Однако все еще могло сорваться: Лютер стоял на пирсе и ждал последнего сигнала. Он находился в довольно трудном положении. С одной стороны, Том искренне хотел выполнить задание, с другой – тайно надеялся, что ему не придется его выполнять.

Самолет пошел на посадку, стал медленно, под углом, снижаться. Он был уже достаточно низко, и Лютера опять поразили его огромные размеры. Том знал, что длина фюзеляжа – 106 футов, размах крыльев – 152 фута, но эти данные остаются абстрактными цифрами, пока воочию не увидишь гигантскую крылатую птицу в воздухе.

Самолет снижался, слега наклонив нос. На одно мгновение показалось, что он падает: вот-вот бухнется камнем море и тут же пойдет ко дну. Затем почудилось, что он, будто на веревке, завис в воздухе, качаясь прямо над поверхностью воды. Это вызвало всеобщее беспокойство. Наконец он коснулся воды, слегка подпрыгивая на кромке, подобно ловко брошенному камню, скачущему по волнам, капли и пена небольшими фонтанчиками шли в обе стороны. Но в тихой гавани море было спокойным, и уже через секунду самолет, как торпеда, подняв шквал брызг, вошел в воду.

Корпус рассекал воду, словно плуг, режущий борозду, брызги летели во все стороны. Лютер подумал, что вот так, с расставленными крыльями и согнутыми лапами, садится на озеро кряква. Корпус погрузился еще глубже, фонтан брызг стал шире, самолет начал выпрямляться вперед. Днище уходило все глубже, экипаж выполнял балансировку, водяной столб несколько увеличился. Но пот нос окончательно выпрямился, скорость резко упала, водяные струи сникли, и самолет поплыл по воде, как настоящий корабль. Он плыл так спокойно, как будто никогда раньше но летал по небу.

Лютер неожиданно для себя понял, что все это время наблюдал за посадкой, затаив дыхание и только сейчас смог вздохнуть полной грудью. Он опять засвистел мелодию Бетховена.

Самолет выруливал к месту стоянки. Лютер высадилсятам неделю назад. Плавучий док представлял собой своего рода плот с двумя одинаковыми пирсами. Через несколько минут ни специальные опоры спереди и сзади самолета набросят канаты и с помощью лебедки отпаркуют его к месту стоянки между пирсами. Затем из люка выйдут важные персоны – пассажиры клипера, ступят на широкую плоскость подкрылка, дальше на плот, а оттуда, по сходням, уже на землю.

Лютер повернулся, чтобы уйти, но тут же остановился. Рядом с ним стоял человек, которого он раньше не видел. Это был мужчина почти одного с ним роста, одетый в темно-серый костюм и котелок, какие обычно носят в Сити. Незнакомец походил на клерка, идущего к себе в контору. Лютер хотел было пройти мимо, но что-то заставило его взглянуть на мужчину еще раз. Несмотря на котелок, он не был похож на клерка: высокий лоб, ярко-голубые глаза, длинный подбородок, тонкие жесткие губы. «Он старше меня, – подумал Лютер, – где-то под сорок, широкоплечий и, похоже, в хорошей физической форме». Незнакомец был красив и одновременно опасен. Он смотрел Тому прямо в глаза.

Лютер перестал насвистывать Бетховена.

– Я – Генри Фабер. – Мужчина представился первым.

– Том Лютер.

– Для вас есть сообщение.

Лютер почувствовал, как сильно бьется сердце. Он попытался скрыть волнение и заговорил, как и его собеседник, спокойным деловым тоном.

– Да, я слушаю.

– Человек, которым вы интересуетесь, будет в этом самолете, в следующую среду он вылетает в Нью-Йорк.

– Вы в этом уверены?

Незнакомец пристально посмотрел на Лютера и ничего не ответил.

Лютер молча кивнул. Итак, все остается в силе. Что же, теперь, по крайней мере, все ясно.

– Спасибо.

– Да, вот еще что...

– Говорите.

– Вторая часть сообщения такова: смотрите, не подведите нас.

Том глубоко вздохнул.

– Передайте, чтобы не волновались, – бросил он, демонстрируя уверенности больше, чем ее было на самом деле. – Этот парень, может быть, и выберется из Саутгемптона, но до Нью-Йорка он уж точно не долетит.

