих прогулок.

Однажды он вернулся с занятий раньше обычного. Полковник сидел в саду, кутаясь в старый серый плащ, который был ему теперь слишком велик.

Николас обошел вокруг дома и присел рядом с отцом, с горечью отметив, как проступили скулы на его исхудавшем лице.

— Ну как ты? — спросил Николас; его слова повисли в воздухе белым облачком пара.

— Все в порядке, — ответил полковник. — Я немного устал. — Он неуверенно улыбнулся, — Просто устал, вот и все. — Его тонкие руки, испещренные темными пигментными пятнами, вздрагивали как озябшие птицы. — Не беспокойся обо мне. Знаешь, нам с матерью надо, наверно, куда-нибудь уехать. Она все еще не может оправиться. Твоя тетя цепляется за нее как за последнюю соломинку. Это нечестно.