После посадки на английской земле, в Саутгемптоне, техническим обслуживанием клипера занималась компания «Империал Эйруэйз». Техники этой британской компании производили осмотр и осуществляли мелкий ремонт самолета под руководством бортмеханика «Пан Америкэн». В этом рейсе механиком был Эдди Дикен.

Работа предстояла большая, но отпущено на нее было всего три дня. После высадки пассажиров у дока № 108, клипер отбуксуют в Хит. Там, в воде, его водрузят на специальный понтон, затем он окажется на судоподъемном эллинге, где станет похож на кита, качающегося на плашкоуте, и наконец попадет в огромный зеленый ангар.

Трансатлантический перелет – большая нагрузка для двигателей. На самом длинном отрезке пути Ньюфаундленд – Ирландия самолет находится в воздухе девять часов (на обратном пути при встречном ветре преодолеть этот отрезок удается лишь за шестнадцать с половиной часов). Час за часом течет топливо, работают свечи зажигания, четырнадцать цилиндров в каждом огромном двигателе качают воздух вверх-вниз, пятнадцати футовые пропеллеры борются с облаками, дождем и штормовыми ветрами.

Лично для Эдди это был триумф инженерной мысли. Как прекрасно и удивительно, что люди смогли сделать мощные моторы, которые работают надежно и четко, час за часом. Конечно, всякое могло случиться, любая неполадка, ведь в самолете так много движущихся частей и они должны быть искусно выточены, тщательно подогнаны друг к другу, чтобы не поломались, не соскочили, не заклинили, не истерлись, после того как тяжелый самолет весом в сорок одну тонну преодолел тысячи миль.

К утру в среду клипер опять будет готов к полету.

Вторая мировая война началась в воскресенье, на исходе лета. Было довольно тепло, светило солнце.

За несколько минут до передачи экстренного сообщения по радио Маргарет Оксенфорд находилась на улице у большого кирпичного особняка, который занимала ее семья. Ей было жарко в шляпке и летнем пальто, она слегка потела и злилась, что родители опять заставляют ее идти в церковь. Со стороны деревни монотонный звук одинокого колокола извещал прихожан, что скоро начнется служба.

Маргарет терпеть не могла эти походы в церковь, но отец настаивал на них и был совершенно непреклонен, хотя ей уже исполнилось девятнадцать и она достаточно взрослая, чтобы иметь собственный взгляд на религию. Примерно год назад она нашла в себе силы объявить ему, что не хочет больше ходить на службу, но отец и слушать не захотел. Маргарет стояла на своем.

– Ты не считаешь, что это лицемерие, когда я хожу в церковь не веря в Бога?

– Не говори чепухи, – отрезал лорд Оксенфорд. Понимая, что продолжать бессмысленно, она вспылила и заявила матери, что, как только ей стукнет 21 год и она достигнет полного совершеннолетия, тут же перестают посещать церковь. – Что ж, тогда нам будет уже все равно. Пусть об этом заботится твой муж, – спокойно ответила мать.

И все осталось по-старому, но каждое утро в воскресенье Маргарет кипела от негодования.

Из дома вышли сестра и брат. Элизабет исполнилось двадцать один. Она была высокой, чуть неуклюжей и не очень красивой. Когда-то сестры знали друг о друге все, у них не было секретов. В детстве они вместе росли и воспитывались, в школу не ходили, получив домашнее образование, занимаясь со специально нанятыми для них учителями и гувернерами. Они частенько делились друг с другом самыми сокровенными мыслями. Но постепенно эта близость исчезла. В юности обнаружилось, что Элизабет привержена старым, традиционным идеалам и ценностям родителей: она придерживалась ультраконсервативных взглядов, была ярой монархисткой, не приемлющей новых идей и враждебной к любым переменам. Маргарет выросла на удивление другой. Она была феминисткой и социалисткой, живо интересовалась джазовой музыкой, кубизмом в живописи, свободным стихом. Старшую сестру раздражали радикальные взгляды Маргарет, она считала, что та позорит семью. Маргарет же, напротив, полагала, что сестра с ее верой в догмы безнадежно глупа, но в глубине души очень жалела об утерянной близости. Она лишилась настоящего друга. У нее практически вообще не было друзей.